Только тогда перестанут прилетать голуби, держа в своих клювах жемчужные нити, и за окном, наконец, завянут красные маки, исчезнет хоровод разноцветных таблеток и врач в белом халате больше не придет к Ней, утешая ночами, кладя свои горячие руки Ей на колени, а придет матушка, поцелует перед сном, и все успокоится в этом мире и в этом теле, в уставших руках и разбитых в кровь пальцах, барабанящих день и ночь напролет по разрисованному дереву; прекратят сниться младенцы, задушенные пеленками, и другие младенцы, наверное, от доктора, которых так больно выскребают из тела, не будет ничего… Ведь скоро и здесь прольется жемчужный дождь, и люди не смогут смотреть в алое, как маки, небо, лишь матушка поманит к себе своими мягкими руками…
Перед глазами пронесутся светлые образы, и Она, наконец, увидит Его, своего суженного, но не с удавкой на шее, каким Он является Ей каждую ночь, а таким, как в первый день, на углу дома, тогда навсегда исчезнет эта невыносимая боль одиночества, и адские мучения Последней из последних… потому что об этом позаботится сам Господь Бог…
Татьяна Виноградова
Август в Коктебеле[19]
…звёзды редко плачут,но всегда — при встречах.
Р. М. Рильке
Марине
Медлительно ласкают волны берег,а между всплесками — такая тишина…И поздний август с щедростью прощальнойвсе звёзды лета по небу рассыпал,и в целом миресейчас реально лишь дыханье моря:чуть слышный шелест волн, песка шуршаньеи белой пены призрачный узор.
…А рядомсухие травы пахнут степьюи вечностью.И кажется, сейчас из этого всего, —небес и моря, трав земных и предосенней грусти, —возникнет музыка.И, быть может, даже счастиене так уж далеко:лишь руку протяни,и на ладони тихо зазвенитупавшая звезда.
— Но нет тебя, мой друг, со мною!
1984, 2012
Они отнимают небо
Они отнимают небоу ветра и птичьих криков,у веток и лунного света,у ангелов и у меня.
Они отнимают небо,возводя Вавилонские башнииз нефтяных радуги разбитых зеркал.
Они отнимают небо,вздымая фаллосы власти,вознося купола-пустоцветыжелезобетонных молитв.
Но долго они не протянут.Разверзнутся автостоянки,вострубит последний ангел,и кончится Эра Зла.
Зверь выползет из Мавзолея,а небо вернётся на небо,и добрый апостол гаркнет:«Welcome to heaven, братва!»
Андрей Саломатов
Боец Железного миллиарда
(Фантастический рассказ)
1
Поезд отходил в шесть сорок пять вечера. Когда я выскочил из метро, до отправления оставалось несколько минут, а я еще не знал, с какой платформы уезжаю. Духота стояла страшная. Все окна в здании вокзала были раскрыты. Заглушая сообщения диспетчера, откуда-то неслась песня: «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже». По привокзальной площади стелился сизый дым, пахнущий луком и прогорклым маслом. Народу на перронах было много. От суеты рябило в глазах. Торговцы дорожной мелочью в этом вокзальном бедламе забывали, у кого взяли деньги и кому что продали. Из-за этого иногда возникали короткие перепалки. Между пассажирами бродили разомлевшие от духоты карманники и алкаши с разбитыми одутловатыми лицами. Вокзальные проститутки жались к стенам и неуверенно зазывали глазами. Встретившись с кем-нибудь взглядом, они мгновенно оценивали свои шансы и опускали голову.
Пробиваться через толпу было истинным мучением. Приходилось обходить не только людей, но и целые архипелаги чемоданов, челночных баулов и картонных коробок. Преодолевать это столпотворение можно было только с черепашьей скоростью, и все равно в спину то и дело неслись возмущенные крики: «Куда прешь?! Осторожней!»
До своего вагона я добрался за полминуты до отправки поезда. Проводник придирчиво осмотрел билет, глянул мне в лицо и кивком разрешил войти, но мне пришлось посторониться. Навстречу сошли два замызганных санитара с брезентовыми носилками. Они торопились покинуть поезд и едва не сбили меня с ног. При виде этих транспортировщиков калек, я понял, что клиент на месте, и, наконец, позволил себе расслабиться.
В нос ударил знакомый, неистребимый аромат плацкартного вагона. Жара десятикратно усиливала запах, а вскоре я почувствовал и его вкус. Он был солоноватым, жирным и одновременно приторным, как вокзальный пирожок с мясом.
Пассажиры энергично распихивали вещи по полкам. Оранжевый тусклый свет отражался в мокрых, разгоряченных лицах, размывал черты, что делало людей похожими друг на друга. Казалось, в вагоне собралась одна большая дружная семья. Для полной иллюзии не хватало деятельного отца семейства, распорядителя прайда — властного и крикливого.
Чтобы не мешать, я остался в тамбуре и закурил.
Я получил обычное задание. ЦК «Железного миллиарда» поручило убрать одного известного агента. Его партийная кличка Победитов еще несколько лет назад наводила ужас на наших противников. Где и когда его перевербовали, неизвестно. Но этот человек отказался выполнить важное задание, а потом передал секретные данные о работе организации в редакцию газеты, которая принадлежала нашему заклятому врагу. Публикация только одного документа наделала много шума. У него же подобной информации хватило бы на сто лет работы этой паршивой газетенки. Затем подслушка подтвердила догадку: предатель собирается переметнуться в «Бронзовый миллиард». Такие вещи у нас не прощали, и ренегата приговорили к смерти. Я должен был дождаться, когда Победитов уснет, и ночью в два часа двадцать семь минут выстрелить спящему в голову из пистолета с глушителем, а затем выйти на станции. Через семь минут там останавливался обратный поезд до Москвы. К тому времени, как проводник или соседи по купе обнаружили бы труп, я был бы за несколько сот километров от места приведения приговора в исполнение.
Поезд тронулся. Пассажиры, наконец, разобрались с вещами и расселись по своим местам. Включили радио, и оттуда понеслось бодрое: «Ты моя зайка, я твой хвостик». И будто по команде пассажиры стали доставать из сумок пакеты и свертки со снедью. Оживление было тотальным. Намучившись на вокзале, народ почувствовал, что едет.
Мое купе было четвертым. Войдя, я увидел своего клиента. Несмотря на полумрак, он сидел в больших темных очках и, словно слепой, смотрел прямо перед собой. Внешность его не впечатляла. Новый серый костюм Победитова был из того же материала, что и сумки у рыночных торговцев. Белая рубашка с потрепанным пожелтевшим воротничком и галстук, очевидно, доставшийся в наследство от деда, довершали гардероб. Если бы не ужасные шрамы на лице, откушенный кончик носа, изжеванные уши и расплющенные пальцы, его можно было бы принять за обыкновенного крестьянина из какого-нибудь медвежьего угла.
Напротив Победитова сидели мать с сыном: молодая женщина в коричневом старушечьем платке и бледный задумчивый мальчишка лет восьми в голубой бойскаутской пилотке. Боковые места занимала пожилая пара. Они разложили на столике домашнюю снедь и сосредоточенно чистили вареные яйца. Мне не впервой было выполнять задание в подобных условиях, но скупость Победитова удивляла и раздражала. Известный человек, мог бы раскошелиться хотя бы на купейный вагон.
Моя полка была верхней, как раз над Победитовым. Я забросил туда сумку и сел рядом с клиентом. Пока я устраивался, молодая мамаша успела сходить к проводнику за бельем и принялась раскатывать матрасы и застилать постель для себя и сына.
За мутным окном медленно проплывали сумрачные силуэты пакгаузов и складов. Затем пошел бесконечный железобетонный забор с самыми разными символами и надписями. Меня всегда интересовало, кто их пишет? Жилых домов поблизости не было видно. Значит, надо было приехать сюда с краской, пройти черт знает сколько по путям, и только для того, чтобы оставить сонным пассажирам поездов что-нибудь вроде: «Мы победим!» Кто победит? Кого победит? — никогда не уточнялось. Если бы жизнь складывалась по надписям на заборах, население России постоянно бы росло. А «золотой» и «серебряный» миллиарды не набрали бы такую силу.
Радио захлебнулось, пару раз всхлипнуло, и с некоторым опозданием дребезжащий женский голос объявил, куда поезд едет. Затем после минутного хрипа послышалось бренчание гитары, и кто-то уныло затянул: «Мы будем есть паштет из дичи и пить французское клико. Но я пока еще на киче, а это очень далеко».
