были ладными, чистыми, красивыми. Если Шурочка или Вова обнаруживали на указательном пальце чернильное пятно, они немедленно поднимали незапятнанную руку, держа грязную на весу, подобно раненным бойцам, чтобы получить разрешение выйти помыться.
Мне не приходилось сидеть на задних — «ослиных» партах, куда устремлялись двоечники, втайне надеявшихся, что здесь они станут невидимками. Но и первые парты, зарезервированные учителями для отличников «боевой и политической подготовки», то есть будущих лидеров, меня не привлекали. Как «твердый хорошист» я предпочитал слиться с основной массой без всякого ущерба для несуществующих амбиций.
Дома меня воспитывали в авторитарном духе почитания классного руководителя. Других учителей при мне могли критиковать и даже ругать последними словами. Доставалось даже директору школы. Но классный руководитель непогрешим. Долгое время я смотрел на Усову как на сверхчеловека, непохожего ни на родственников, ни на знакомых, как на божественного посредника между мной и огромным, неведомым миром. Даже представить себе не мог, что волевая, грузная, с рябоватым, как пористый шоколад, лицом и зычным голосом, Галина Николаевна обладает теми же свойствами, что и другие люди, — ест, пьет, сморкается и, упаси, Господи, ходит в уборную. Ее величие было незапятнано, как и белоснежная блуза с галстучком, в которой она являлась на работу. Харизма ее была так велика, что даже директор перед ней трепетал.
Но особенно любила она культпоходы — слово, рожденное в белой горячке века. Один из них оставил глубокий след в моей душе и памяти. В театре «Юного глядача» шла постановка «Снежной королевы». Крикливые актеры, по гениальной задумке режиссера, время от времени обращались к юным зрителям, вымогая у них дружное поощрение положительных персонажей и осуждение злодеев. Я знал сказку наизусть и смотрел с интересом, но без аффектации. И вдруг я, как заколдованный Кай, почувствовал укол в сердце. Это произошло в тот момент, когда маленькая разбойница обнялась с Гердой. Братание добра со злом. То ли неокрепшее зло дало слабинку, то ли наивное добро потеряло бдительность, но в моем бело-черно-красном сознании произошло короткое замыкание. Значит, и со злом можно договориться по-хорошему. Вон даже Баба Яга иногда помогает незваным гостям, вместо того, чтобы лакомиться ими после баньки. Накупив в антракте монпансье и клюквы в сахарной пудре, я забился в дальний угол и впервые задумался над конфликтом без подсказки извне.
Дорога в 14 школу была нехитрой — пройти надо было каких-нибудь 400 метров вверх по Институтской. Я знал на пути каждый обвалившийся угол, каждый куст, каждую щель в заборе. Тем не менее бабушка ежедневно плелась в гору, чтобы меня встретить, вызывая насмешки одноклассников и даже Усовой.
— Вон Лёнина бабушка на всех парусах несется. — Сообщала она, глядя в окно в конце последнего урока под веселый гогот одноклассников.
С бабушкой мы не ладили. Усовой это было известно, но она не обременяла себя тактичностью и прочими интеллигентскими предрассудками:
— Завтра праздник. А ну-ка улыбнулись. Леня, а ты почему хмурый? Не выспался или бабушка тумаков надавала?
Бабушкина опека не оставляла никакого просвета для самостоятельных поступков. Я бунтовал. Она жаловалась. Когда к ее жалобам дома перестали прислушиваться, она решила действовать через «партячейку». В один прекрасный день бабушка явилась в школу и потребовала провести со мной воспитательную работу. Галина Николаевна велела мне задержаться после уроков. Когда мы остались вдвоем, учительница долго поправляла неизменный черный галстучек на блузке, подыскивая мысленно подобающий к случаю педагогический прием. Когда с галстучком было покончено, она, наконец, произнесла тихим, но строгим голосом:
— Как ты думаешь, Павлик Морозов тоже грубил своим роственникам?
ГЕНЕРАЛЬНАЯ РЕПЕТИЦИЯ
Игру «в радио» я изобрел сам. Лет эдак в шесть. Для нее я не нуждался в партнерах, больше того, предпочитал, чтобы в этот момент я вообще находился в доме один. Держа в руках огурец (ложку, молоток, дверную ручку), модулируя голос под Юрия Левитана, я вещал с нашего балкона в импровизируемый микрофон всем, кто желал меня слушать, передовицы «Львовской правды» или «Вильной Украины». Убедительней всего звучали в моем исполнении праздничные призывы к трудящимся:
— Пусть растет и крепнет… пусть овладевают знаниями и технологией… пусть закаляется…
Мой выдающийся земляк Станислав Лем считал, что любовь к подражанию («обезьянничанье») является естественной фазой развития. На мой вкус, это несколько упрощенное объяснение, пригодное лишь для оценки поведения годовалых несмышленышей. Мне больше по душе теории некоторых современных психологов. Например, американки Норы Ньюкомб, которая уверена, что сознательное подражание свидетельствует о том, что ребенок имеет представление о цели, которую он хочет достичь путем подражательного действия. Моя профессиональная жизнь — лучшее подтверждение этому.
— Он хочет быть артистом. — С умилением констатировала тетушка, втайне надеясь, что я все-таки образумлюсь и стану врачом, и ей не будет больше нужды охотиться за чужими светилами, когда в доме есть свой.
— Кем ты хочешь стать? — обязательный вопрос при каждом контакте со взрослыми. Эренбург не раз признавался, что в детстве он мечтал стать чертом. Мой брат мечтал о профессии летчика (и стал им вопреки популярному самому короткому анекдоту — «еврей-летчик»). Бабушка настаивала на карьере музыканта, потому что еще никому в роду этого не досталось. А я хотел стать Левитаном. Будущее ребенка — это почти неизбежное поле столкновения отцов и детей. Причем отцы, как правило, оторваны от реальности куда больше, чем дети, которых вполне устраивает профессия собачьего парикмахера или конвоира. Да и сама жизнь не всегда справляется с этой трудной задачей. В результате, нам то и дело попадаются врачи, больше напоминающие следователей, музыканты — лесорубов, телохранители — киллеров, воспитатели — кинологов.
В моем случае судьба долго колебалась, не зная, кого поддержать, и, в конечном счете, сочла желания моих опекунов слишком завышенными. Бедная, бедная Махля Аврум-Янкелевна! Если бы она могла тогда вообразить, что всего через каких-нибудь 22 года она включит старенькую, чудом избежавшую конфискации радиолу «Мир» и услышит уже без натужных детских петухов:
— Говорит Радио «Свобода»… У микрофона Леонид Махлис…
В моих балконных проповедях было все — страсть, убедительность, идеологическая зрелость. Не хватало одного — правды жизни. Через пару лет я, наконец, обрету эту правду в театрализованных играх «в Кремль».
Сценой служил «черный» балкон — галерея, выходившая во внутренний двор и соединявшая нашу квартиру с квартирой Кочетовых. Как инициатор, автор сценариев и вдохновитель рискованной затеи я возлагал на себя корону великого кормчего, после чего раздавал моим партнерам — соседским ребятишкам — должности и звания, ордена и автомашины, приличествовавшие их таланту и индивидуальным особенностям, заставлял их докладывать мне по
