дальше неразборчивое, очевидно, предписаное лечение. Гнев заклокотал внутри, мгновенно достигнув взрывно отметки, и, резко развернувшись, я пошла прочь из палаты.
Волхов нагнал меня уже на крыльце и попытался схватить за локоть, но я на него натурально рыкнула, только разве что зубами угрожающе не щелкнув.
– Люда, остановись!
– Да пошел ты! – огрызнулась я, топая по аллее парка. – Как ты посмел вообще!
– Я посчитал, что тебе нужно было это знать и видеть.
– Для чего, блин? – я развернулась к нему резко и подступила, сжав кулаки, потому как врезать хотелось очень-очень. – Надеешься, что я виноватой вдруг себя почувствую? Хрен тебе! Хрен всему вашему отделу, ясно?
– Это не ради пробуждения у тебя чувства вины, Люда. – Егор потянулся дотронуться до моей щеки, но я отшатнулась. – Для понимания почему. Он это сделал не только ради себя. У его дочери вообще никого больше теперь не осталось. Филлимонов просто боялся оставить ее одну, беспомощную, в руках чужих безразличных людей. Ты же знаешь, какова жизнь таких инвалидов во всяких богодельнях.
– И что меняет это понимание? По-твоему, благополучие одной его дочери инвалида оправдывает то, что он сотворил и еще собирался? – Горло тут начало адски драть, и я за него схватилась, но не остановилась, продолжая хрипеть. – Одиннадцать смертей… измывательство надо мной… угрозы моей семье… он собирался пожертвовать жизнью Гарпии, выкупая свою!
Скрутило в кашле так, что слезы хлынули ручьем, горло пылало, как от кислоты, легкие горели.
– Ну зачем ты это делаешь? – Волхов обхватил меня за плечи, поддерживая, но я вывернулась сразу, как только пелена перед глазами прояснилась. – Я не ищу оправданий его действиям, просто хочу, чтобы ты поняла почему. Почему он это в принципе делал.
– А я не понимаю, Волхов. Не потому, что не хочу или мне не жаль его дочь. Потому что это нельзя понять в принципе.
– У тебя нет детей, Люда, поэтому ты пока и не понимаешь.
– А у тебя есть, раз ты такой понимающий? Зато у меня есть сестра, мама и бабуля, которым он угрож… – Едва отступивший приступ жжения и удушья накатил с новой силой, так что у меня была минута на продышаться и осознать бессмысленность этого спора. – Отвали от меня, Волхов. Не мне нужно было это понимание, а тебе признание перед самим собой. В том, что для человека, даже самого конченного, ты это самое “почему” готов искать, а вот подлунного осудил бы сразу, однозначно, не принимая никаких смягчающих обстоятельств, насколько бы вескими и заслуживающими сочувствия они ни были. Чего ты хочешь для себя этим добиться, Егор? Признания, что людям свойственны и простительны любые проступки и слабости?
Волхов задрал подбородок, смотрел с полминуты в небо, избегая визуального контакта. Потом опустил голову, но в глаза мне так и не взглянул.
– Пожалуй, так и есть. Пойдем в машину. Отвезу тебя обратно.
– Погоди.
Я торопливо пошла обратно и вернулась в палату. На подходе уже услышала, как сиделка говорит с пациенткой на повышенных тонах, а когда вошла, она шарахнулась от девушки, глянув на меня испуганно и явно виновато.
– Что вы хо…
– Выйдите вон! – оборвала я ее.
– Но…
– Выполняйте! – поддержал мой приказ догнавший Волхов.
Не дожидаясь, пока закроется дверь, я шагнула к раковине и включила воду, подставила ладони, сразу начав нашептывать.
– Водица текучая, могучая, помоги исцелить, с души горе-печаль смыть, разум просветлить, от тела немочь отлучить.
Ответ был таким слабым, что мне его едва уловить удалось. Такое ощущение, что моя сила целенаправленно отказывалась отзываться. Голодная или обиженная? Если обижена, то на меня за отказ в позволении отхватить кусок от Волхова или за попытку помочь дочери врага? Я собралась, концентрируя сознание на контакте, а не на накрывшей слабости и головокружении, и потребовала подчинения уже в полный голос. Ощутив, что обе ладони стали такими холодными, будто в лед вмерзли, рванула к Ире и обтерла ее лицо, шею и волосы мокрыми руками, не обращая внимания на то, что она кричала глухо и мотала головой. Не знаю, что из этого выйдет, может и ничего. Нужно будет еще потом приехать и попробовать то же самое, но с сытой силой и в темное время суток. Не зря же мы подлунными зовемся.
– Вот теперь все, – обернулась я к майору и, пошатываясь, пошла к двери.
Глава 14
Егор попытался отвести меня к машине, но я снова отмахнулась. Уселась на лавочку в парке и стала набирать сообщение Даниле с просьбой забрать меня поскорее, игнорируя стоящего рядом майора.
– Еще один неверный выбор, Люда, что однажды сделает-таки нас врагами, – прокомментировал он мои действия, не сумев на этот раз скрыть раздражения.
– Ты же сам все время говорил, что любой подлунный рано или поздно становится плохим, – устало огрызнулась я. – Или нет, для тебя мы все плохие уже самим фактом своего происхождения, так что какая, к черту, разница, по твоей логике мы ими станем неизбежно. Смысл мне с этим пытаться бороться или упускать другие возможности в жизни? Нам с тобой нечего друг другу предложить ведь, Волхов, даже опуская факт того, что я наношу вред тебе при каждой близости. Ты не можешь и не хочешь дать мне нормальных отношений, только разные формы использования. И я тебя понимаю, ведь если я хоть как однажды стану тебе врагом, то о каких нормальных отношениях может идти речь? Но и я не желаю притворяться, что готова удовлетвориться имитацией близости и быть твоим инструментом. Ради чего, Егор?
– А как же просто удовольствие, Люда?
– А нет удовольствия, – усмехнулась я, ощущая волну непривычного цинизма и вспомнив слова ведьмака, – Это всего лишь подзарядка для меня и отбирающая твои силы и наверняка дни, а то и годы жизни зависимость для тебя.
– А я заявлял, что желаю жить долго-долго и умереть дряхлой развалиной? – рявкнул зло майор, привлекая взгляды прохожих, и я тоже решила не сдерживаться.
– Пофиг! – уставилась в его лихорадочно поблескивающие глаза я прямо. Похоже, есть прямая связь между тем, насколько я истощаю голодом свою
