После 1991 года наблюдается резкий всплеск интереса украинских историков к Гражданской войне вообще и к атаманам в частности. Исследователями — в первую очередь региональными — было опубликовано огромное число очень подробных работ, в которых фиксировалось едва ли не каждое нападение каждого, даже самого мелкого отряда на каждую деревню. Однако подобные исследования не дают никакого представления об общих тенденциях атаманщины{406}. В других работах об атаманах говорится в контексте так называемого партизанско-повстанческого движения. При этом атаманы и их соратники-крестьяне рассматриваются как доказательство решительного неприятия украинцами большевистской власти. Такой националистический подход оставляет за кадром трения в отношениях между повстанцами и крестьянами{407}. Особо следует отметить публикации Романа Коваля, основателя исторического клуба «Холодный яр» и главы настоящей индустрии по выпуску монографий, посвященных атаманам, и переизданию их мемуаров. Своей целью Коваль объявляет прославление атаманов как истинных украинских героев той эпохи и пример для будущих поколений{408}. Таким образом, об атаманах на Украине пишут много, но в большинстве своем эти работы не отвечают научным стандартам.
С другой стороны, западные авторы только начинают открывать для себя атаманщину и помещать ее в контекст историографических дискуссий более общего плана. Так, Феликс Шнелль рассматривает феномен атаманов как характерный пример насилия и групповой воинственности. Он изучает, каким образом крах Российской империи превратил Украину в «пространство насилия» — территорию, где насилие являлось разновидностью социального взаимодействия, предоставлявшей его участникам наилучшие возможности для успешного преследования своих интересов. Это насилие было «заразным»: угроза насилия со стороны других лиц подталкивала индивидуумов к тому, чтобы тоже применять насилие; лица, склонные к насилию, в данной обстановке могли с большей легкостью влиять на тех, кто был к нему менее предрасположен. Воинственные сообщества — отряды во главе с атаманами — служили для своих членов источником силы и защиты. Насилие скрепляло эти отряды, будучи основой, на которой строился авторитет их вожаков, определяя статус отдельных лиц в иерархии отряда и объединяя его членов совместным опытом сражений и соучастия в запугивании слабых. Идеология не играла во всем этом никакой роли. Насилие не являлось средством достижения идеологических целей. Идеология в большей степени служила для оправдания уже свершившегося насилия, в то время как последнее представляло собой метод утверждения принадлежности и идентичности, обладавший своей собственной самоподдерживавшейся динамикой{409}.
Напротив, Сергей Екельчик изучает атаманщину как возможный пример украинских военизированных движений. В противовес националистической романтизации атаманов он ставит вопрос о том, какое значение для них имели идеология и национализм. Тем не менее он признает, что идеология служила «призмой, преломлявшей мечты и фобии по большей части неграмотных повстанцев-крестьян для языка современного социализма или национализма»{410}. Для понимания атаманщины необходим учет более широкого контекста. Во многих уголках бывшей Российской империи возникали вооруженные формирования, скреплявшиеся личной верностью харизматическому вождю и опиравшиеся на поддержку местного населения, — к их числу можно отнести отряды Романа Федоровича фон Унгерн-Штернберга и, согласно Джошуа Санборну, Лавра Георгиевича Корнилова. По мнению Санборна, эти полевые командиры также были порождены крахом государственной власти; их отличительной чертой являлось насилие, служившее основой для их претензий на политическую власть{411}.
Вообще говоря, иррегулярные формирования входили в число проводников насилия, охватившего этнически неоднородные приграничные территории, или «зоны дробления»{412}, в пределах всех бывших империй Центральной и Восточной Европы. Историки, изучающие этот период, пытались объяснить, почему одни области были затронуты продолжительным военизированным насилием, а другим удалось его избежать. Роберт Герварт и Джон Хорн отмечают четыре взаимосвязанных фактора, просматривающиеся за подобными конфликтами: 1) опыт массового, индустриализованного кровопролития в годы Первой мировой войны; 2) русскую революцию и соответствующий контрреволюционный ответ; 3) крах Габсбургской, Османской и Российской империй и попытки создания национальных государств на мультиэтнических пограничных территориях, прежде входивших в их состав; и 4) опыт поражения, испытанный военнослужащими побежденных держав. Однако в первую очередь Герварт и Хорн указывают, что насилие принимало наиболее широкий размах там, где государству не удавалось восстановить свою монополию на применение силы. В то же время они привлекают внимание к тому, насколько живучими были местные традиции и воспоминания о прежних конфликтах, задававшие конкретные формы насилия. Кроме того, эти авторы задаются вопросом о том, в какой степени политические аспекты военизированного насилия в реальности диктовались иными трениями или просто криминальной обстановкой{413}. В настоящей статье мы попытаемся определить, какие из аспектов, упомянутых Гервартом и Хорном, отразились на боевом пути украинских атаманов. В частности, будет поднят вопрос о том, вправе ли мы не учитывать идеологию и национализм как возможные факторы, служившие для них мотивацией.
Первая мировая война как формативный опыт
Опыт Первой мировой войны, несомненно, играл ключевую роль в том насилии, которое захлестнуло бывшую Российскую империю после 1917 года. Для многих из тех, кто участвовал в военных действиях на ее территории или жил в охваченных ими районах, период 1914–1922 годов стал эпохой непрерывного насилия. Война позволила призванным в армию крестьянам получить навыки обращения с оружием и научила их при необходимости прибегать к насилию; кроме того, многие из них привлекались к массовым наказаниям гражданских лиц, которых государство сочло неблагонадежными. Фронтовики, возвращавшиеся домой после распада российской армии, везли с собой не только оружие, но и желание бросить вызов традиционным властям. Эти люди становились движущей силой конфликтов между селами и семьями по поводу перераспределения земли, реквизированной у бывших крупных землевладельцев. Офицеров, бежавших от большевиков, нередко подряжали — как с их согласия, так и без него — обучать возникавшие по всей стране милицейские формирования или командовать ими{414}.
Аналогичным образом почти все будущие атаманы во время Первой мировой войны служили в российской армии — главным образом в качестве унтер-офицеров или младших офицеров. Никифор Александрович Григорьев[44], прославившийся тем, что захватил для большевиков Одессу, а затем взбунтовался против них, родился в 1885 году. Он служил в царской армии во время Русско-японской и Первой мировой войн. К 1917 году он дослужился от прапорщика до штабс-капитана{415}. Начальник штаба Григорьева Юрий (Юрко) Осипович Тютюнник, предпринявший последнюю, безуспешную попытку поднять всеобщее восстание против большевиков, родился в 1891 году в Звенигородском уезде Киевской губернии в семье крестьян-середняков. В 1913 году он вступил в ряды императорской армии, служил в ней в течение всей войны и дослужился до чина прапорщика{416}. Даниил Ильич Терпило (псевдоним Зеленый), поддержавший попытку создать небольшевистское Советское государство, предпринятую группой, отколовшейся от Украинской социал-демократической рабочей партии, был крестьянином из села Триполье Киевской губернии и работал сельским учителем. Политическая активность во время революции 1905 года привела к его высылке в Архангельскую губернию. Вернувшись домой в 1914 году, он был мобилизован и прослужил войну рядовым{417}.
Аналогичное происхождение, по-видимому, имели и те атаманы, о которых у нас имеется мало информации. Ефим Божко, впоследствии пытавшийся возродить к жизни дух запорожских казаков XVII века на острове Хортица, вероятно, служил капитаном в российской армии во время Первой мировой войны{418}. Спиридон Коцур, один из атаманов, придерживавшихся более левых убеждений, согласно одним источникам был сельским учителем, служившим во время Первой мировой войны прапорщиком кавалерии, а согласно другим — анархо-коммунистом, приговоренным к каторге и получившим свободу благодаря революции{419}. Емельян Иванович Волох, неоднократно предававший украинское националистическое правительство Симона Васильевича Петлюры, родился в 1886 году в крестьянской семье. Он был призван в армию в 1914 году и дослужился от чина прапорщика до штабс-капитана{420}.
