„Я былъ очень слабъ, страшно измученъ. Одолѣваемый дремотой, я, какъ бездушное тѣло, несся внизъ по теченію. Глядя передъ собой вдоль темной воды, я видѣлъ огни, мчавшіеся мимо меня по обоимъ берегамъ, какъ будто они спѣшили скрыться отъ меня и оставить меня умирать въ темнотѣ. Былъ отливъ, но я въ то время этого не соображалъ. Когда, уносимый все дальше и дальше яростнымъ потокомъ, я наконецъ, съ Божьей помощью, ухватился за привязанную у пристани лодку, одну изъ длиннаго ряда стоявшихъ тамъ лодокъ, меня засосало подъ нее теченіемъ, и я вынырнулъ по другую ея сторону еле живой.
„Долго ли былъ я въ водѣ? — Довольно долго для того, чтобы промерзнуть до костей, но сколько именно времени — я не знаю. Впрочемъ холодъ былъ спасителенъ для меня: рѣзкій ночной воздухъ и дождь окончательно привели меня въ чувство. Я очнулся на каменныхъ плитахъ набережной. Въ тавернѣ, куда я кое-какъ приползъ, меня естественно приняли за пьянаго, свалившагося въ рѣку: я не имѣлъ понятія, въ какой мѣстности я нахожусь, и еще плохо ворочалъ языкомъ (должно быть, это было еще дѣйствіе отравы). Такъ какъ на дворѣ была ночь, то я думалъ, что это все одна и та же ночь: какъ и тогда, теперь было темно, и какъ тогда, шелъ дождь. А между тѣмъ съ той ночи прошли цѣлыя сутки. И должно быть, я пролежалъ двѣ ночи въ тавернѣ. Провѣримъ еще разъ… Да, такъ, я помню, что пока я тамъ лежалъ въ постели, мнѣ пришло въ голову воспользоваться опасностью, которой я подвергался, дать поводъ публикѣ считать меня пропавшимъ безъ вѣсти и тѣмъ временемъ испытать Беллу. Боязнь, что насъ съ Беллой навяжутъ другъ другу, боязнь своимъ примѣромъ только лишній разъ подтвердить злосчастное предназначеніе богатства моего отца повсюду сѣять зло, была не по силамъ моей душевной робости, зародившейся во мнѣ съ самаго дѣтства, съ тѣхъ раннихъ горькихъ дней, которые я дѣлилъ съ моею бѣдною сестрой.
«Я и теперь не понимаю и никогда не пойму, какимъ образомъ тотъ берегъ рѣки, на который я, вылѣзъ, оказался противоположнымъ тому, гдѣ я попалъ въ ловушку. Вотъ даже сейчасъ, возвращаясь домой и зная, что рѣка осталась у меня позади, я не могу себѣ представить, чтобъ она текла между мной и тѣмъ мѣстомъ… Однако это вѣдь не значитъ выяснять факты, это значитъ дѣлать скачекъ къ настоящему.
„Впрочемъ мое настоящее навѣрное сложилось бы иначе, не будь на мнѣ тогда непромокаемаго пояса съ деньгами. Сорокъ съ чѣмъ-то фунтовъ — небольшое состояніе для наслѣдника ста слишкомъ тысячъ. Но съ меня было достаточно. Безъ этихъ денегъ я былъ бы принужденъ открыть свое инкогнито. Безъ нихъ я никогда не могъ бы ни попасть въ ту таверну, ни нанять квартиры у Вильферовъ.
„Дней двѣнадцать прожилъ я въ тавернѣ до того вечера, когда увидалъ на полицейской станціи трупъ Ратфута. Я находился въ то время въ состояніи непобѣдимаго, непонятнаго страха (вѣроятно тоже одно изъ послѣдствій отравы). Можетъ быть, поэтому время мнѣ тогда показалось гораздо длиннѣе, но теперь-то я знаю, что прошло не больше двухъ недѣль. Съ тѣхъ поръ это мучительное состояніе необъяснимаго страха постепенно проходило, лишь изрѣдка возобновляясь, и я надѣюсь, что теперь я совершенно отдѣлался отъ него. Но даже и теперь я иногда долженъ сдѣлать надъ собой усиліе, подумать и помолчать, прежде чѣмъ заговорю, иначе я былъ бы не въ силахъ выговорить того, что я хочу сказать…
«Опять я уклоняюсь, точно боюсь додумать все до конца. Теперь вѣдь до конца ужъ не такъ далеко, чтобы позволить себѣ поддаться искушенію уклониться. Итакъ, впередъ, Джонъ Гармонъ, все прямо впередъ!
„Я каждый день просматривалъ газеты, отыскивая какое-нибудь извѣстіе о себѣ, о томъ, что я пропалъ безъ вѣсти, но долго не находилъ ничего. Въ одинъ прекрасный вечеръ я вышелъ пройтись (я не показывался на улицу при дневномъ свѣтѣ) и увидалъ, что у Вайтголла, вокругъ выставленнаго тамъ объявленія, собралась большая толпа. Я подошелъ и заглянулъ въ объявленіе. Тамъ говорилось обо мнѣ, Джонѣ Гармонѣ, найденномъ мертвымъ и обезображеннымъ въ рѣкѣ при крайне подозрительныхъ обстоятельствахъ; описывалась моя одежда, перечислялись найденныя въ моихъ карманахъ бумаги и указывалось мѣсто, гдѣ я выставленъ напоказъ, на случай, не признаетъ ли меня кто-нибудь. Забывъ всякую осторожность, я кинулся туда, и тамъ, съ ужасомъ смерти, которой я какимъ-то чудомъ избѣжалъ и которая предстала здѣсь предо мною въ самомъ отвратительномъ ея видѣ, я понялъ, что Ратфутъ убитъ чьими-то руками изъ-за денегъ, изъ-за которыхъ онъ хотѣлъ убить меня, и что, должно быть, насъ обоихъ выбросили въ Темзу, — обоихъ изъ одного и того же темнаго мѣста въ одну и ту же зеленую рѣку во время отлива.
„Въ ту ночь я чуть не выдалъ своей тайны, хотя я въ убійствѣ Ратфута не подозрѣвалъ никого, не могъ дать никакихъ показаній, не зналъ положительно ничего, кромѣ того, что убитый былъ не я, а Ратфутъ. А между тѣмъ, пока я колебался, вся Англія, казалось, сговорилась считать меня умершимъ. Я убѣдился въ этомъ на другой же день. Меня признали умершимъ по судебному слѣдствію, меня объявили умершимъ, и я не могъ просидѣть пяти минутъ у камина, прислушиваясь къ уличному шуму и говору, чтобы до ушей моихъ не долетѣло, что я умершій человѣкъ.
«Такъ умеръ Джонъ Гармонъ, безслѣдно исчезъ Юлій Гандфордъ и родился на свѣтъ Джонъ Роксмитъ. Намѣреніе Джона Роксмита сегодня состояло въ томъ, чтобы исправить зло, возможности котораго онъ никакъ не могъ предвидѣть, — то зло, о которомъ онъ узналъ отъ Ляйтвуда. Принимая все во вниманіе, онъ обязанъ исправить это зло и будетъ твердо стоять на этомъ рѣшеніи.
„Ну вотъ, кажется, теперь все выяснено… Все ли? — Да, пока все. Ничего не пропущено? — Ничего… Какъ же быть дальше? Уяснить себѣ свое будущее труднѣе, чѣмъ прошлое, хотя и скорѣе. Джонъ Гармонъ умеръ. Слѣдуетъ ли возвратиться къ жизни Джону Гармону?
„Если да, то для чего? Если нѣтъ, то почему?
«Возьмемъ сперва да. Возвратиться къ жизни, чтобы отдать на судъ человѣческій преступленіе человѣка, находящагося внѣ его власти, — человѣка, у котораго, можетъ быть, еще жива мать. Чтобы дать правосудію неизвѣстно зачѣмъ путеводную нить темнаго входа, узенькой лѣстницы, коричневой занавѣски на окнѣ и появленія слуги-негра. Чтобы вступить во владѣніе богатствами отца и на его деньги купить прелестную женщину, которую я люблю вопреки своей волѣ… разсудокъ тутъ безсиленъ: я люблю вопреки разсудку… и которая такъ же легко полюбитъ меня ради меня самого, какъ какого-нибудь нищаго изъ тѣхъ, что стоятъ на перекресткахъ. Какое благородное употребленіе отцовскихъ денегъ и какъ оно достойно прежняго злоупотребленія ими!
„Теперь возьмемъ нѣтъ. Почему Джону Гармону не слѣдуетъ воскресать? Потому, что онъ допустилъ своихъ дорогихъ старыхъ друзей вступить во владѣніе его имуществомъ. Потому, что онъ видитъ, какъ они счастливы и какъ хорошо употребляютъ его деньги, стирая съ нихъ застарѣлую ржавчину. Потому, что они усыновили Беллу и обезпечатъ ее. Потому, что въ натурѣ этой дѣвушки достаточно хорошихъ задатковъ и въ сердцѣ достаточно теплоты, чтобы развиться во что-нибудь поистинѣ доброе при благопріятныхъ условіяхъ: ея недостатки усилились оттого, что она, занимала мѣсто въ завѣщаніи, и она уже теперь становится лучше. Потому, что ея бракъ съ Джономъ Гармономъ послѣ того, что я слышалъ отъ нея самой, былъ бы притворствомъ, которое и она, и я всегда будемъ сознавать и которое уронило бы ее въ ея собственныхъ глазахъ, меня въ моихъ и обоихъ насъ въ глазахъ другъ друга. Потому, что если Джонъ Гармонъ возвратится къ жизни и не женится на ней, то все равно имущество останется въ тѣхъ же самыхъ рукахъ, въ которыхъ оно и теперь.
„Чего желать мнѣ еще? Мертвый, я убѣдился, что искренніе друзья, бывшіе у меня во время моей жизни, все такъ же искренни и вѣрны, какъ и прежде, когда я былъ въ живыхъ, и что память обо мнѣ служитъ для нихъ побужденіемъ къ добрымъ дѣламъ, которыя они дѣлаютъ во имя мое. Мертвый, я убѣдился, что несмотря на то, что эти люди могли бы легко пренебречь моимъ именемъ и, перешагнувъ черезъ мою могилу, спокойно наслаждаться жизнью на мои деньги, они все еще медлили, какъ простодушныя дѣти, вспоминая, какъ они любили меня, когда я былъ бѣднымъ, запуганнымъ ребенкомъ. Мертвый, я услышалъ отъ женщины, которая была бы моею женою, если бъ я жилъ, — услышалъ возмущающую душу, жестокую истину, что если бъ я остался въ живыхъ, я купилъ бы ее, нисколько не заботясь о ней, объ ея чувствахъ, какъ султанъ покупаетъ рабыню.
«Чего же мнѣ еще желать? Если бы мертвые знали, или если они знаютъ, какъ живые относятся къ нимъ, то едва ли кто-нибудь изъ безчисленнаго множества умершихъ можетъ сказать, что онъ имѣлъ болѣе безкорыстныхъ друзей на землѣ, чѣмъ имѣлъ ихъ я. Неужели мнѣ этого мало? Если бы я возвратился, эти благородные люди приняли бы меня съ распростертыми объятіями, со слезами радости, и съ восторгомъ отдали бы мнѣ все. Я не возвратился, и они съ чистой совѣстью заняли мое мѣсто. Пускай же они остаются на немъ. Пускай и Белла остается на своемъ мѣстѣ.
