2
Докурив, я вернулся в купе. На столике уже стояли четыре стакана чая и два блюдца — с печеньем и сахаром. Мать с сыном сидели рядышком и громко прихлебывали из стаканов горячую желтоватую водичку. Из-под бойскаутской пилотки у мальчишки выползла большая капля пота и медленно устремилась вниз к переносице. В вагоне было очень душно.
Мне показалось, что Победитов обрадовался моему возвращению. Похоже, этот уставший, совершенно одинокий человек чувствовал, что ему осталось немного, и торопился поведать о своей жизни, пусть и незнакомому человеку.
Я сел на свое место, и клиент сразу поинтересовался:
— Не надоел еще?
— Нет, что вы! — искренне ответил я. — Очень интересно рассказываете.
— Ну, тогда слушай дальше, — смачно причмокнув губами, сказал Победитов и впервые за все время улыбнулся. — В армию я уходил с большими надеждами на лучшую жизнь. И не ошибся. У меня от нее самые приятные воспоминания остались. Курорт, а никакая не повинность. Там даже бить никого не надо было. Только призвался, подходит «старик», интересуется, чего я больше хочу, в рожу или постирать его гимнастерку? Я, естественно, отвечаю, что стирать, мол, и себе не очень люблю, а разным говнюкам и вовсе не стану. Тут все и началось. О стирке больше не заикались, а лупили много и с большим энтузиазмом. Ох, какие в армии сапоги! — восхищенно покачал головой Победитов. — Мед, а не обувка! Они меня по бокам охаживают, а я только крякаю от удовольствия. Им-то кажется, что от боли. Всё удивлялись моей терпеливости. Правда, месяца через три отстали. Да еще и зауважали. За все время я не настучал ни на кого и не сломался. В смысле, шестерить не стал. А потом я и сам стариком сделался. Честное слово, молодых никогда не трогал — жалел. Бил только свой призыв, да и то из других батальонов. Суровым был, но и справедливым. Благодаря этому дослужился до сержанта. Весь гарнизон, две с половиной тысячи человек трепетали при виде меня. Из казармы выхожу, рядовые на строевой шаг переходят, сержанты честь отдают. Да-а, счастливое было времечко. — Клиент замолчал, глянул на столик и потянулся за бутылкой. — А что это мы сидим и не пьем совсем? Может и вы с нами? — обратился он к женщине. — По грамулечке.
— Да ну что вы, я не пью, — засмущалась она и достала из сумки граненый стакан. — Только если по грамулечке. В хорошей компании немножко можно.
Победитов налил ей полстакана, и тут с верхней полки подал голос ее сын:
— Мама, а мне?
— Вот дурачок! — рассмеялась женщина и махнула ему рукой. — Это же водка.
— Знаю, что водка, — проворчал мальчишка. — Смотрите, мама, не напейтесь. Возись потом с вами.
— Я же говорю, любознательный, — словно бы оправдывалась она. — Все сам хочет попробовать.
— С этого и начинается — попробовать, — вздохнул Победитов. Левой рукой он взялся за сердце, поморщился и горестно покачал головой. — Ну, с богом!
Некоторое время мы молча закусывали. Рассказ о службе в армии и монотонный перестук колес располагали к размышлениям. Я жевал капусту и думал, что, сложись у этого бесстрашного человека жизнь иначе, он мог бы стать великим полководцем. Или, на худой конец, министром обороны страны. И тогда, возможно, мы победили бы до того, как «Золотой миллиард» развалил страну.
— Там, в армии, я впервые и услышал про «Железный миллиард», — словно подслушав мои мысли, произнес Победитов. — Подружился с секретарем комсомольской организации батальона. Душевный был человек. Отзывчивый. Да вы о нем слышали — олигарх Софронов Владимир Петрович. Он мне и сообщил, что грядет, мол, победа «Железного миллиарда» на земле.
И так он это красиво рассказывал, что я сразу поверил. Тогда-то я с ним, как вот с вами, запросто. А сейчас он в Торонто-90 живет. Во вражеском, так сказать, стане. Купил себе какую-то команду из НХЛ и потихоньку процветает. Ну, да бог с ним с Софроновым. У каждого своя судьба. Значит, вернулся я домой. Служил-то рядом, в Арзамасе-235, куда как раз ты и направляешься. Так что слухи о моих геройствах быстро дошли до родного города. Друзья встретили как полагается. Пили, гуляли целый месяц. Если и дрались, то так, по-дружески, без жестокостей. А это опять проблема: куда не сунься, везде свои. И решил я, что коль судьба у меня такая, с мордобоем связанная, буду бить преступников, а не простых граждан. Вот так пришлось мне ехать в областной центр — к местной мафии.
— Прямо к самой мафии? — испугалась женщина.
— К самой, — подтвердил клиент. — Для начала комнату снял в коммуналке. Пушку приобрел для самозащиты, хорошую, отечественную. Узнал, как да что, кто какую должность занимает. В городе-то мафию каждый мальчишка знает, не говоря уж о милиции. Как вы понимаете, самым сложным в моем деле было — не нарваться на пулю. А я специально самых кровожадных выбирал. Домой приглашал: выпить, в карты перекинуться. Ну, а там уж дело техники. Заведешь базар, вроде как, откуда второй бубновый туз взялся? Нагрубишь одному и получай удовольствие на всю дуру. А как увижу, что кто-то за нож хватается или пистолет достает, с пола поднимаюсь и немедленно вырубаю. Бывало, приходилось и на улице ловить клиентов. Вначале сходило, били как обычно — жестоко, но в рамках приличий. Иногда возили в какой-то дом на окраине города. На диване распластают и давай утюгом да паяльником воспитывать. Так бы все и шло, но видно, надоел я им, решили меня в расход пустить. Пришлось выкручиваться. Вначале убрал исполнителей, а потом и верхушку мафии. Мне государство по гроб жизни обязано. Три мафии почти в полном составе ликвидировал, чтобы жизнь себе сохранить. Заодно большими деньгами разжился, мафиозную кассу экспроприировал. Отдал на строительство детского дома. Его потом моим именем назвали. Себе только на жизнь и разъезды оставлял. Мне же много не надо. Я свое и так получал: паяльник в моей заднице раз десять побывал. Вот уж кайф ни с чем не сравнимый. — Победитов виновато посмотрел на женщину и добавил: — Извините, что я про задницу.
— Ничего, — ответила она. — Жизнь есть жизнь.
— Может еще по грамулечке? — предложил клиент.
— Можно, — потупив взгляд, ответила женщина и подвинула свой стакан.
За окнами уже стемнело. Лишь иногда мимо проносились плохо освещенные станции, пустынные и призрачные, словно из другого, оставленного людьми мира. Пожилые соседи с боковых мест давно наелись вареных яиц и улеглись спать. Оба лежали с закрытыми глазами лицами к проходу. Мимо них часто ходили пассажиры, иногда пьяные. Один громила задел старика коленом, но тот только крепче сжал губы. Мне показалось, что он внимательно слушает рассказ Победитова.
Мы выпили, не спеша, закусили. Я ждал продолжения рассказа, а клиент, словно специально медленно пережевывал салат из морковки и глядел в окно. Наконец он повернулся ко мне.
— По-настоящему слава ко мне пришла в конце перестройки, — продолжил Победитов. — Когда я целую лесную мафию под корень вырубил. Может, помните, они составами кругляк в Китай гнали? Во всех газетах об этом писали. Местная милиция и ФСБ очень были злые на меня — дорогу я им перебежал, приличного заработка лишил. Так вот, разделался я с мафией, заодно их кассу прихватил — отдал на строительство районной музыкальной школы. Ее именем моей матери назвали. Вот здесь слух обо мне прокатился по всей стране. Мафиози стали бояться меня. Считали, что заговоренный. И каких мне только имен не давали: Гориллой звали, Носорогом и даже Чикатилой. Господи, да если бы я мог по-другому получать удовольствие, мухи бы в жизни не обидел. Так вот, как всенародная слава обо мне пошла, совсем туго стало. Никто не хочет связываться, сразу дружбу предлагают. Опять было на тисочки перешел, но тут прослышал я об одном садюге из соседнего поселка. Очень мне захотелось с ним познакомиться. Собрался, поехал к нему в гости. Встретились, выпили с его дружками. Слово за слово, после третьей, я ему, как положено, в рожу. Естественно, они на дыбы. Затащили меня в сарай, а у него там техника — на грани фантастики. Дыба настоящая, испанские сапоги всех размеров, крючья для коровьих туш, клещи для зубов и даже щипчики для вырывания ногтей. В общем, целая парикмахерская. Целую неделю там отрывался. Ногтей лишился. Садюга мне в экстазе пол носа откусил, уши плоскогубцами изжевал. Еще бы пара дней, и я бы отбросил копыта. Пришлось срочно сваливать. На прощанье вырубил его и дружков, потом привел в чувство и сказал, что век не забуду их стараний. Искренне так сказал, без всякой злобы. Позже этот садюга узнал, кто я такой, и кличку мою выяснил. Страшно перепугался, бедняга, прибежал извиняться. Большие деньги предлагал, чтобы я зла на него не держал. Это он мои слова, что, мол, век не забуду, не правильно понял. Думал, мстить буду. На коленях передо мной ползал, прощение вымаливал. А я поднял его, обнял и ласково так говорю: «Не бойся, браток! Я должник твой по гроб жизни!» Не поверил, еще больше перепугался. Вернее, поверил, но не так понял. Уходил от меня — плакал, жизнь свою проклинал. Его потом свои же и замочили, чтобы меня задобрить. Даже водили показывать труп. Жалко парнишку. Хороший был массажист, настоящий художник. Пальцы умел расплющивать, не ломая костей. А как металлическим шлангом работал! Только успевай поворачиваться. Да, ошибся Фрейд. Садистом он был от бога, а мазохистом — нет. Видно, не дорос.
