Через две недели после того безумного звонка я снова встретил Элен в ресторане. Она обращалась ко мне подчеркнуто холодно, как будто я был ценным шпионом, которому нельзя доверять и с которым неприятно иметь дело. Я вновь почувствовал себя неуютно — от ощущения ее скрытой власти, предчувствия больших перемен.
Она двигалась незаметно, и щеки ее покрывал румянец. После обмена хрупкими любезностями она спросила, упоминал ли Ларри про фонарик.
— О, да. — ответил я. — После первого же явления. Он был просто в ярости.
— А сейчас? — спросила она серьезно.
— Плохие новости для вас, Элен, хорошие — для Ларри. После трех концертов он уже привык и совершенно успокоился. Эффекта, боюсь, никакого. Почему бы вам не перестать? Вы изводили его достаточно долго. Все, на что вы можете рассчитывать, — это месть, и ей вы уже насладились.
Конечно, не мне ей было указывать, но она, по-моему, совершала фундаментальную ошибку. Все ее пакости были слишком регулярны и предсказуемы, и Ларри не составляло никакого труда вставить их в часовой механизм, управлявший его жизнью, и перестать замечать.
Она приняла плохие вести абсолютно спокойно. Я мог с тем же успехом сказать ей, что ее кампания увенчалась ошеломляющим успехом и Ларри вот-вот готов капитулировать.
— Месть — слишком мелкая рыбешка, — сказала она.
— Элен, вы должны обещать мне одну вещь…
— Конечно. Почему бы мне не поступать как Ларри и не обещать что угодно направо и налево.
— Обещайте не делать ничего на концерте в Ратуше.
— Слово скаута! — сказала она. — Никогда не давала обещаний с такой легкостью.
Тем же вечером я пересказал наш разговор Ларри. Он закусывал перед сном крекерами с молоком.
— Угу, — сказал он с набитым ртом. — Если она знала, что говорила, то это был первый осмысленный поступок в ее жизни.
Он презрительно пожал плечами:
— Я победил эту Премудрую Елену.
— Элен, — поправил я.
— Как бы ее ни звали, скоро она сядет в поезд и отправится домой. Какая безвкусица! Честное слово, я бы не удивился, если бы она начала бросаться в меня жеваной бумагой и вставляла булавки в дверной звонок.
Где-то на улице загремела крышка от мусорного бака.
— Что за грохот, — сказал я. — Зачем так шуметь.
— Какой грохот?
— Мусорный бак.
— А, это. Жил бы ты здесь, давно бы привык. Не знаю, кто это делает, но кто-то грохочет тут каждую ночь, — он зевнул. — Как раз когда я ложусь спать.
Хранить важные секреты, особенно о том, что наделал сам, — нелегкая задача, даже для очень умных людей. Для людей недалеких это настолько трудно, что, например, большинство преступников попадают в тюрьму из-за собственной болтовни. Что бы они ни натворили, это слишком прекрасно, чтобы не раструбить об этом на каждом углу ко всеобщему восхищению. Трудно поверить, что Элен ухитрилась хранить секрет в течение пяти месяцев. На самом деле, она хранила тайну — и превосходную — целых полгода, начиная с разрыва с Ларри и вплоть до самого концерта в Ратуше, двух дней не хватило.
В конце концов она раскололась во время одного из наших обедов спина к спине. Она так подала новость, что я не понял, о чем же она проболталась, пока не увидел Ларри на следующий день.
— Вы обещали, Элен, — напомнил я ей. — Никаких выходок на завтрашнем концерте. Никаких выкриков с места, тухлых помидоров и вручений судебных повесток.
— Не грубите.
— Это вы не грубите, милая моя. Концерт проводят не для Ларри, а для любителей музыки. Это не место для партизанской войны.
Первый раз за многие месяцы она казалась расслабленной, как человек, только что успешно завершивший важное дело — редкое зрелище в наши дни. Ее кожа, прежде пылающая от возбуждения и таинственного ожидания, безмятежно порозовела.
Она обедала в тишине, и не задала мне ни одного вопроса про Ларри. Да я и не мог бы сообщить ей ничего нового. Несмотря на ее постоянные напоминания — гудки, открытки, фонарик, кашель и бог знает что еще — он совершенно забыл про нее. Его жизнь невозмутимо катилась своей эгоистичной колеей.
Потом она рассказала новость, и стала ясна причина ее спокойствия. Я ожидал чего-то подобного, даже пытался исподволь подтолкнуть ее. И не был ни удивлен ни впечатлен. Это было напрашивающееся решение всех проблем, принятое перед лицом очевидного.
— Жребий брошен, — сказала она. И добавила: — Возврата нет.
Я согласился, что жребий брошен, оно и к лучшему. Мне казалось, я понимаю, что она имеет в виду. Правда, перед тем как уйти, она зачем-то поцеловала меня в щеку.
Следующим вечером — в наше обычное коктейльное время — я зашел в его студию. Его не было видно. Когда я появлялся, он всегда был в гостиной и смешивал коктейли, элегантный в своем кричащем клетчатом пиджаке, подаренном кем-то из поклонниц.
— Ларри!
Занавески, прикрывающие вход в его спальню, распахнулись, и он вышел, пошатываясь. У него был жалкий вид. Вместо халата на нем висела расшитая накидка в красную полоску из какой-то позабытой оперетты. Он упал на стул, как раненый генерал, и спрятал лицо в ладонях.
— Грипп, — сказал я.
— Какой-то неизвестный вирус, — ответил он мрачно. — Доктора не могут ничего найти. Ничего. Может, это начало Третьей мировой войны — биологическое оружие.
— Может, тебе просто надо поспать, — я думал, это прозвучит любезно.
— Поспать! Ха! Я не мог заснуть всю ночь. Пил горячее молоко, клал подушки под крестец, считал овец…
— У соседей была вечеринка? Он вздохнул.
— У нас тут было тихо, как в морге. Это со мной что-то не так, говорю тебе.
— Ну, если у тебя хотя бы приличный аппетит…
— Ты пришел сюда издеваться надо мной? Завтрак, моя любимая еда, показался мне опилками.
— Но голос у тебя, кажется, в порядке, а ведь сейчас это самое важное, верно?
— Сегодняшняя распевка была кошмаром, — сказал он кисло. — Я был неуверен в себе, напуган, постоянно фальшивил. Я был не в порядке, не готов…
— В любом случае, выглядишь ты просто отлично. Парикмахер отл…
— Парикмахер — мясник, коновал…
— Он отлично справился.
— Почему же тогда я этого не чувствую! — он встал. — Все сегодня идет кувырком. Мое расписание катится к чертям. Никогда еще — ни разу в жизни — я вот столько не волновался перед концертом. Ни единого раза!
— Хорошо, — неуверенно сказал я. — Может, тебя утешит хорошая новость. Я встретил сегодня за обедом Элен Спаркс, и она сказала…
Ларри щелкнул пальцами.
— Так вот что! Конечно, эта Элен меня отравила, — он мерил комнату шагами. — Не настолько, чтобы я умер, но достаточно, чтобы надломить меня перед завтрашним концертом. Она пыталась достать меня все это время.
— Не думаю, что она тебя отравила, — сказал я с улыбкой. Мне хотелось отвлечь его болтовней. И тут я остановился, осознав страшный смысл того, что собираюсь произнести.
— Ларри, — выговорил я, — Элен вчера вечером уехала в Буффало.
— Скатертью дорожка!
— Не будет больше открыток, чтобы рвать их за завтраком, — сказал я как ни в чем не бывало.
Реакции не последовало.
— Никаких больше гудков автомобиля перед распевкой.
Опять никакой реакции.
— Никаких звонков в парикмахерскую, никакого грохота мусорного бака, когда ты идешь спать.
Он схватил меня за плечи и начал трясти.
— Не-е-ет!
— О, да! — я начал смеяться против своей воли. — Она настолько захватила твою жизнь, что ты пальцем не можешь пошевелить без ее подсказки.
— Маленький термит! — выдохнул Ларри. — Маленькое, подлое земляное насекомое просочилось… он ударил кулаком по каминной полке. — Я избавлюсь от привычки!
— Привычек, — поправил его я. — И если тебе удастся, это будет первый раз в твоей жизни. Успеешь до завтра?
— Завтра. — он взвыл. — О, завтра. В зале гаснет свет и… Не будет фонарика. Ты готовишься исполнять первый номер и… Где кашель? — прошептал он в отчаянии. — Я буду фальшивить, как фабричный гудок!
Дрожащей рукой он схватил телефон.
— Оператор, дайте мне Буффало. Еще раз — как ее зовут?
— Спаркс. Элен Спаркс.
Меня пригласили на свадьбу, но я с большим удовольствием посетил бы публичную казнь. Я прислал серебряную вилку для оливок и свои сожаления. К моему удивлению на следующий день после свадьбы Элен присоединилась ко мне за обедом. Она была одна и тащила с собой огромный сверток.
— Что вы здесь делаете в этот день из всех дней? — спросил я.
— Провожу медовый месяц. Она бодро заказала себе сэндвич.
— Угу. А жених?
— В своей студии.
— Ясно.
Ясно мне не было, но мы дошли до той стадии, что пытать ее дальше было бы нескромно.
— Я провела там сегодня два часа, — она пошла мне навстречу. — И повесила в шкаф одно платье.
