Значительная — по-видимому, большая — часть воевавших друг с другом в Гражданской войне мужчин служила в армии императорской России и принимала участие в мировой войне. Белое движение было преимущественно движением военных. Подавляющее большинство офицеров, служивших в вооруженных формированиях белых, принимали участие в Первой мировой войне. Сходная картина наблюдалась в Красной армии. В число красных командиров входило от 70 до 75 тысяч бывших офицеров, получивших воинские звания в царской армии или в период Временного правительства. Бывшие офицеры и генералы составляли большинство высшего командного состава Красной армии{361}. Более того — наиболее «отличившиеся» в истреблении евреев атаманы эпохи Гражданской войны все в прошлом были младшими офицерами русской армии: Николай Григорьев, Зеленый (настоящее имя — Даниил Ильич Терпило), Иван Семесенко, Илья Струк, Иван Галака (настоящее имя — Иван Алексеевич Васильченко). Всего же в период Первой мировой войны в армию было призвано около 15 миллионов человек. Поэтому для уяснения причин еврейских погромов периода Гражданской войны важное значение имеет, во-первых, отношение в русской армии к евреям вообще и, во-вторых, опыт ее взаимоотношения с евреями в период Первой мировой войны.
Автор исследования о евреях в русской армии Йоханан Петровский-Штерн пишет, что «у русской армии сложилась репутация безусловно антисемитского, если не самого антисемитского, учреждения дореволюционной России». Однако, по его словам, «это расхожее мнение, принятое как само собой разумеющееся русскими и еврейскими историками, требует решительной переоценки»{362}. На наш взгляд, материал, приведенный в книге самого Петровского-Штерна, решительно противоречит «ревизионистскому» заключению исследователя. Евреи постоянно находились в армии под подозрением. Их подозревали в отсутствии патриотизма, потворстве своим единоверцам, нерадивом несении службы. Евреи и католики (фактически — поляки) не допускались на должности писарей, телеграфистов, мастеровых, чертежников, кондукторов, машинистов, мельников, оружейников, служащих инженерных войск, приемщиков вещевых складов, аптечных и ветеринарных фельдшеров, врачей и фельдшеров в западных военных округах, а также рядовых крепостных гарнизонов{363}. Нетрудно заметить, что в евреях видели потенциальных изменников, саботажников и мошенников. Им запрещалось занимать должности, связанные с доступом к материальным ценностям, военной технике и секретной информации.
С началом Первой мировой войны все еврейское население было взято Главным командованием под подозрение. Евреи априори были сочтены нелояльными, склонными к измене и шпионажу в пользу противника. Шпиономания приобрела поистине патологический характер. Евреев обвиняли в том, что они «сносятся с неприятелем при помощи подземных телефонов и аэропланов и снабжают его золотом и съестными припасами». По одной из версий, евреи привязывали золото под гусиные перья, и птицы уносили его к противнику, по другой — золотом наполнялись внутренности битой птицы, которая отправлялась в Германию. В Березницах Волынской губернии священник сообщил народу с церковного амвона, что евреи — шпионы и что в животе коровы найден телефон, приспособленный ими для связи с неприятелем{364}. Властям поступали доносы об отправке евреями депеш в Германию «в яйцах кур ценных пород» или о заготовке евреями города Вильно «в подземельях и трущобах» кастрюль для выплавки снарядов для противника{365}. Евреи якобы пытались переправить немцам полтора миллиона рублей золотом, спрятав их в гробу; еврей-мельник связывался с австрийцами посредством телефона, установленного в подвале; другие, наоборот, перерезали русские телефонные линии и соединяли провода с австрийскими; евреи использовали костры и световые сигналы для передачи информации противнику; они подавали сигналы из окон собственных домов, с деревьев и крыш домов, раскрывая врагу расположение русских войск; евреи строили планы об организации мятежа в Кронштадте и пытались переправить план восстания немцам в Данциг, опустив запечатанную бутылку в море, и т.д. и т.п.{366} В Петрограде были проведены обыски в хоральной синагоге и в квартире председателя ее правления Марка Абрамовича Варшавского. Охотники за шпионами искали «аппарат для сношений с неприятелем по беспроволочному телеграфу»{367}.
Политика преследования евреев явилась не только — и не столько — результатом личного антисемитизма главнокомандующего — великого князя Николая Николаевича, и в особенности начальника его штаба генерала Николая Николаевича Янушкевича{368}. Эта политика предусматривалась военной теорией; сведения о вредных и полезных элементах населения офицеры получали в военных училищах и академиях{369}. Теория подтверждала предубеждения, впитывавшиеся большинством православного населения России с детства. Евреи были иноверцами, отринувшими Христа; они были эксплуататорами, не пахавшими и не сеявшими, но умудрявшимися извлекать прибыль как будто из воздуха; они были смутьянами, подрывавшими власть царя и основы русской жизни. Они были воплощением всего чуждого и враждебного. В черте оседлости, где никогда ранее не бывало большинство мобилизованных, это особенно бросалось в глаза. Евреи говорили на другом языке, были по-особому одеты, их обычаи были странными и внушавшими подозрения. Они очень подходили на роль виновников военных неудач и материальных неурядиц. В то же время они были совершенно беззащитны. Начальство объясняло поражения еврейской «изменой» и санкционировало насилия по отношению к евреям. Каков был предел этих насилий — определялось в каждом конкретном случае.
Насилия против евреев начались с первых же дней мировой войны, причем начались снизу, еще до официальной санкции военных властей. Период мобилизации, когда войска скапливались на железнодорожных узлах, ознаменовался рядом нападений на евреев{370}.[41] Случались нападения на евреев и позднее: например, во время призыва в армию запасных в августе 1915 года херсонский губернатор доносил о «незначительных» беспорядках во время призыва. К ним были отнесены избиения призывниками «прохожих евреев», «причинение» еврею Варшавскому двух легких ножевых ран, наряду с бросанием камней в окна домов, принадлежащих евреям{371}. Впрочем, по сравнению с творившимся к тому времени в прифронтовой полосе это были в самом деле пустяки.
По распоряжению российского командования в качестве превентивной меры против еврейского шпионажа и измены были предприняты массовые депортации еврейского населения из прифронтовой полосы. Депортировано было около 250 тысяч человек, еще около 350 тысяч бежало во внутренние районы, спасаясь от наступавших немецких войск{372}. Высылали не только евреев, но также немцев, цыган, венгров, турок{373}. Депортации нередко сопровождались насилиями, грабежами и погромами. Грабежи часто производились под прикрытием «реквизиций» и фактически санкционировались сверху. Штаб 4-й армии Юго-западного фронта разъяснил в ответ на запрос о «порядке проведения реквизиций на театре военных действий и в угрожаемых районах»: «У жидов забирать все»{374}.
Подозрения евреев в сочувствии к противнику и в шпионаже приводили к скоротечным военно-полевым судам, приговоры которых были предрешены. Впрочем, чаще всего дело до суда не доходило. Как говорил князю Павлу Долгорукову один из военных судей, ему «не пришлось подписать ни одного смертного приговора (по делам о «еврейском шпионстве». — О.Б.), так как каждый ротный и батальонный командир вешают без суда тех, кто кажется им шпионами»{375}. По немецким данным, в первые недели войны по подозрению в шпионаже было казнено свыше ста евреев{376}. Вполне вероятно, что общее число казненных было гораздо выше. По сведениям сотрудника Красного Креста, только в Ивангороде было повешено несколько десятков евреев, но, как он записал в дневнике, «по-видимому, шпионство среди них все еще процветает»{377}.
Каковы были основания для обвинений евреев в шпионаже и измене? Стояло ли за ними что-нибудь еще, кроме предубеждений? Понятно, что обвинение в шпионаже и сотрудничестве с противником всего еврейского населения чохом, послужившее поводом к превентивному выселению сотен тысяч людей, включая женщин и детей, было нелепостью, но имела ли тем не менее эта нелепая и исключительно вредная для внутренней стабильности империи политика какие-либо реальные основания? Вряд ли можно сомневаться, что среди еврейского населения, особенно в приграничных районах, были агенты противника, так же как и в том, что значительная часть евреев не испытывала патриотических чувств по отношению к своему неласковому отечеству. Но от нелюбви до службы противнику — дистанция огромного размера. Сколько человек в действительности ее преодолело? Об этом достаточно трудно судить, поскольку, во-первых, заподозренных в шпионаже нередко казнили без каких-либо юридических процедур, во-вторых, если обвинительные приговоры выносились военно-полевыми судами, без участия защитников, причем обвиняемые часто не знали русского языка и не понимали, в чем именно их обвиняют, то такого рода данные также мало о чем говорят. Если же дела по обвинению евреев рассматривались корпусными судами с участием защитников, то они почти всегда заканчивались оправдательными приговорами за отсутствием серьезных улик{378}.
