у крыльца. Небо было покрыто тучами, и ночь была довольно темная.
Впрочем, дорога по шоссе была ровная и хорошо знакомая. Поэтому я не старался сдерживать моего ретивого коня, думая одно: скорее бы доехать до моей петербургской квартиры.
Убаюкиваемый ездой, я было вздремнул и, чтобы рассеять сон, закурил папиросу, для чего придержал лошадь. Серко пошел шагом.
Из-за туч выбилась луна. Посветлело. Прелестная теплая августовская ночь навеяла на меня какое-то совершенно не свойственное полицейскому мечтательное настроение. Давно забытые картины из детской жизни вставали одна за другой в моей памяти.
Вспомнилось мне, как в темные ночи мальчишкой 10–12 лет тайком от отца хаживал я за несколько верст от дома на реку Оскол ловить раков. Поставишь сети, разведешь на берегу костер и сидишь себе один-одинешенек, прислушиваясь к однообразному покряхтыванию засевшего где-то коростеля. От этой картины я перенесся в уездный город Старый Оскол, где протекли годы моего детства. Тут, как живой, предстал передо мною неизменный в течение тридцати лет партнер моего отца в шашки, соборный дьякон Василий Егорович – виновник моих частых детских огорчений. Бывало, только еще издали завидит отец подходящую к дому широкоплечую фигуру «Священного мужа», так величали прихожане своего дьякона, как уже кричит:
– Ванюшка! Расставляй проворнее шашки!
А «Священный муж», пожав руку отца, со словами: «Где же мой дружок» беспокойно осматривается кругом. И горе мне, если я замешкаюсь. Быстрым маневром мой враг приближался ко мне, завладевал моим ухом и басил:
– Постреленок, набей-ка погуще трубочку!
Это набивание трубочки было для меня инквизиторской пыткой. Решив отомстить врагу, я в один прекрасный вечер раскрошил ненавистную трубку на мелкие части. Подвиг мой имел пренеприятные последствия: меня выдрали беспощадно…
Вдруг моя лошадь неожиданно остановилась и затем резко шарахнулась в сторону. Но в тот же момент чья-то сильная рука схватила Серко под уздцы и осадила его на месте… Я растерянно оглянулся вокруг и увидел по обеим сторонам своего кабриолета две самые странные и фантастические фигуры.
Рожи их были совершенно черны, а под глазами и вокруг рта обрисовывались широкие красные дугообразные полосы. На головах красовались остроконечные колпаки с белыми кисточками.
«Черти, совершенные черти, как их изображают на дешевых картинках… Недостает только хвоста и рогов», – подумал я. Однако ясное дело – жулики!
Вижу, что дело принимает для меня дурной оборот. У одного из злоумышленников, вскочившего на подножку кабриолета, оказался в руках топор. Подняв его вровень с моей шеей, он грубым и хриплым голосом, подражая трубе, прорычал:
– Нечестивый! Гряди за мною во ад!
Я собрал все присутствие духа.
– Полно дурака-то валять!.. Говори скорее, что тебе от меня надо? Мне нужно торопиться в город, – проговорил я, смотря в упор на черта и в то же время обдумывая, как бы благополучно отделаться от этих мазаных бродяг.
– Митрич, брось комедь ломать! Вишь, прохвост (так окрестил меня другой мерзавец) не боится нечистой силы!
В ответ на замечание своего товарища, стоявшего с правой стороны кабриолета, Митрич уже вполне естественным голосом произнес:
– Давай деньги! А не то…
Жест топором докончил фразу, вполне для меня понятную.
«Заслониться левой рукой, а правой ударить злодея по голове так, чтобы последний слетел с подножки, а потом, воспользовавшись переполохом, тронуть вожжами лошадь»… – вот мысли, которые пронеслись было у меня в голове. Но брошенный вокруг взгляд сразу охладил мой порыв: с правой стороны кабриолета, плотно прижавшись к подножке, стоял второй бродяга, с толстой суковатой палкой в руках, одного удара которой было вполне достаточно, чтобы размозжить самый крепкий череп.
«Заслониться левой рукой, а правой ударить злодея по голове так, чтобы последний слетел с подножки, а потом, воспользовавшись переполохом, тронуть вожжами лошадь»… – вот мысли, которые пронеслись было у меня в голове.
В то же время положение кабриолета и лошади близ самой канавы и куча щебня у переднего колеса не допускали мысли о том, чтобы благополучно выбраться на дорогу, не опрокинувшись вместе с экипажем, даже в том случае, если бы мне и посчастливилось отделаться от двух ближайших ко мне мерзавцев.
Но, помимо этих двух, предстояло иметь дело еще с теми двумя бродягами, которые держали лошадь. Несомненно, что при первой моей попытке к сопротивлению они не замедлили бы броситься на помощь товарищам.
Вижу – дело дрянь! Один против четверых – борьба неравная, живым не уйдешь! На душе стало скверно… Меня охватило прежде всего чувство глубокой досады на себя за то, что, пускаясь в глухое ночное время в путь, я, по беспечности, надевая штатское платье, не взял с собою никакого оружия, даже перочинного ножа… (хорош сыщик, хорош полицейский).
Вижу – дело дрянь! Один против четверых – борьба неравная, живым не уйдешь! На душе стало скверно…
– Ну, прочитал, купец, отходную? – насмешливо проговорил разбойник, не опуская топора.
«В шею метит, мерзавец!» – подумал я и инстинктивно поднял вверх левую руку, чтобы защититься от удара.
– Не греши даром, Митрич, – произнес нерешительным тоном один из двух державших лошадь.
– Жалость, что ли, взяла? – сухо ответил разбойник, не отводя, однако, топора. – Не прохлаждайся!.. Доставай скорее деньги! – свирепо вдруг закричал он.
Сопротивление было бесполезно, так как я отлично понимал, что при первом моем подозрительном движении или крике второй разбойник, не спускавший с меня взгляда, раскроит дубиной череп прежде, чем я успею завладеть топором. Я счел дальнейшие колебания излишними и опасными. Не оставалось ничего другого, как покориться и отдать кошелек.
Я и покорился: вынул из кармана бумажник и отдал его в руки хищнику. Злодей подметил висевшую на жилете золотую цепочку – пришлось отдать вместе с часами и ее. Мало того, меня заставили вывернуть все карманы. Всю эту процедуру я с умыслом старался протянуть как можно дольше, напрягая слух в надежде уловить звук колес какого-либо проезжающего экипажа. Кроме того, у меня имелась и другая цель: мне хотелось возможно лучше запечатлеть в памяти черты Митрича, стоявшего ближе других. Я не терял надежды рано или поздно еще раз с ним встретиться и… поквитаться.
Но надежды на помощь со стороны были тщетны. Ни один посторонний звук не нарушал безмолвия ночи, только уныло светивший месяц дал мне возможность хорошо рассмотреть лица двух стоявших у экипажа. Я ясно различал их бритые рожи, густо намазанные сажей и подрисованные суриком.
Отдав кошелек и часы, я считал себя спасенным. Вдруг разбойник, которому были переданы его товарищем вещи, неожиданно возвысил голос и проговорил:
– Не наделал бы нам молодчик пакостей. Не лучше ли порешить… и концы в воду!
– А ведь Яша
