Однажды Уильям Джозек стал свидетелем того, что отец Фиц-Симонс принял роды, когда вокруг не было ни одного врача. Он видел, как старик священник вбежал в горящую комнату – безответно влюбленный решил устроить небольшой пожар – и вытащил на себе чернокожую женщину. И еще один вечер Джозек хранил в памяти. Тогда святой отец удивил решительно всех, подравшись с местным сутенером, которому не только подбил глаз, но и нос сломал. Божий промысел иногда вершился таинственно, но самым загадочным образом он вершился руками отца Фиц-Симонса, это уж точно.
К концу лета Джозек понял, чему он хочет посвятить жизнь. Когда Уильям сказал об этом отцу, тот рассмеялся ему в лицо, а поняв, что сын не шутит, пришел в ярость: зачем здоровому, богатому образованному человеку, который занимает столь высокое положение в обществе, гробить свою жизнь на это? Конечно, Джозеки считали себя добрыми католиками, но рядиться в рясу и все такое… Пусть этим занимается кто-нибудь еще, только не наследник семьи Джозек.
Однако доселе покладистый Уильям проявил твердость и, несмотря на запреты, пошел в семинарию и проучился там полгода, не общаясь с родителями. Наконец он решил объясниться с родителями. Рассказал им о своем выборе, о том, как ему нравится в семинарии, и уверял, что они должны гордиться тем, что Бог выбрал их сына в помощники для свершения Своей воли на земле.
Дочитав письмо сына, Джозек-старший кивнул в сторону телевизора, на экране которого противники войны во Вьетнаме сжигали флаги и лифчики, и сказал жене: «Знаешь, это, конечно, звучит дико, дорогая, но мне иногда кажется, что лучше бы наш сын стал хиппи и курил травку». Она понимающе улыбнулась: «Да, я тоже иногда так думаю».
По окончании учебы Уильям был рукоположен в сан, и его благословили служить в самом бедном приходе. Многие старые священники видели в нем будущего епископа, а то и кардинала, но понимали, что Джозек обрек себя на безвестность, потому что все епископы и кардиналы в прошлом имели влиятельных покровителей, а среди бедных прихожан найти таковых было крайне проблематично.
Уже восемь лет служил Джозек в церкви Святой Екатерины, когда встретил женщину, изменившую многое в нем самом. Он вытаскивал подростков из тюрьмы, спасал готовые распасться браки, кормил десятки семей, дважды был жестоко избит местными бандами, которые считали, что священник вмешивается в их дела. Унаследовав состояние родителей, Джозек отдал все его на содержание местной больницы для бедных.
Но он, конечно, был не безгрешен. Часто он молил Бога о терпении и снисходительности, которыми обладал отец Фиц-Симонс, но ему было до того далеко. Иногда отец Джозек выходил из себя, становился нетерпелив и даже терял надежду, однако, несмотря на это, оставался лучшим другом своих чернокожих прихожан.
Молодая красавица мулатка Ракель пришла к нему после того, как гражданский муж сильно избил ее. Женщине были нужны совет и поддержка, с этого все и началось. Они виделись три раза в неделю на протяжении месяца, к концу которого отец Джозек понял, что по уши влюблен. Ракель занимала все его мысли, и он видел, что чувство это взаимно. Ему было тридцать восемь, ей двадцать два. Однажды, когда она расплакалась, он приобнял ее – и не смог больше сдерживать себя.
Он поцеловал ее… В тот вечер Уильям Джозек познал все радости плотской любви, от которых добровольно отказался, надев сутану. Но ему не хотелось становиться одним из тех священников, которые нарушают обеты.
Отец Джозек договорился с другом семьи, чтобы тот устроил Ракель на работу в отдаленном городе, где муж никогда бы ее не нашел. Этим он надеялся избавить и себя самого от искушения. Когда он сообщил Ракели об этом, она вскинула голову и сказала сквозь слезы: «Я люблю тебя. – Их глаза встретились. – И всегда буду любить». Через два дня втайне от мужа отец Джозек отвез ее на вокзал. И она уехала. После этого жизнь священника изменилась навсегда. Раньше ему хватало радости духа, но теперь, познав радость плоти, он не мог жить по-прежнему.
Отец Джозек стал своего рода отшельником, насколько это было возможно в условиях большого города. Ужинал всегда в одиночестве, подолгу лежал на жесткой кровати, силясь заснуть. Но перед его мысленным взором стояло прекрасное лицо.
В трех кварталах от церкви находилась аптека, в которую они несколько раз заходили летом. Пили газировку из старого автомата и радовались просто тому, что они вместе.
Сейчас, заезжая в гараж «Трилор Билдинг», отец Джозек снова вспомнил о Ракели. Даже четырнадцать лет спустя, когда он думал о ней, его сердце учащенно билось. Ему снова захотелось обнять ее, почувствовать, как бьется ее сердце, прижаться к ней всем телом.
Отец Джозек припарковал машину и вздохнул: быстро же пролетело время. Из зеркала заднего вида на него смотрел незнакомец: лысеющая голова, вокруг глаз и губ залегли морщины. Интересно, как сейчас выглядит Ракель? Вспоминала ли она о нем все эти годы?
Отец Джозек вышел из своей старой колымаги и направился к лифту, который должен был доставить его на тридцать четвертый этаж. Впервые он немного нервничал в преддверии предстоящих дебатов.
Джессика Дэннис – умная, умеющая отстаивать свою позицию женщина. Вопрос применения смертной казни для нее принципиален. Так что пора выкинуть Ракель из головы и подумать, как лучше выстроить стратегию своей аргументации.
И тут его осенило: что, если Ракель увидит его по телевизору? Отец Джозек улыбнулся своим мыслям. Может, еще не поздно найти себе парик?
Приехал лифт и унес его на тридцать четвертый этаж.
2
В четырнадцать минут шестого грузовик с эмблемой компании «Игл Электрик» заехал в гараж здания телекомпании. Проехав вверх четырнадцать уровней, он остановился на свободном месте.
Харриган и Кейтс вышли из машины, обошли ее кругом, открыли задние дверцы и достали два металлических чемоданчика, тоже символикой «Игл Электрик».
Харриган положил один из них на бок и раскрыл, чтобы убедиться, что оружие и боеприпасы на месте. Эту же операцию он повторил и со вторым чемоданчиком. Все на месте: два пистолета, две автоматические винтовки. Харриган достал вальтер и положил его в глубокий карман своего комбинезона. Отдав второй чемодан Кейтсу, он подхватил первый и запер дверцы грузовика.
Они подошли к лифту и нажали на кнопку «Вверх».
– Длинный денек выдался, ребята?
– Ага, – кивнул Кейтс.
– Ну, а я, слава богу, уже отстрелялся. Сегодня был настоящий завал.
– Ага. – Кейтс явно не желал поддерживать беседу. Но пассажир лифта оказался настоящим треплом:
– Знаете, что со мной сегодня случилось?
– Вы забыли свой кейс? – поинтересовался Кейтс.
– Разве я уже об этом говорил? – удивился пассажир.
Он был одет в прекрасный костюм, сшитый на заказ, который отлично скрывал недостатки и подчеркивал достоинства его фигуры. Щегольской синий плащ тоже производил впечатление.
– Нет, – ответил Кейтс. – Но вы упоминали, что забыли что-то.
– Ну, мой друг, у вас и интуиция! Я действительно забыл свой фигов кейс. – Он улыбнулся. – Моей жене не нравится, когда я употребляю слово на «х». Она боится, что девочки тоже будут так говорить. Поэтому я говорю фигов. – Он снова улыбнулся. – Жене это нравится.
– Ага. – Кейтс, теряя терпение, выразительно посмотрел на Харригана.
Старик забеспокоился, вдруг Кейтс сейчас скажет парню что-нибудь в своем духе и тот заподозрит неладное? Этот болтун даже терпеливого Харригана порядком раздражал. Они словно поднимались на лифте из ада, и за ними увязался местный демон пустословия.
– Девчонкам в офисе это тоже нравится.
– Что нравится? – не понял Кейтс.
– Что я не использую в речи слово на «х».
– А-а-а.
– Я так думаю, что если ты действительно уважаешь женский пол, то не будешь употреблять при дамах слово на «х». Конечно, это мое личное мнение, но ведь с этого все и начинается. С личного мнения.
Наконец они доехали до тридцать второго этажа, где их собеседнику нужно было выходить.
– Приехали, – сказал он. – Ну, ребята, удачного вам вечера. – И вышел из лифта.
Когда двери закрылись, Кейтс процедил:
– Этот козел даже не знает, как сильно он сейчас рисковал.
Как это похоже на Кейтса, подумал Харриган. Набить кому-то морду только за то, что тот не умеет держать язык за зубами.
Треть площади тридцать четвертого этажа занимало бюро новостей, две трети – четыре небольшие одинаковые студии.
В первой студии снимали новости. Здесь ничто не менялось и требовалось лишь одно: быть готовыми выйти в прямой эфир в любую минуту. Поэтому прожекторы были направлены точно на место ведущего; небольшая декорация с эмблемой телеканала тоже никогда не убиралась из студии. На холодном бетонном полу крестами клейкой ленты были отмечены места для камер.
Приехав на тридцать четвертый этаж, Харриган и Кейтс воспользовались электронными пропусками, чтобы попасть за стеклянные двери. Им не составило труда пробраться мимо бюро новостей, потому что большинство сотрудников уже разъехались по домам, репортеры же были заняты монтажом пленки, переписывали копии или гримировались ради минутного появления на экране. Майкл Шоу работал в эфире с 17.00. Его передача должна была идти еще тридцать четыре минуты.
