Клабан прокашлялся еще раз.
— Слыхал я, будто ночью в воскресенье тут стреляли, вот и подумал…
— Ерунда, — оборвал его Станда. — Какие-то парнишки играли в разбойников, наверное, и из сигналки хлопали. К Бояру это никакого отношения не имеет, в понедельник до обеда он все время тут крутился. Так ведь, Лойза?
— Да и после обеда тоже с нами под деревьями валялся, — добавил я. — А потом куда-то сгинул. Ивана послала нас убираться в комнатах, и больше мы его не видели. Думали, он у вас.
Старый Клабан покачал головой.
— Нет его с воскресенья. Я подумал, что вечером пес удерет в замок, но решил, что вы, наигравшись, отошлете его назад.
— Да мы его и не задерживали, — немного задетый, ответил я.
— Но ведь и не прогоняли, — возразил кастелян. — А могли бы подумать, что я его хвачусь.
Тут в разговор вступила Алена. Подчеркнуто называя овчара нашим именем, она сказала:
— Казан чувствовал здесь себя как дома, он нас любил, зачем же нам его прогонять?
Клабан побагровел, на висках вздулись толстые жилы.
— Я его хозяин! — взорвался он и собирался продолжать, но Станда вовремя вмешался и спросил, сохраняя ледяное спокойствие:
— Вы верите или не верите нам, что овчарки здесь нет? Ведь не думаете же вы, что мы ее где-нибудь прячем?
— Я не говорил, что прячете…
— Но в мыслях держали, — договорил Станда. — В конце концов, мы не имеем ничего против, если вы все осмотрите. Прошу! — Станда сделал широкий жест. — Смотрите повсюду. Или покличьте. Если пес здесь, отзовется.
Нерешительно потоптавшись, бывший кастелян сделал несколько шагов к выходу.
— Боя-ар! — прогремел по всему подворью его бас.
Нам его старания показались совсем неуместными, и, не сдержавшись, мы рассмеялись.
Станда бросил на нас укоризненный взгляд и предупреждающе поднял руку.
Между тем Клабан подошел к запасному входу, поднялся на ступеньки, и по внутренним замковым покоям разнесся его крик:
— Бояр, ко мне!
В ответ — ни шороха. Разъяренный хозяин спустился с лестницы, ворча:
— Чертов пес, и где только он шатается?
Некоторое время мы стояли не двигаясь и ждали, что будет дальше.
Подумав, Клабан нахлобучил кепку чуть не до ушей и собрался уходить.
— В самом деле, куда мог подеваться пес? — сказал Станда. — Нет ли у него еще какого излюбленного местечка? Припомните, а мы поможем вам его отыскать. Его исчезновение у меня из головы нейдет.
Угрюмый кастелян безнадежно махнул рукой.
— Отсюда он никуда надолго не уходил. Было у него местечко под сараем, рядом с прежней конюшней.
— Не хотите туда заглянуть? — предложил Станда.
Бывший кастелян пожал плечами, кашлянул, но потом все-таки шагнул в направлении старого сарая, где, дожидаясь перевозки, валялся всякий мусор, выброшенный из замка. Мы прошли все ветхое строение насквозь, до самых дверей опустевшей конюшни; там в углу сохранился убогий деревянный навес, который прежде мог служить и птичником и собачьей будкой. Заглянув внутрь, мы обмерли.
На клочке старой трухлявой соломы лежал Бояр, раскинув лапы, как бывало, когда он с блаженным урчанием подставлял свою шубу теплым солнечным лучам. Пасть его была приоткрыта, взгляд устремлен куда-то в пустоту, а вокруг морды вились тучи жирных зеленоватых мух.
Первой расплакалась Алена. Наклонившись над мертвым Бояром, она протянула было к нему руки, но Станда схватил ее за плечи и сказал:
— Не нужно, Алена, теперь ему уж никто не поможет.
Мы сгрудились вокруг, и из наших глаз покатились слезы. Если бы не Станда, повторявший, что нельзя касаться дохлого животного руками, мы бы даже поссорились, кому первому напоследок погладить Бояра. Алена подняла с земли дощечку и попробовала ею отогнать назойливых мух, которые тучами вились над собакой. Но мухи со злобным жужжанием снова и снова возвращались к насиженному месту. Бывший кастелян вдруг раздраженно заговорил:
— Черт побери, что же мне теперь с этой падалью делать? — И плюнул чуть ли не на шкуру Бояра.
Я подскочил к нему так быстро, что Станда еле успел вытянуть руку и загородить мне дорогу.
— Не извольте беспокоиться, — холодно произнес он. — Дети похоронят его тут же, в парке.
Клабан отступил на шаг, на лице его выразилось удовлетворение.
— Ну, тогда прощайте, — сказал он, резко повернулся и испарился из сарая.
А мы остались и долго еще слышали отзвук его шагов. На душе было очень тяжело.
Алена погрозила кулаком вслед удалявшемуся кастеляну.
— Все равно это он до смерти замучил Казана, — проговорила она, и по ее щекам снова покатились слезы.
— Да нет, — примирительно сказал Станда. — Бояр был уже не молод, он свою жизнь прожил. Наверное, пес привык к замку, но подох не из-за того, что пришлось переселяться. Просто пришло время, похоже, с ним случился удар.
— Если бы дед оставил его у нас, этого наверняка бы не произошло, — сказал Миша.
— Если бы да кабы, — проворчал Станда, обнимая нас за плечи. — Пойдемте устроим Бояру последнее прибежище, которое ему еще послужит.
Мы похоронили Бояра в левом углу парка, под раскидистой плакучей ивой. На стволе повесили дощечку с такой надписью:
ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕН НАШ ВЕРНЫЙ ДРУГ ОВЧАРКА БОЯР-КАЗАН.
Потом долго обсуждали, как подписаться. Решение предложил Станда.
— Послушайте, ребята, дощечку мы, конечно, можем повесить, почему бы и нет. Но скоро нас здесь не будет, в замок приедут другие люди, которые о Бояре и знать не знают. Возьмут да и сбросят ее. А если не сломают люди, то это сделают дождь и ветер. По-моему, дружеские чувства и добрые воспоминания нужно записывать не на памятных досках, а хранить в сердце. У вашей компании еще нет имени. Что, если вы придумаете себе имя, которое постоянно напоминало бы вам о дружбе с четвероногим товарищем? Ну, к примеру — Волчата.
Мы с восторгом приняли это предложение и тут же придумали для каждого прозвище. Я стал Большим волком, Алена — Быстроножкой, Мишка согласился на Дикого волка, а Тонду мы назвали Толстым волком.
И на дощечке, повешенной над последним прибежищем Бояра, подписались: градиштъские волчата.
17. С Бояром, оказывается, не так-то все просто
К вечеру нам привезли целый грузовик опилок, так что еще до ужина пришлось изрядно попотеть. Свернув потертые дорожки, что покрывали лестницы и часть коридора на первом этаже, мы вытащили их во двор и бросили на газон. Станда роздал нам ореховые прутья, и вскоре по всему замковому подворью разнеслась пулеметная дробь ударов — это мы выколачивали из ковров многолетнюю пыль.
На сей раз за работой следила Ивана, направляя наши усилия. Приходилось поминутно перестилать дорожки на другое место, грязи из них сыпалось пропасть, весь газон словно мукой припорошило. Но наш шумовой оркестр заслужил-таки признание.
— А все же они стали почище! — удовлетворилась Ивана, и я вспомнил, что такими же словами заключает противопыльные операции мама, когда после долгих уговоров папа находит время выбить ковры.
Между тем Станда разыскал где-то старые мешки, набил их опилками и, закинув на плечи, поднимался на второй этаж замка. Мы искоса наблюдали за ним и в восторге толкались локтями — ведь после каждого его похода от всей кучи опилок исчезала по крайней мере пятая часть, а когда мы кончили стегать прутьями ковровые дорожки, Станда, взяв метлу, уже подметал двор.
Теперь нам предстояла третья задача — ровным слоем рассыпать опилки по полу, чтобы брызги известки и красок не попали на паркет. И это задание мы выполнили успешно.
Станда не переставал удивляться, откуда это вдруг в нас такая основательность. Ну, прежде всего каждый успел приобрести кое-какой опыт у себя дома, когда приходилось помогать родителям убираться после ремонта, а поскольку здесь вся уборка после малярных работ должна была лечь на нас, то вот мы и старались заранее ее облегчить.
Опилки мы рассыпали до самого обеда. За работой снова зашел разговор о походе в деревню, но больше всего мы говорили о Бояре, с которым так внезапно и навсегда разлучились.
— А я все равно не верю, что он умер от удара, — сказала Алена, когда мы на минутку сели передохнуть на ступеньках лестницы. — Вспомните хотя бы, как он носился с Тондиной колбасой. Никакой хвори не было заметно.
— Ты у нас умница, да только удар наступает неожиданно, — возразил я. — Паралич предсказать невозможно. Ни с того ни с сего хвать — и конец. Остановка сердца.
— А что, если мы тоже виноваты? — вдруг заговорил Тонда. — Не нужно было так его гонять из-за какой-то колбасы. Может, он ослаб — и сердце не выдержало.
Мы смолкли. Во-первых, нас поразила доброта и сердечность Толстого волка, а во-вторых, приходилось признать, что в его соображениях есть доля правды.
