верно говорит! – отозвались двое других.
Настало молчание…
И вдруг я почувствовал, как всем моим существом, всем телом и всей душой начинает овладевать смертельный, холодный, тяжелый и безобразный страх… Дыхание смерти, казалось, пронеслось надо мной и начало леденить мне кровь.
Я весь сжался… Митрич опять занес над моей головой топор. Он стоял вполоборота ко мне и упорно не сводил с меня взгляда, тускло сверкавшего на его вымазанном сажей лице. От острия занесенного надо мной сзади топора, казалось мне, шли какие-то бесконечно тонкие и острые нити… Они вонзались в мою голову, шли по шее, проникали дальше по спине во все тело… Меня охватила какая-то мелкая конвульсивная дрожь… «Что делать? Что делать? – молотом стучало в моей голове… – Убьют, убьют…» А мерзавцы молчали… И это молчание еще более увеличивало мой ужас…
Я перевел взгляд на другой субъект с дубиной, справа… Он стоял, худой и поджарый, тоже неподвижно, держа наготове свою суковатую дубину. На миг у меня сверкнула мысль броситься к нему, вырвать у него дубину и защищаться, защищаться во что бы то ни стало… «Но стоит мне шевельнуться, как топор раскроит мне череп, – вдруг подумал я. – Закричать, броситься на колени, просить… Все это бесполезно…» И вдруг с поразительной ясностью мне представилось, как я отъезжал час-полчаса тому назад из дому и как жена мне сказала: «Ну, прощай» вместо «До свиданья»… Она стояла на крылечке дачи и куталась в большой платок… Спазматические рыдания начали сдавливать мне горло… «Ах, скорее бы, скорее… – думал я… – Только бы поменьше мучений… Вероятно, первым ударит Митрич… топором»…
«Ах, скорее бы, скорее… – думал я… – Только бы поменьше мучений… Вероятно, первым ударит Митрич… топором»…
Луна вдруг, казалось мне, засияла нестерпимо ярким светом, так что я отлично мог видеть всех четверых мерзавцев и наблюдать малейшее их движение. «Нет, прыгну! Буду защищаться, буду кричать!..» – решил я и… не мог шевельнуться, а только глядел упорно Митричу в глаза. Вдруг он опустил свой взгляд в землю. «Значит, смерть! – подумал я. – Нет, брошусь на него, брошусь…» Молчание продолжалось и, казалось, длится век…
Митрич опять поднял на меня глаза и вдруг как-то полусмущенно проговорил:
– Праздник-то ноне велик!.. Ведь у нас в деревне престольный…
– Оно-то так… – нерешительно поддержал один субъект из державших лошадь.
– Не хочу я рук марать в такой день! – проговорил решительно Митрич и опустил топор.
Четвертый разбойник, первым подавший голос за убийство, теперь молчал, что и было принято за знак согласия с большинством.
Решив «не марать в праздник об меня руки», бродяги предварительно вывели лошадь на середину дороги и, любезно пожелав мне сломать шею, хватили мою лошадь дубиной, а сами бросились по сторонам врассыпную.
Лошадь во всю прыть мчалась по дороге. Я, как пьяный, качался на сиденье и понемногу приходил в себя. Полной грудью вдыхал я свежий ночной воздух. Мне казалось, что с той поры, как я выехал, прошли чуть ли не сутки, и удивлялся, почему не наступает день.
Который час? Я невольно сунул руку в карман и вдруг вспомнил, что мои часы отобраны «чертями». Я совсем оправился, и безумная злость на этих бродяг вдруг вспыхнула в моем сердце. Как! Ограбить и чуть не убить меня? Меня! Грозу всех воров и разбойников!.. Меня – такого сильного, здорового и способного сыщика, которого так отличает начальство! Постойте же!
Прежде всего, я решил молчать об этом происшествии, а затем принять все меры к поимке этих негодяев.
Легко понять, что приехал я на свою городскую квартиру в самом отвратительном настроении. Обругал ни с того ни с сего вестового, промешкавшего, отворяя дверь, и, не ложась в постель, до семи часов утра проходил по кабинету, обдумывая план поимки грабителей. О ночном происшествии, как и впредь, я решил не сообщать ни моему начальнику, у которого, по обыкновению, был утром с докладом, ни моим подчиненным. Благодарить Бога и судьбу за спасение от смерти, к стыду своему должен признаться, мне и в голову не приходило. Оправданием в этом случае могут служить, с одной стороны, молодость (мне было тогда всего 27 лет), а с другой – самолюбие и задетая репутация опытного и находчивого сыщика.
Весь следующий день показался мне бесконечно длинным. Когда стало смеркаться, я отдал распоряжение о наряде двенадцати полицейских чинов, переодетых в партикулярное платье, в ночной обход.
У Новосильцевской церкви я разделил моих людей на четыре группы и определил каждой район ее действий. Предписано было осмотреть в Лесном, в первом, во втором и третьем Парголове все постоялые дворы, харчевни и разные притоны, подвергнув аресту бродяг и вообще всех подозрительных с виду людей.
Результаты облавы были ничтожны. Арестованные трое бродяг оказались мелкими воришками, ничего не имеющими общего с шайкой грабителей.
Голодный и промокший насквозь (всю ночь шел мелкий дождь), я еле-еле добрел до дома и после пережитых волнений и двух бессонных ночей заснул как убитый.
Эта первая неудача, однако, не разочаровала меня.
На другое утро я направил во второе и третье Парголово трех смышленых полицейских чинов, поручив им разведать от местных крестьян о подозрительных лицах, имеющихся в этом районе. На всякий случай я сообщил, в общих чертах, приметы ограбивших меня разбойников, не дав, конечно, понять, что жертвой их нападения был я сам.
Прошло еще четыре дня, но все предпринятые мной розыски не имели успеха. Разбойники как в воду канули.
Наступило воскресенье, и я отправился на дачу. На этот раз я не торопился с отъездом в город и пробыл в Парголове до трех часов ночи.
Возвращался домой по той же дороге, на той же лошади. Однако, имея в кармане кистень и хороший револьвер, я был далеко не прочь еще раз повстречаться с моими незнакомцами. К моему сожалению, встречи с нечистой силой, так начисто меня ограбившей, не произошло, и я без всяких приключений доехал до городской черты.
Вскоре после этого семья переехала с дачи, и мои поездки в Парголово прекратились.
Подошла осень, ненастная погода торопила дачников с переездом на зимние квартиры.
С каждым днем и мой квартал все более и более оживлялся. Бездомники и любители… чужой собственности роем возвращались с лона природы на старое пепелище. Следствием этого всегда было занесение в уголовную хронику Петербурга длинного ряда преступлений – от мелких краж до кровавых убийств включительно.
Эта волна столичных происшествий волей-неволей отвлекла меня от поисков парголовских грабителей. Пришлось все силы наличного полицейского состава сосредоточить на розысках исключительно в столичном районе.
