Ночь
Все огни умирали в небе, за пламенем пламя.Все венки облетали. Утопая в крови, из бездныУжас зиял. И как из-за врат преисподней,Издали вновь и вновь долетали темные зовы.
Сверху еще склонялся из галереи факел,Двигаясь в хоре. И гас, свисая, как чертовы волосы,Красный и дымный. А снаружи деревья в буреВырастали ввысь и тряслись от кроны до корня.
А в облаках проносились, распевая дикие песни,Белые старцы бури, и в страхе исполинские птицыПадали с неба, как корабли с сырымиПарусами, тяжко свисающими над валами.
Молнии разорвали диким и красным взоромНочь, чтобы осветить простор бесконечных залов,Где в зеркалах стояли яркие лики мертвых,С угрозою к небесам тянувших черные руки.
Побудь со мною. Пусть наши сердца не дрогнут,Когда во мрак неслышно раскроются двериИ придет тишина. И в ее железном дыханьеНаши жилы застынут и наши иссохнут души.
Зима
Печные трубы завывают вьюгой.Ночные сумраки темнеют кровью.У всех домов вытягиваются лица.
Мы здесь живем в обстроенных теснотах,В могильной полутьме и полусвете,И как канат, сучим пустое время.
День — он теснится в этажи пониже,Где жаркое в печах бушует пламя.А мы стоим у перемерзших оконИ смотрим поперек пустых дворов.
Слепые женщины
Слепые шествуют за поводыршами —Черные исполинши, глиняные молохиНад плечами тянущих рабынь — запеваяДолгую протяжную песнь слепых.
Твердым шагом вступает их хорВ железный лед обступающего неба.Ветер клубит над широкими их макушкамиПепельные пожары седых волос.
Исполинские посохи их прощупываютУлицу до самого взгорбья. ОгромныеГробы лбов их запечатаны огненнойПентаграммой черного божества.
Вечер вывешивает огненную бочкуНа сучья тополя в самый горизонт.И руки незрячих тычутся в солнцеПо веселому небу, как черные кресты.
* * *
Нас зазывали эти дворы,Худыми руками хватали за полы наши души,И мы скользнули сквозь ночные воротаВ заколдованное время мертвых садов.
Свинцовый дождь струился из труб,Мутные вытягивались облака.Над застывающими прудамиСохлые от страсти свисали розы.
Мы шли по узким осенним тропам,О наши лица разбивались стеклянныеШары. Их держали на острых пальцах встречные,И боль была, как вспышки огня.
И так мы таяли в стеклянных пространствах,Со стоном прорезываясь сквозь тонкое стекло,И навеки сидим в белесых облаках,Грезя, как в закате порхают бабочки.
Адская вечеря. II
В высях, где тени сгустились в тьму,В тысяче вечностей над бездной мук,Над бушеваньем ливней являетсяБледное, как утро, божье лицо.
Дальние церкви наполняет сонСфер, безмерный, как лепет арф,Когда, как месяц с большого небосвода,Белое наклоняется божье чело.
Приблизьтесь. Рот его — сладкий плод,Кровь его — тяжкое медленное вино,На его губах в темно-красной заводиЗыбок синий жар полдневных морей.
Приблизьтесь. Нежен, как бабочкина пыльца,Как юной звезды золотая ночь,Мерцает рот в бороде златобородого,Как в темном раскопе мерцает хризолит.
Приблизьтесь. Он прохладней змеиной кожи,Мягче пурпурных царских риз,Нежнее заката, который обесцвечиваетДикую боль огненной любви.
Скорбь павшего ангела — словно сонНа лбу его, белом троне мучений,Грустном грустью просыпающегося утромО виденьях, канувших в бледный рассвет.
Глубже, чем тысяча пустых небес,Его горечь, прекрасная, точно ад,Чью пылающую бездну пронизываетБледный луч с полуденной вышины.
Его боль — как ночной двусвечник:Взгляните: пламя облегло ему головуИ двумя рогами в дремучей роскошиИз кудрей его вонзается в тьму.
Его боль — как ковер, по которомуПисьмена каббалистов горят сквозь ночь,И как остров, минуемый плавателямиВ час, когда в дебрях кричит единорог.
Его тело — в нем тень и сень дубрав,Взлет печальных птиц над большими заводями;Это царь, в горностаях, задумчивый,Тихо шествует сквозь склеп своих предков.
Приблизьтесь. Загоритесь его скорбями,Впейте вздох его, холодный, как лед,Вздох, принесшийся из-за тысяч эдемовАроматом, впитавшим любое горе.
Вот он смотрит, он улыбается, —И душа в вас тиха, как пруд в камыше,Тихо наполняемая пеньем ПановойФлейты, льющимся из лавровых рощ.
Усните. Ночь, сгущаясь в соборе,Угашает огни на высоком алтаре,И огромный орел его безмолвияЗыблет тень своих крыл на ваших лбах.
Спите, спите. Темный божеский ротВас коснется осеннею ли, могильною лиСвежестью, и мнимый расцветет поцелуй,Желт, как гиацинт, ядовит, как мучница.
Посвящается Хильдегарде К.
Длинные твои ресницы,Глаз твоих темные воды,Дай мне нырнуть,Дай утонуть.
Горняк спускается в шахту,Мигает тусклая лампаТенями на стенеУ рудных врат.
Так спускаюсь и яПозабыть на лоне твоемВсе, что гудит в высях —Свет, боль, день.
Посреди широкого поля,Где ветер пьянеет рожью, —Высокий больной терновникУпирается в синеву.
Дай мне руку,Врастем друг в друга,Добыча одного ветра,Взлет одиноких птиц.
Вслушаемся в летнийСмутный гул органной грозы,Окунемся в осеннийСвет на бреге синего дня.
Или встанемНад колодезем темным —Глубже заглянуть в тишь,Нашу найти любовь.
Или выйдемИз-под тени золотой рощи,И большой закатМягко ляжет тебе на лоб.
Божья печаль,Молчи о вечной любви.Опрокинь бокал —Сон до дна.
Чтобы встать у края земли,Где море в золотых пятнахТихо вкатываетсяВ заводи сентября.
Чтобы найти покойВ обиталище иссохших цветов.Через скалы внизПоет и трепещет ветер.
Только с тополя,Вскинутого в вечную синь,Уже падает порыжелый лист,Замирая у тебя на затылке.
Об авторах
Георг Гейм (Georg Heym; 1887–1912) — немецкий поэт. Его перу принадлежат сборники стихов «Вечный день» (“DerEwigeTag”, 1911), «Umbra vitae» (1912), «Трагедия небес» (“DerHimmelTrauerspiel”, 1922; посмертно). Г. Гейм писал также трагедии — «Аталанта» (“Atalanta”, 1911) и прозу — сборник новелл «Вор» (“DerDieb”, 1913).
Публикуемая подборка включает стихи из сборников «Вечный день» и «Umbra vitae».
Гаспаров Михаил Львович (род. в 1935 г.) — доктор филологических наук, переводчик. Автор нескольких книг и многих статей по античной литературе, стихосложению и поэтике. Переводил Пиндара, Овидия, Горация, Светония, басни Эзопа, поэзию вагантов и др.
Примечания
1
Имя, под которым был судим и казнен в 1793 году французский король Людовик XVI.
