Рассудив так, я решил переночевать в сарайчике. Укрытие от ветра и дождя есть, а если нагрянут непрошеные гости, то сначала они ринутся в избу, и у меня будет время незаметно скрыться.
После переноса во времени все мои старые, наработанные опытом прежней жизни навыки вернулись. Я стал осторожен, но, к сожалению, был безоружен. Любой свободный человек в то время имел право иметь оружие, и я этим правом пользовался. Не носили оружие только рабы и женщины. И поэтому я чувствовал себя без оружия беззащитным, и мне было довольно некомфортно.
Однако ночь прошла спокойно. Я перетащил из избы в сарайчик матрас и довольно неплохо выспался. Утром достал из колодца воды, напился и умылся. Неплохо бы теперь и поесть, да в ближайших окрестностях не видно точек общепита, хотя бы в виде харчевни при постоялом дворе или трактира. А если бы и были — карманы пусты, платить нечем.
И мало того что денег нет — так и работы нет, как и жилья. Если учитывать, что не знаю, где я, и какой сейчас год, то получается… Полный кошмар получается.
Я тронулся в путь, навстречу неизвестности. Эх, хорошо бы хоть бутерброд — с хорошим куском колбасы, а лучше — два. И сам засмеялся.
Вокруг простиралась покрытая небольшими холмами степь, и лишь кое–где — небольшие рощицы деревьев. Везде трава, местами уже пожелтевшая. Одно радовало — попадались ручейки, позволявшие хотя бы утолить жажду.
Скоро полдень. Я стал с беспокойством поглядывать на тапочки. Дешёвый, но и не надёжный китайский или турецкий ширпотреб не внушал доверия, а оказаться на жёсткой траве босым — просто катастрофа. Ступни‑то изнежены городским асфальтом и удобной обувью.
Впереди показалась роща. «Дойду до неё и отдохну в тени», — решил я. Не скажу, что было жарко, но спину припекало.
Я бодро дошагал до деревьев и развалился в высокой траве, устремив взор в синее безоблачное небо. Незаметно подкралась дремота.
Неожиданно справа зашуршала трава, и не успел я открыть глаза, как меня толкнули в бок. Не сильно, но чувствительно. Метрах в трёх–четырёх стояли два воина в полном боевом облачении — кольчугах, со щитами. Один из них тупым концом копья толкал меня в бок.
— Вставай, немчура!
Русские! Повезло. Я поднялся.
— Это почему я немчура?
Ратники переглянулись, засмеялись.
— А ты на русском такую одёжу видел? То‑то!
— Русский я — вот крест.
Я вытащил из‑под рубашки нательный крестик, показал.
— Гляди‑ка, не врёт. Ты как сюда попал?
— Пешком.
— Это понятно, что пешком — коня‑то мы не видим. Откуда идёшь?
Вот придурок — не учёл я, что вопросы возникнут, думал лишь о том, как к жилью выйти.
— Из Киева, — брякнул я первое, что пришло в голову.
— Далече Киев‑то — неужели пешком? Да и на казака ты не похож, у них губы, да и штаны широченные.
— Я и вправду не казак — лекарь я, а пешком иду, потому как возок мой и коней татары отобрали, а может и ногайцы — поди, их различи. Сам еле спасся. В дне пути отсюда на полдень переночевал в брошенной избе.
Ратники переглянулись:
— Не врёт, изба там, брошенная о прошлом годе, и вправду есть. Повезло тебе, что от татар живым ушёл. А одёжа чего такая?
— Из дальних краёв еду, одет по тамошним обычаям.
— Бона как. А мы уж тебя за немчуру приняли. Куда путь держишь?
— В Москву. — Оба ратника скривились, как по команде, и я тут же решил поправиться — недолюбливают Москву в провинции. — Сам‑то я из Твери.
— А, другое дело. Мы‑то рязанские, на заставе вот стоим.
Всё стало на свои места. Рязань, Тверь, Псков, Новгород долго были самостоятельными княжествами. Когда же Москва силою подмяла их под себя, смирились князья — против силы не попрёшь, но и любовью Москва и москвичи не пользовались. А после той резни, что учинили в Великом Новгороде опричники Ивана Грозного, называемые в народе «кромешниками», их и вовсе возненавидели.
— Земляки, год‑то какой сейчас на Руси?
— От Рождества Христова или от сотворения мира? — деловито поинтересовался один из воинов.
Второй же удивился:
— Это ты сколько же на родимой землице не был, что летосчисление забыл?
Первый пошевелил губами и изрёк:
— Одна тысяча пятьсот семьдесят первый год.
Я мысленно присвистнул: «Ни фига себе!» Знакомцев никого уже нет, а на троне деспот и тиран Иван IV Васильевич, прозванный в народе «Грозным». Человек с параноидальными изменениями личности, вспышек гнева которого боялись даже приближённые.
Я помялся:
— Мужики, у вас пожевать найдётся чего?
— Как не быть! Много не дадим — самим до утра в дозоре стоять, однако же и с голоду помереть не позволим.
Воины достали из сумок и отломили кусок хлеба, пару сваренных вкрутую яиц, и отрезали кусок копчёного сала.
Я вцепился зубами в еду; набив рот, кивнул, благодаря. Съел быстро, хотя меня никто не торопил. Оба воина с любопытством и жалостью глядели на меня. Один из них отцепил от пояса баклажку, протянул мне:
— Запей.
Я с удовольствием хлебнул тёплого кваса — всё же не вода.
— Спасибо, хлопцы. Надо идти.
— Тебе лучше вон до того леса, а там — правее, на дорогу и выйдешь, всё сподручнее, чем по полю.
Пройдя до леса, я обернулся и помахал рукой ратникам. Оба смотрели мне вслед. Эх, ребята, знали бы вы, какие испытания у вас впереди…
Дорога за лесом и впрямь была — узкая, грунтовая, малонаезженная. Да и кто тут ездить будет, па краю Дикого поля? Ратники одни при смене караула. Далековато меня занесло во времени, да и в пространстве тоже. Нет, чтобы где‑нибудь ближе к центру — в Туле, скажем. И тут же улыбнулся своим мыслям: «А в Крымском ханстве не хочешь оказаться? Рабом у мурзы? То‑то!»
Я бодро шагал по дороге. Всё‑таки идти сытым веселее. Когда два дня не ел, все мысли — только о еде.
Шагать пришлось долго, почти до вечера. Встречающиеся ручьи помогали мне утолить жажду. Вода была вкусная, не испорченная цивилизацией — иногда в глубине ручья даже мелькали маленькие рыбёшки. Жалко — снастей нет для ловли. А впрочем — зачем мне снасти, если и котелка для ухи нет, так же как и спичек или огнива — костёр развести. Одним словом — кругом облом.
Когда солнце уже начало садиться, показались избы какой‑то деревни. Наконец‑то я добрался до людей. Уж если одно село есть, будут и другие, началась обжитая земля. Это не т, что в Диком поле — степь да овраги. Кочевники не живут в домах — они ставят шатры или юрты, перенося их с места на место и передвигаясь за стадом. Два–три дня, выщипало стадо траву — перегоняют его на новое место и переносят юрту. Причём они не просто идут по степи, куда глаза глядят — обязательно рядом ручей или река быть должны. Стадо не напоишь из лужи.
По мере приближения к деревне меня начало охватывать чувство беспокойства и неуверенности. Одет не по местным обычаям, денег нет. Чем буду расплачиваться за постой и еду? Оказывать благотворительность не было принято — каждый должен был зарабатывать себе на пропитание сам. Конечно, пройдёт время, я обзаведусь жильём — будет и одежда, и пища. Но сейчас‑то как мне быть?
С ночлегом удалось договориться в самой бедной избе. Место отвели на лавке. Жестковато без матраца, но лучше, чем на улице, на земле.
Утром, войдя в моё бедственное положение — хотя я ничего и не просил, мне дали краюху хлеба, а, посмотрев на мои израненные и кровоточащие ноги, глава семьи без лишних слов протянул мне свои старые лапти и тряпки для онучей.
Поблагодарив сердобольных хозяев, я вышел и двинулся но дороге, откусывая от свежей горбушки. Вот ведь интересно — в самой нищей избе хозяева и спать пустили, и хлеба дали, а в избах побогаче я получил от ворот поворот.
Чем дальше я уходил от Дикого поля, тем больше деревень и сёл встречалось на пути. На исходе четвёртого дня я вошёл в Рязань.
Что делать, где найти приют? Есть хотелось до головокружения. Воровать я не умел, да и моральные принципы не позволяли.
Немного подумав, я отправился к пристани. Днём там кипела работа, лишь немного стихая на ночь.
