У причалов стояло несколько судов, на одном из них шла погрузка. С берега амбалы таскали на борт тюки и бочки.
Я попробовал договориться с амбалами, но лишние руки не требовались. Уныло поплёлся я в сторону. Там, в темноте, горел костерок, а вокруг сидели мужики.
Подойдя, я поздоровался и сел невдалеке. Не прогнали — уже хорошо.
Мужики неспешно разговаривали про жизнь, один из них помешивал в котле уху. Это была именно уха — запах не позволил мне ошибиться.
Вскоре уха сварилась; попробовав ложкой на вкус, мужик сыпанул соли из мешочка и скомандовал:
— Готово, подставляйте миски.
Окружающие живо подставили миски, у кого какие были — глиняные, оловянные. Мне тоже махнули рукой, подзывая. Но миски или другой посуды у меня не было. Мне вручили глиняную миску со слегка отколотым краем и щедро налили варева. Вот только ложки не нашлось — пришлось потихоньку пить жижку через край, а уж в конце брать куски рыбы руками. Не боярин, чай, обошёлся. Зато в животе сыто заурчало, кровь живее забегала по жилам. Хорошо‑то как!
Спали здесь же, вокруг костра.
Утром мужики разошлись по своим делам, я же поплёлся на торг — вдруг кому понадобится рабочая сила?
Вокруг сновали торговцы сбитнем, пирогами и пряженцами. Запах стоял от них такой, что потекли слюни.
За полдня праздного шатания я никому не понадобился. И вдруг, проходя уже который раз мимо торговцев, я увидел продавца бумаги. Чёрт возьми, почему эта мысль пришла мне в голову только сейчас?
Я подошёл к торговцу.
— Почём лист бумаги?
— Два листа — полушка. Брать будешь ли?
— А чернила?
— Полушка.
Продавец скептически меня осмотрел — видимо, как покупатель я не внушал надежды. Быстрым шагом я направился в угол, где торговали живой птицей, подобрал несколько гусиных перьев и, попросив у торговца нож, зачинил их Встав недалеко от входа, я стал громко кричать:
— Услуги писаря! Пишу подати, письма, челобитные, жалобы!
Вскоре ко мне подошёл мужичок, по одежде — ремесленник.
— Неужто грамоте учён?
— А то как же.
— Письмецо мне надо написать.
— Две полушки.
— Однако! — Мужичок почесал в голове. Потом махнул рукой: — Согласен.
— Сначала деньги давай.
Мужик вытащил из кошеля медные деньги.
— Обожди здесь, я мигом.
Не успел мужик запротестовать, как я ввинтился в толпу и, подойдя к торговцу бумагой, купил два листа бумаги и чернила. Были чернила в глиняном маленьком горшочке, заткнутом деревянной пробкой, и — что мне понравилось — горлышко горшочка было перевязано бечёвкой, держа за которую, было удобно его нести.
Я вернулся к мужику. Вокруг него уже стояли любопытные, и мужик возмущался:
— Отдал деньги, а он в толпу — шмыг, только его и видели.
Вокруг засмеялись:
— Не будь простофилей!
— Ты не про меня ли рассказываешь? — тронул я мужика за плечо.
— Ага, явился, я уж думал — убёг с деньгами‑то!
— Так за бумагой же ходил.
— Ну тогда пиши.
Я пристроился за дощатым прилавком.
— Чего писать‑то?
— «Любезная Авдотья! С нижайшим поклоном к тебе…»
Я писал быстро — всё‑таки сказывалось институтское образование. Мужик смотрел на меня, открыв рот. Мешало то, что приходилось часто обмакивать перо в горшочек с чернилами.
Я закончил письмо, перечитал его мужику.
— Вот спасибочки, теперь весточку жене передам — знакомца встретил, на лодье в родимые места идёт.
За полдня я написал ещё два письма и челобитную. Денег хватило, чтобы сытно покушать. «Не всё так уж и плохо», — решил я, укладываясь спать на голую землю у костра на берегу.
А на следующий день мне повезло ещё больше. Не успел я прокричать, что пишу всем желающим, как ко мне подошёл богато одетый купец. Вот уж не подумал бы, что он неграмотный. Но вопрос купца меня удивил.
— А языки другие знаешь ли?
— Какие интересуют? — деловито осведомился я.
— Аглицкий.
— Учён, могу.
— Гляди‑ка, — изумился купец. — А откель?
— Довелось в этой самой Англии побывать. Ты дело пытаешь или просто любопытствуешь?
— Дело, дело, — заторопился купец. — У меня компаньон в самом Лондоне, весточку послать надо о делах, да языка не знаю. Напишешь? — Я важно кивнул. Купец оглянулся, понизил голос: — Не хочу, чтобы услышал кто. У меня лавка недалеко, давай туда пройдём?
— Две полушки задатка.
Купец вытащил из кошеля и отдал мне деньги. Я сбегал за бумагой — чернила у меня уже были.
Купец с достоинством проследовал в свою лавку, прошёл в заднюю комнату, служившую подсобкой. Слава богу, здесь стоял стол, и можно было писать почти с удобствами.
Купец диктовал медленно, взвешивая каждое слово и цифру, что было мне на руку — приходилось вспоминать подзабытые слова. Когда послание было закончено, я перечитал его заказчику. Купец удовлетворённо кивнул головой: «Всё так!» Он отсчитал уговорённые деньги — а взял я с него по тройной таксе — всё же не на кириллице писал.
Довольный, я пошёл на торг, и за день мне удалось написать ещё шесть прошений.
А утром следующего дня, когда я пришёл за бумагой, её продавец предложил:
— Что ты всё время за листками бегаешь? Садись рядом, за прилавком место есть. И у тебя место постоянное будет, и мне прибыток.
Я прикинул — и впрямь удачно. Уселся рядом и стал громогласно рекламировать свою услугу.
И дело пошло. Бумаготорговец продавал бумагу, я писал. Услуга оказалась востребованной, писал я быстро и грамотно, и вскоре уже не просиживал штаны, а работал с утра до вечера — пока можно было ещё различить буквы.
На заработанные деньги удалось купить рубашку и штаны, какие носили все горожане, и уже внешне я не отличался от рязанцев. Мне бы ещё жильём обзавестись, а то так и приходилось спать на берегу. На моё счастье, не было дождей, но я остро осознавал, что задует ветер или пойдёт дождь — и выглядеть я буду, как мокрая курица, а там и до простуды недалеко.
На еду я уже зарабатывал, и понемногу — по одной–две полушки — откладывал, собираясь снять для проживания какой‑нибудь угол.
Жильё нашлось скоро и неожиданно.
В конце одного из моих трудовых дней ко мне подошла старушка. Некоторое время она стояла поодаль, не решаясь приблизиться, затем всё‑таки осмелилась.
— Милок, не напишешь ли челобитную?
— Напишу — чего же не написать. Две полушки всего.
— Так денег нетути.
— Бабушка, бумага денег стоит.
— Нет у меня денег, беда просто.
Смилостивился я над бабкой — выслушал и написал челобитную. Прочёл про себя — всё ли складно? Да и вручил бабке. Старуха долго кланялась и благодарила.
— Бабуля, ты ведь давно здесь живёшь?
— Как родилась, так и живу здесь.
— Не знаешь, где угол можно снять?
— У меня и можно. Тебе, что ли?
— Мне, бабушка.
— Вот и хорошо. Приходи, как освободишься, — третья улица от торга, угловой дом, Авдотьей меня кличут.
— Договорились, жди вскоре.
Как только начало смеркаться, и торг опустел, так я и пошёл к бабке Авдотье.
Домишко был невелик и явно требовал ремонта, но, несмотря на нужду, Авдотья, расчувствованная тем, что я не взял денег, отвела мне комнату и за первый месяц постоя отказалась от оплаты. Здорово, у меня сейчас каждая копейка на счету.
Всё‑таки крыша над головой — это здорово: не страшен ветер и дождь, чувствуешь себя человеком, а не нищим бродягой.
Утром я купил себе поясной нож и ложку. Без ножа никак нельзя: перо заточить, хлеб нарезать — да мало ли найдётся применений? Через несколько дней удалось и миску оловянную купить. Теперь не так остро чувствовалась моя ущербность — хоть покушать было из чего. Я всё время испытывал стыд, когда хлебал уху у костра через край выщербленной миски, не имея даже ложки.
Следующий день протекал спокойно. Ко мне выстроилась небольшая очередь из трёх человек. Мне удалось их быстро обслужить, и я решил пройтись по торгу. Надо было присмотреть себе сапоги — короткие, из тонкой кожи. Осень не за горами, тем более что мне удалось скопить немного денег.
