– Бапкин! – прокричала миссис Ильм на второй этаж. – Тут к тебе еще один заявился! Можно подумать, у меня гостиница.
Исаак Бапкин сидел на кровати в комнате Аарона и пил холодный чай из собственной бутылки.
– Что значит «еще один заявился»?
– Точно не скажу, – ответил Аарон. – Она могла иметь в виду «еще один еврей» или «еще один посетитель». До тебя приходил нью-йоркский репортер, задавал всякие вопросы. Эта история с исполином взбудоражила целое осиное гнездо.
– Меня напугало твое письмо, Аарон. Возвращался бы ты в Бостон. Нам лучше жить в большом городе. Чтобы не терять друг друга из виду.
– Если бы я хотел уехать, давно уехал бы. Я останусь здесь. Я же тебе писал, что присмотрел рядом с Итакой двадцать акров.
– Они не продадут тебе землю, даже если у тебя будут деньги.
– Ферма заброшена и разваливается, хозяйка – вдова, перебралась в Вермонт. Она продаст ее кому угодно.
– Мой внук болван.
– Дедушка Исаак, как только я сюда приехал, я понял, что это место для меня. Я уверен в том, как в собственном имени. Я не могу объяснить.
– Место для тебя? Ты писал, что тебя чуть не повесили. Такое милое место. Тебе тут хорошо спится, Аарон?
– И потом, у меня здесь дело. Я ищу воду, торгую вразнос и этим живу. Ты получил мой заказ? Когда его отправят?
– Все заказано. Должны отправить со дня на день.
– После истории с исполином тут все кипит. Флаги шьют – от мала до велика. Можно продавать им что-нибудь красно-бело-синее.
– Ты видел этого шлимазла?
– Каменного человека? До смерти охота посмотреть, но лучше я подожду неделю-другую.
– Не смей звать его человеком. Слава Богу, что ты его не видел, – сказал Исаак.
– Почему?
– Поешь чего-нибудь? У меня хотя бы кошерное.
– Я не голоден.
– Когда же ты ел?
– Дедушка, скажи, почему ты благодаришь Бога за то, что я не видел исполина?
– Ты слыхал про ребе Лева?
– Из Дорчестера?
– Из Праги, из Средних веков. Он сделал голема. Знаешь, что такое голем?
– Из сказки? Они там слепили существо из земли и глины, чтобы оно защищало гетто, – уточнил Аарон.
– Да, из сказки. Тот голем был сильный, как дом. Ребе Лев узнал, что его можно оживить, если подложить под язык свиток с именем Бога.
– У голема был язык?
– Почему у голема не должно быть языка? Ребе нужно было положить куда-нибудь свиток, вот он и сделал ему язык. Сперва голем стал для ребе лучшим другом. Он выходил из гетто и колотил плохих гоев. У евреев с этим всегда проблемы. Однако голем был сделан из того, что в Библии зовется «бесформенная субстанция». В ней есть жизнь, но нет Божьего следа. Оттого голем носился по округе, как ураган. Перестал слушаться даже ребе Лева. Только и знал, что жечь, крошить и убивать. Даже праведных евреев и хороших гоев. Всех, кто попадался под руку. Так что пришлось ребе расколоть его молотком и палицей, или что там в те времена у них было. Печально, но что еще оставалось? Я бы на его месте сделал то же самое.
– Почему печально?
– Ребе Лев создал жизнь. Он привязался к голему. Тот стал членом их семьи. Ребе родным сыном. Лев был великим ребе, он желал добра и все же совершил худший из грехов. Он играл в Бога. Неплохо иметь под рукой голема, но то, что сотворено из бесформенной субстанции, рано или поздно выходит из-под контроля.
– А что писали в пражских газетах? «Шмяк-маньяк»?
– Это не шутки. К иным тайнам нельзя даже приближаться. Может, когда-нибудь, но не сейчас.
– Жалко мне этого ребе Лева и его голема. Но при чем тут они? Разве я нарочно своей лозой нащупал исполина? Я искал воду, а не големов. Не знаю, как там у Кардиффского исполина с языком, но можешь поверить, мне нет дела до свитка с именем Бога, а если бы и было, я не стал бы его совать даже под собственный язык. Надо было тебе тащиться из Бостона, Массачусетс, в Лафайетт, Нью-Йорк, только для того, чтобы пугать меня големами?
– Скажи мне одну вещь. Что, если это опять голем, которого с добрыми намерениями создал какой-нибудь другой ребе?
– Никакой он не голем. Говорят, это может быть викинг.
– Викинг здесь? Чепуха какая-то.
– А запасной голем не чепуха?
– Послушай, Аарон, он обрезан? – спросил Исаак шепотом.
– Откуда я знаю, обрезан он или нет? Шлонг, говорят, у него длинный. Еще говорят, его прикрыли, чтоб дети и женщины поменьше нервничали. Про обрезание не говорят ни слова.
– А они бы тебе сказали?
– Если бы он был обрезанный, они бы меня повесили.
– Может, потому они его и прикрыли. Чтоб никто не видел, что он обрезан.
– На днях я схожу и посмотрю сам, дедушка Исаак. И пришлю тебе телеграмму.
– Я всегда про себя думал, что, если бы ребе Лев обрезал своего голема, он, может, и уберегся бы от беды. Обрезанный голем вел бы себя лучше.
– Эту теорию уже не проверить. Но не упусти оригинальную мысль. Напиши письмо в «Глоб».
– У истукана, которого ты нашел, может быть и язык, и кое-что под языком. Он может быть тоже из бесформенной субстанции.
– Я его не находил. Они сами его нашли. И он скорее Голиаф, чем Давид. Сомневаюсь, что этот каменный мужик так уж любит евреев.
– Нам нельзя рисковать.
– Чем рисковать?
– Тем, что чудовище вырвется на свободу. Сам знаешь, кто потом будет виноват.
– Их исполин там просто лежит. Он никого не трогает.
– Он лечит больных. Как голем, чтобы заслужить репутацию. Зато потом, Вэй’з-мир![38]
– Ты, должно быть, устал, дедушка Исаак. Я достану одеяло. Поспи немножко.
– Его надо обрезать.
– Хочешь шнапса? А яблочного бренди?
– Обещай мне, Аарон.
– Что обещать? Я что, мохель? Я здесь живу. А не хожу по округе и не обрезаю всех подряд.
– У каждого из нас есть в жизни цель. Мы здесь не просто так.
– Верю. Но у меня другая цель.
– Слушай торговца, лозоходец. Аарон Бапкин, ты должен сделать то, о чем твоему дедушке не стыдно будет рассказать в синагоге.
– Переночуешь у меня. А завтра домой в Бостон. Исполин не имеет отношения ни к тебе, ни ко мне, ни к двенадцати Израилевым коленам.
– Что должно свершиться, то свершится, – сказал Исаак. – Алевай.[39]
Кардифф, Нью-Йорк, 29 октября 1869 года
Александр Ньюэлл разрыхлял под шатром землю. Он отставил грабли и задней стороной лопаты сровнял борозды. Взял одолженную у матери метлу, перепрыгнул через веревку, что отгораживала исполина от этих шухов, и провел по гигантскому лицу индюшачьим пером. Над камнем поднялись хлопья пыли.
Александр не любил оставаться наедине с этим созданием. Он говорил себе, что это всего лишь статуя, которую положил сюда дядя Джордж, и нечего тут злиться. Но даже клубы белого песка заставляли мальчика ежиться. Они плыли, как облака под луной.
Не глядя вниз, он смахнул пыль из-под набедренной повязки. Этот исполин как папа. Когда Чурба разгуливал голым, Александр таращился в потолок и думал, что хорошо бы его папаше вести себя поскромнее и не выставлять напоказ свое хозяйство. Александр подозревал, что отцу вообще негоже демонстрировать органы сыну, чтобы тот сравнивал их со своими. Чурба же, нарушая все природные законы, тряс причиндалами и шутил, что ему приходится смотреть под ноги, дабы не наступить ненароком на собственные яйца.
Александр вспоминал сегодняшние заботы. Через ферму прошло не меньше тысячи человек, и даже после того, как стемнело, оставалось несколько сотен. Он старался как мог пропустить их всех до полуночи. Несколько семейств до сих пор сидели в кукурузном поле: они не зажигали огонь, опасаясь пожара, а холод им был нипочем: женщины, мужчины, дети – им некуда было идти, они хотели сидеть здесь, чтобы не пропустить чудо. Александру не давала покоя мысль, какими глупыми бывают люди.
Еще его жгла обида: и родители, и дядя Джордж не верили, что Александр способен хранить секрет. Чурба взбеленился, увидав, как человек из «Горна» записывает слова Александра, хотя мальчик говорил лишь то, что все и так знают.
– Ничего и никому, сколько раз тебе повторять? – заорал Чурба и влепил Александру затрещину.
Мальчик похлопал метелкой по каменному лицу, подняв новые клубы. Если у кого-то и были основания кому-то не доверять, то у самого Александра Ньюэлла. Он стоял рядом с шатром, когда излечились от своих недугов калека, слепец и глухая девушка. Он слышал слова преподобного Локка о том, что статуя – это окаменевшая плоть. Он видел, как благодарные люди опускались на колени и даже сам папа едва не валялся на земле. Черт возьми, про все это написано в газетах. Так где правда и кому верить? Александр прижался ухом к каменной груди, вслушиваясь, не бьется ли сердце.
Мой час без молящих глаз. Я вновь во временах Творения. Вихрь звезд. Танец комет. Я веселюсь с моим Истоком. Оседлав метеоры. В брызгах лавы. У-и-и-и. Гип-гип-ура. Руки прочь, Прыщавая Рожа. Пшел вон.
Однажды тетя Анжелика показывала Александру раковину. Он подносил ее к уху, прислушиваясь к шуму всех морей мира и стонам русалок. Сейчас из огромной, как сарай, грудной клетки доносились те же звуки. Не вода ли струится глубоко под землей, посылая вверх отголоски? Александр закрыл глаза. Он видел морских свиней, дельфинов, китов и огромных змей. Кальмары просовывали щупальца сквозь ливень жемчужин. Над радугой скакали крылатые рыбы. Какой-то корабль – его собственный корабль – то поднимался, то нырял в пурпурные волны. Александр отнял ухо от волшебной музыки, открыл глаза и закрыл видения.
