дверь, и на пороге появилась толстая румяная баба.
– Что тебе тут надо? – спросил я.
– Изволили меня не признать, ваше высокоблагородие, – вытянув руки по швам, зычным голосом проговорила незнакомка.
Я не мог не улыбнуться: Курленко в бабьем одеянии со своей солдатской выправкой был бесподобен!
– Ну, теперь в путь! Меня вы обождите у московских казарм!
Переждав полчаса, я вышел из дому.
В три четверти часа извозчик довез меня до московских казарм, а отсюда, отпустив возницу, я побрел вперед по Самсоньевскому проспекту.
Темнота ночи не позволяла видеть даже ближайшие предметы, и я только тогда различил знакомую мне телегу, когда наткнулся на нее. Я присоединился к сидящим в ней двум моим телохранителям, и мы молча тронулись в путь.
У Новосильцевской церкви я велел приостановить лошадь, так как пора было ознакомить мою команду с предстоящей ей деятельностью.
– Ты, Курленко, пойдешь рядом с телегой… Смотри внимательнее по сторонам и будь настороже, на случай внезапного нападения. Если придется защищаться, пусти в дело кистень, но им не злоупотребляй: бей не на смерть, а лишь бы оглушить, – счел я необходимым предупредить хохла, зная, какая у него тяжелая рука. – Ты же, Смирнов, ляжешь рядом со мной в телеге, а там видно будет, что тебе делать. Закрой же нас рогожей, а ты, Смирнов, поубери ноги… Ну, теперь трогай, шагом!
Не скажу, чтобы положение наше было удобное: особенно плохо приходилось Смирнову, детине двенадцативершкового роста: как он ни подтягивал свои ноги, они все-таки предательски торчали из телеги.
– Ваше благородие! – зашептал вдруг Смирнов, когда мы отъехали верст пять от Новосильцевской церкви. – Ваше благородие! У меня судороги в ногах начинаются!..
– Растирай сильнее руками, – посоветовал я, чувствуя, что и у меня по ногам забегали мурашки.
«Скверно, если в этот момент мы подвергнемся нападению», – подумалось мне, и я принялся изо всех сил растирать свои скрюченные ноги.
Глухая тишина и глухая ночь стояли вокруг. Только скрип колес нашей телеги нарушал это тяжелое и зловещее безмолвие…
Мы миновали второе Парголово и въехали в сосновую рощу. Пора было и поворачивать обратно. Я уже собрался было сделать распоряжение о повороте лошади, как вдруг недалеко от нас раздался легкий свист.
– Будьте готовы! – шепнул я.
Предупреждение оказалось своевременным. Едва Курленко успел вынуть из кармана своей женской кофты кистень, как был схвачен злоумышленником за горло! Двое других окружили телегу, а четвертый держал под уздцы лошадь.
Курленко, видавший на своем веку еще и не такие виды, ничуть не растерялся перед черной рожей грабителя и с плеча ударил его в ухо. Грабитель с глухим стоном как сноп свалился на землю.
Такая расправа «чухонки-бабы», видимо, привела в некоторое замешательство двух товарищей лежавшего без признаков жизни злодея, но после секундного колебания они, в свою очередь, бросились на Курленко.
Наступила пора действовать и нам. Первым выскочил из телеги Смирнов, а за ним и я.
Я думал, что одно наше появление обратит в бегство нападающих, но разбойниками овладела ярость, и они, не видя у нас в руках оружия, видимо, решились на кровавую расправу, пустив в ход против нас ножи и знакомую мне толстую дубину.
Но и мои люди, не раз подвергавшиеся нападениям, прошли хорошую школу, и все приемы самообороны были ими изучены до тонкостей.
Смирнов ловко уклонился в сторону от бросившегося на него с поднятым ножом бродяги, так что нож, направленный в горло, скользнул лишь по спине Смирнова, прорезав ему, благодаря толстому полушубку, только кожу у лопатки. А когда грабитель замахнулся ножом второй раз, то бравый унтер ударом ноги в живот сшиб противника с ног, и нападающий завертелся волчком от боли.
Пока Смирнов вязал веревками побежденных, я с Курленко старался обезоружить моего старого знакомого – Митрича, которого я сейчас же узнал. Сделать это было нелегко: он отлично владел суковатой длинной дубиной и не подпускал нас на близкое расстояние. Дубина уже дважды задела Курленко, хотевшего ее вырвать. Митрич свирепел и неистово отмахивался.
Стрелять мне не хотелось. Я решил овладеть Митричем иначе. В руках у меня была веревка. Сделать петлю было делом одной минуты… Я изловчился и накинул петлю на Митрича. Еще один взмах дубиной – и затянутый петлей вокруг шеи Митрич зашатался и упал. Чтобы не задушить его, я тотчас же снял петлю и затем связал ему с помощью Курленко ноги и руки.
Стрелять мне не хотелось. Я решил овладеть Митричем иначе. В руках у меня была веревка. Сделать петлю было делом одной минуты… Я изловчился и накинул петлю на Митрича.
Четвертый злоумышленник, державший лошадь, благоразумно дал стрекача в самом начале схватки. Преследовать его в такую темную ночь было бесполезно.
Покончив эту баталию, мы привели в чувство одного из трех бродяг, наиболее пострадавшего от руки Курленко, и, сложив эту живую кладь на телегу, тронулись в обратный путь, вполне удовлетворенные результатами ночной экскурсии.
Нужно сознаться, что наутро я даже с некоторым удовольствием приступил к допросу и начал, конечно, с Митрича…
Ведь, в сущности, он был у меня в руках, и мне доставляло, не скрою этого, некоторое злорадное удовольствие поиграть с ним как кошка с мышью…
Быть может, кто-либо и осудит меня за такое чувство, и он будет прав. Но, повторяю опять, я был тогда еще слишком молод, а, кроме того, воспоминание о том грабеже, который учинили надо мной эти негодяи, и о том чисто животном страхе, который я пережил благодаря им, были еще слишком свежи в моей памяти.
Городовой ввел ко мне рослого и плечистого детину, который при входе скользнул по мне глазами, а затем отвел взгляд в угол. На угрюмо вызывающем лице его еще сохранились следы сажи и красной краски… Я невольно улыбнулся…
Городовой вышел и оставил нас одних.
– Ну-с, как же тебя звать? – задал я обыкновенный вопрос.
– Не могу припомнить! – последовал ответ.
– Гм!.. Вот как!.. Забыл, значит?. Как же это так?
– Да так!.. Имя больно хитрое поп, когда крестил, дал… Пока несли из церкви домой, я и забыл, а пока сюда попал, так и совсем позабыл… Просто никак припомнить не могу!.. – говорил задержанный, все еще глядя в сторону, но речь его принимала все более и более наглый оттенок.
– Тэ-э-эк-с, – протянул я. – Что же это ты, бедняга непомнящий, по ночам с дубиной на большой дороге делаешь?
– Ничего… Так… Хожу, значит, по своим надобностям…
– Какая же такая надобность у тебя была вчера, например, когда ты напал с шайкой на нашу телегу?
