«Еврейские выстрелы» продолжали слышаться участникам различных вооруженных формирований и в период Гражданской войны. Отступавшие в панике весной 1918 года под натиском германских войск красноармейцы, учинившие в северных уездах Черниговской губернии несколько погромов, утверждали, что «жиды расстреливают красную армию», что они «все контрреволюционеры» и встречают немцев с хлебом-солью{389}. Тогда же инструктор военного комиссариата в Курске Фомин сообщил в Москву, что бойцы еврейской самообороны стреляли в отступающих красноармейцев{390}. 5 апреля 1919 года в Пинске польскими легионерами были арестованы участники собрания местных сионистов, обсуждавших вопрос о распределении полученной из США помощи. Почти все собравшиеся (37, по другим данным — 35 человек) были отведены на рынок и расстреляны из пулемета. По официальной версии, распространенной польским телеграфным агентством, еще «при оккупации города в разных частях его из окон еврейских домов, в сумерки, сыпались выстрелы на вступавших улан». Собрание было якобы сборищем большевиков, и поляки обнаружили «громадные склады оружия»{391}. Петлюровские солдаты в начале 1919 года, напротив, уверяли, что евреи «создали свои особые полки, что они стоят за старый режим и дерутся за панов, что они стреляли из окон по восставшему народу и даже обливали кипятком восставший народ из окон»{392}.
В октябре 1919 года во время боев добровольцев с красными за Киев в стане белых — как будто более цивилизованных, чем украинские крестьяне, составлявшие основу петлюровского воинства, — стали распространяться слухи о евреях, обливающих серной кислотой и кипятком «наших сестер милосердия». Офицер «с университетским значком на груди» говорил: «Жиды режут наших солдат, обливают кипятком и горящей (так!) смолой сестер милосердия и помогают большевикам»{393}.[42] В киевской газете «Вечерние огни» сразу после возвращения белых в город был напечатан список домов и квартир, откуда евреи стреляли в отступавших добровольцев и обливали их серной кислотой и кипятком. Специально созданной комиссией были проверены указанные адреса и сведения газеты опровергнуты. Для любого трезвомыслящего человека вздорность информации должна была, казалось, быть ясна и без всякой проверки: дело все-таки происходило не в средневековой крепости и не в эпоху монголо-татарского нашествия. Выстрелы из окон собственных квартир по регулярным войскам могли свидетельствовать разве что о психической неадекватности стрелков{394}. Среди прочего выяснилось, что дымки, якобы от выстрелов из окон квартир евреев в Киеве, были вызваны рикошетами от пуль, попадавших в стены домов, то есть ситуация интерпретировалась «с точностью до наоборот»; аналогичного происхождения были рассказы о выстрелах в спину добровольцам и в других городах и местечках.
Начальник одной из дивизий Красной армии, пробивавшейся через занятый польскими войсками Белосток, в конце августа 1920 года докладывал, что ему «пришлось вести бой больше с населением Белостока, чем с польскими войсками, причем во враждебных действиях деятельное участие принимало также еврейское население»{395}. Скорее всего, дал себя знать стереотип, прочно утвердившийся в сознании значительной части российских военных, какую бы форму они ни носили, о еврейских «выстрелах в спину». Ибо во всех политических сводках периода советско-польской войны отмечалось, что лишь еврейское население поддерживает красных. Говоря о «выстрелах в спину», Деникин признавал, что
…наряду с действительными фактами имела место не раз и симуляция — в оправдание содеянных насилий; что выстрелы в тыл иной раз носили происхождение «христианское», а то и вовсе мифическое. Но взаимная ненависть туманила головы, всякое враждебное выступление со стороны евреев было объективно возможно, и все обвинения их — правдивые и ложные — воспринимались массой с непреложной верой{396}.
Возможное, если дело касалось евреев, часто трактовалось встретившимися им в недобрый час военными как действительное. Петлюровцам встретился еврей-портной с двумя дочерьми 14 и 11 лет. Заметив у старшей ножницы, они обвинили девочек в порче телеграфных проводов, вырезали им языки, выкололи глаза и затем убили{397}. Какие-то белые офицеры убили студента-еврея и его жену «за шпионаж», поскольку обнаружили у этого студента записную книжку с адресами. Студент был сотрудником одной из киевских газет, ушедшим из захваченного большевиками Киева. Когда студент с женой спешили в «освобожденный» Киев, по дороге им встретились «добровольцы»{398}. Бойцы Первой конной армии в известном рассказе Бабеля «Берестечко» также убивают еврея за «шпионаж». Вряд ли можно сомневаться, что описанная в рассказе сцена являлась художественным обобщением виденного автором в реальности. Alter ego Исаака Бабеля, военный корреспондент Лютов из «Конармии», хладнокровно наблюдает убийство:
Прямо перед моими окнами несколько казаков расстреливали за шпионаж старого еврея с серебряной бородой. Старик взвизгивал и вырывался. Тогда Кудря из пулеметной команды взял его голову и спрятал ее у себя под мышкой. Еврей затих и расставил ноги. Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись{399}.
Говоря о причинах еврейских погромов в период Гражданской войны, разумеется, не следует забывать и о социально-экономических противоречиях евреев с местным населением, и об использовании антисемитизма как козырной карты в антибольшевистской пропаганде{400}, и об искренней уверенности многих противников большевиков, что большевизм — порождение еврейства{401}, и о возможности пограбить как одном из стимулов части антибольшевистских сил, в особенности казаков. Но следует помнить и о другом — о глубоко укорененном в православной культуре образе евреев как коварного племени, предавшего Христа[43], готового при случае предать Россию и вступить в сговор с иноверцами и инородцами. Этот образ предателей был расцвечен дополнительными красками в период Первой мировой войны. Армия в годы войны в наибольшей степени подверглась антисемитской пропаганде и впервые фактически получила санкцию на насилие специально против евреев. Неудивительно, что полученные уроки не прошли даром. Еврейские погромы 1918–1920 годов были кульминацией и прямым продолжением антиеврейского насилия, начавшегося в августе 1914 года.
Кристофер Гилли.
Украинская атаманщина: национализм и идеология в пространстве насилия после 1917 года
В 1917–1922 годах территории, входящие в состав современной Украины, стали ареной борьбы между большевиками, белыми, поляками и различными украинскими националистическими движениями, стремившимися осуществить здесь собственные проекты государственного строительства и подкреплявшими свои представления о будущей национальной принадлежности этих земель и их социально-экономическом строе силой оружия. Все это порождало вакуум власти, в котором действовали многочисленные повстанческие отряды во главе с независимыми командирами, зачастую не связанными узами верности с какой-либо из противоборствовавших сторон. В подражание вожакам запорожских казаков они называли себя «атаманами», тем самым объявляя себя наследниками этих воителей, которых украинские националистические историки провозглашали носителями украинской государственности в XVII и XVIII веках.
Историки лишь недавно стали интересоваться этим феноменом. До 1991 года эти «атаманы» не вызывали особого интереса у украинских историков на Западе. Многие представители диаспоры предпочитали изучать созданные националистической интеллигенцией правительства и партии как примеры украинского государственного строительства{402}. Собственно, мемуары этой интеллигенции являлись первой попыткой понять революцию и Гражданскую войну на Украине. Они также являлись основным источником информации для зарубежных историков, изучавших этот период, и для их дискуссий, в ходе которых формировалась современная историография вопроса{403}. Эмигранты нередко объявляли атаманов фигурами, не обладавшими национальным и политическим самосознанием и подрывавшими позиции истинных националистов в Киеве, стремившихся к созданию Украинского государства{404}. Аналогичным образом советские историки, столь же сильно скованные соответствующими идеологическими доктринами, изображали атаманов как представителей кулаков{405}.
После 1991 года наблюдается резкий всплеск интереса украинских историков к Гражданской войне вообще и к атаманам в частности. Исследователями — в первую очередь региональными — было опубликовано огромное число очень подробных работ, в которых фиксировалось едва ли не каждое нападение каждого, даже самого мелкого отряда на каждую деревню. Однако подобные исследования не дают никакого представления об общих тенденциях атаманщины{406}. В других работах об атаманах говорится в контексте так называемого партизанско-повстанческого движения. При этом атаманы и их соратники-крестьяне рассматриваются как доказательство решительного неприятия украинцами большевистской власти. Такой националистический подход оставляет за кадром трения в отношениях между повстанцами и крестьянами{407}. Особо следует отметить публикации Романа Коваля, основателя исторического клуба «Холодный яр» и главы настоящей индустрии по выпуску монографий, посвященных атаманам, и переизданию их мемуаров. Своей целью Коваль объявляет прославление атаманов как истинных украинских героев той эпохи и пример для будущих поколений{408}. Таким образом, об атаманах на Украине пишут много, но в большинстве своем эти работы не отвечают научным стандартам.
