Соседка-то Сашина снова выглянула из-за своей двери, когда Ирина позвонила в его квартиру. И хмыкнула что-то старая ведьма ей в спину. Ирина не стала даже оборачиваться.
– Что случилось?
Саша растерянно отступил под ее неожиданным гневным натиском. Он только-только вернулся, пять минут как вышел из душа, толком не успев обтереться, и тут Ирина прибежала. А он снова, как нарочно, честное слово, в старых спортивных штанах, а сверху голый. И с мокрых волос течет на грудь и спину, полотенце было несвежим, пришлось его при гостье зашвырнуть обратно в ванную.
– Что случилось, Ирина? – Он пригласил ее жестом пройти в комнату, благо там теперь царила идеальная чистота. – Прошу вас.
Она вошла в комнату, приятно удивилась порядку. И, старательно обегая взглядом его плечи в крупных каплях воды, пробормотала:
– Случилось много чего, Саша. Много чего! А вас все нет и нет. Ну где вы пропадали?!
– Я… Я устраивался на работу. На новую работу к своему другу. Обещали хорошо платить. При старой зарплате, сами понимаете, мне из долговой ямы не выбраться. А что случилось?
После того как она ушла от него тем утром, он больше ее не видел. И старался не видеть, если честно. Ни к чему хорошему не приведут их отношения. Да и отношений-то никаких не было. Они позавтракали вместе, поговорили, до чего-то пытались додуматься сообща. Ничего не вышло. Она встала, поблагодарила его со скупой улыбкой и, не взяв розу, предназначавшуюся ей, ушла.
– А что ты хочешь, старик! – изумился Женька, ему-то он рассказал о своей гостье, вынужден был рассказать, потому как тот снова пристал к нему с темой примирения с Лизкой, сил просто не стало от его настойчивости. – Она замужем! И мужа своего наверняка любит.
– А чего тогда ко мне пришла?
Он не хотел сдаваться, не хотел слышать и знать никаких доводов, способных логично объяснить, почему Ирина явилась к нему той ночью.
– А к тебе пришла, чтобы домой не идти, – хмыкал снисходительно его друг.
– Ну!
– Что ну-то!
– Это обо всем и говорит.
– Это ни о чем не говорит, дружище. – Женька глянул на него, как на ребенка несмышленого. – Или, вернее, говорит о том, что не пошла она туда лишь потому, чтобы не поймать его на месте преступления. Знаешь, как говорят: око не видит, а… Вспомнил пословицу мудрую? То-то же. Она не позволила себе застать его с бабой, не позволила ему нести чушь в свое оправдание, стало быть, продолжит делать вид, что ничего не случилось. А если продолжит делать вид, значит, продолжит жить с ним. О разводе разве она говорила?
– Нет, – нехотя признался Александр, рассеянно перебирая в руках всевозможные анкеты и справки, которые ему надлежало заполнить при поступлении на новую работу. – Нет, не говорила. Нам не до этого было.
– А до чего?! – изумился Женька. – У вас что – того… Все случилось, что ли?
– Ничего не случилось. Я бы не посмел, – смутился он.
– Так ты-ы! – Друг тяжело вздохнул. – Интеллигент ты чертов! Иногда в Лизкиных словах есть все же доля правды. Не могу ее не понять. А вот тебя не понимаю! К нему посреди ночи врывается баба, он укладывает ее спать и ни гугу!
– А что, по-твоему, я должен был делать? Соблазнять ее?
– Мог хотя бы попытаться ее утешить, идиот! – И Женька принялся ржать. – Она, может быть, за утешением к тебе и явилась, а ты…
Сегодня снова была ночь. Глубокая ночь, давно перевалило за двенадцать. И снова Ирина пришла к нему. Со странными упреками, что давно не видела его и что…
А может, Женька не так уж и не прав. Друг все же знавал больше женщин, чем он сам. Может, Ирина и в самом деле нуждается в утешении, и он имеет полное право поцеловать ее хотя бы. Может, ей не нравится его нерешительность. Возьмет и расценит это как трусость, а не как благородство.
– У меня погибла подруга, – обронила Ирина, поискала глазами тот самый стул, на котором сидела в прошлый раз, не нашла и уселась прямо на диван, благо он был прикрыт новеньким клетчатым пледом. – Погибла при странных обстоятельствах. Более того, стало ясно, что ее муж умер не своей смертью, хотя изначально было установлено, что он умер от сердечного приступа. Понимаете, куда я клоню?
– Нет.
Что-то он понимал! Что он понимать был способен, когда она была снова здесь, снова ночью, и на ней, кроме коротких шорт и тонкой майки, ничего больше не было?! Он слышать ее был не способен, в ушах Женькины слова гудели о том, что женщин понять очень сложно, но нужно хотя бы попытаться.
Он сел рядом с ней на диван. Сел очень близко, почти касаясь старой тканью своих спортивных штанов ее голого бедра.
– Ну как же вы не понимаете, Саша! – возмутилась Ирина, поворачивая к нему лицо. – Гену отравили! Заключение было выдано такое же, как и в случае с вашим отцом! Вроде он умер от сердечного приступа, а на самом деле… Что вы делаете, Саша?!
Что он делал? Ничего особенного, он просто провел тыльной стороной ладони по ее щеке, скользнул по ее шее, потом прошел пальцами по ключице и остановился на ее плече.
– Что?! Что вы делаете?!
– Ничего. – Он качнул головой, повторив левой рукой путь, проделанный правой. – Я просто очень люблю тебя, Ира. Очень люблю. Очень скучал все это время, хотя и старался избегать тебя.
– Почему?
Кажется, она даже дышать перестала – настолько удивительными оказались чужие непривычные прикосновения. Он не позволил себе ничего лишнего, не в чем было его упрекать пока, кажется. Он просто погладил ее по щеке, по шее, взял за плечи, а дыхание у нее остановилось, и все показалось правильным, непредосудительным.
– Почему вы… ты избегал меня, Саша?
Эти чертовы капли на его плечах все никак не высыхали. Странно подрагивали на его гладкой коже, вспыхивали, поймав тусклый свет, слабо бьющий из-под потолка. И еще волосы на его шее… Они были мокрыми, почти темными, и самым невероятным образом закручивались тугими колечками. Она же никогда не замечала, чтобы они вились. Что-то с ней явно не то происходит! Она ведь не должна, не может так смотреть на него.
– Мне очень трудно видеть тебя чужой, Ирина, – выдохнул он с великим трудом.
– Чужой? Как чужой?
Боже, ну что она несет?! О чем-то спрашивает, о чем-то глупом, кажется. Все же очевидно, а она чему-то удивляется. Что с ней вообще такое? Пора… Пора было его остановить уже. Его руки стали смелее, он пододвинулся ближе, и они уже поцеловались несколько раз. И совершенно неожиданно оказалось, что она вдруг сидит уже на его коленках и тоже обнимает его. И смахивает кончиками пальцев капли воды с его кожи.
– Мы не должны, Саша.
Опять несет полную чушь! Кому не должны? Почему не должны? Она совсем не знает, что нужно сейчас сказать, чтобы остановиться! А останавливаться не хотелось, беда просто! Несла что-то, как тем вечером у помойных ящиков, когда он впервые заговорил с ней, а она ляпнула с таким примитивным апломбом, что она замужем. Он же знал об этом, зачем она сказала? Просто чтобы не молчать или чтобы скрыть собственную растерянность? Она замужем…
И что же муж? Сумел оценить ее преданность? Черта с два!
Снова пошлость сплошная лезет в голову. Еще не хватало секса во имя мести!
– Нам надо остановиться, Саша, – попросила она.
– Почему? – Он схватил ее лицо, чуть отодвинул от себя, уставился с испугом, боясь прочесть на нем отвращение. – Ты… Ты не хочешь меня, Ирин? Я не обидел тебя, нет? Ты прости меня, пожалуйста. Прости, если обидел!
– Да не обидел ты меня, Саша!
Ну что он делает снова, а?! Ссадил ее со своих коленок, взял ее ладони, спрятал в них лицо и целует, целует. Целует и просит прощения.
– Я так боюсь обидеть тебя, Ирина! Так боюсь сделать что-то не то, но… Но и сил больше просто нет! Я так больше не могу! Столько лет…
Он замолчал внезапно. Уложив голову ей на колени и обхватив ее всю руками, будто боялся ее внезапного исчезновения, он замолчал. А она тоже не знала, что нужно теперь делать или говорить. К растерянности примешивалась легкая досада, что не нужно было бы его останавливать. Пусть бы все случилось, она ведь тоже этого хотела, теперь вот оба чувствуют чудовищную неловкость. И еще вопрос: как из нее выбираться.
– Саша… – Ирина легонько погладила его по загорелым лопаткам. – Ты…
Он молчал, только еще сильнее стиснул ее.
– Это черт знает что! – воскликнула она с горечью. – Мы же взрослые люди, Саша! Ну что ты молчишь?! Скажи хоть что-то!
– Я люблю тебя. И буду любить всегда, я это точно знаю, Ира, – проговорил он с тяжелым вздохом. – И если ты хочешь, чтобы я говорил как взрослый человек, то… То я хочу, чтобы ты осталась у меня… Со мной до утра… На всю жизнь, понимаешь! Я первый раз осмелился дотронуться до тебя, поцеловать. Это… Это непередаваемо, поверь. Что мне теперь делать, а, Ир? Сейчас вот мне, что делать?
Боже, прости ей грехи ее тяжкие! Прости ей тот самый тяжкий грех, который толкает ее на то, чтобы сказать ему:
