На Руси полностью отсутствовало такое явление, как рыцарство, всадничество, ввиду того же отсутствия второй касты. На конях была княжеская дружина, но основа ее — пришлые варяги с Запада, можно утверждать, что и верховой конь появился на Руси вместе с Рюриком и его дружиной. Это, кстати, говорит и о том, что Рюрик не был «русским». Новгородцы потому и пригласили чужака, что на Руси попросту не было своих «кшатриев», своих всадников. Русь всегда воевала своим ополчением, и все ее победы добывала пехота, земледелец в пешем строю. Все княжеские конные дружины наголову разбивались татарами-кочевниками, пока на Куликовом поле не появился мужик с дубиной и топором, он же скинул в Чудское озеро тевтонских конных рыцарей, и во всю последующую русскую историю конь оставался атрибутом и забавой пришлой военной касты. Единственная известная «русская» верховая порода, орловский рысак, всего лишь рядовой арабский конь, обрусевший по прихоти графа Орлова. Он вообще был первый конезаводчик на Руси, до него никому не приходила в голову такая вроде бы элементарная идея, как разводить лошадей. Невероятно, но факт, до XVIII века в России вообще не было своих упряжных лошадей, для выезда использовались только привозные, иностранные.
* * *
Пожалуй, самым простым и очевидным доказательством того, что индоевропейцы первые, истинные скотоводы-кочевники, является тот факт, что именно они дали миру лошадь. Ни Европа, ни Азия не знали лошади до индоевропейцев! И это была не просто лошадь, а именно «быстрая лошадь» («acer»), степная, годная только для езды верхом, для кочевания, но никак не для земледелия.
Конь на Руси всегда связывался с Югом, сначала с кочевниками, потом с казачеством, вспомним времена Смуты, которая была по сути разбоем конного казачества в сердце Руси. Но казаки — это не Русь и не великороссы, это особая прослойка «обрусевших» степняков, начиная со скифов, половцев, хазар, вместе с «остепневшим» русским Югом.
Революция 1917 года начисто смела чужую, выродившуюся вторую касту, и вместе с ней исчез с Руси и ее кастовый атрибут, конь, он остался лишь на своем историческом Юге.
Мифологический образ коня в русской традиции двоякий, есть белый конь с явно солярными чертами, считалось, что он несет солнце по небу и сам Ярило представлялся всадником на белом коне, и есть черный конь, хтоническое существо, связанное с землей, со смертью и загробным миром, он проводник на «тот свет». В народных поверьях конь способен предвещать судьбу, прежде всего смерть. В старину коня считали детищем как Белбога, так и Чернобога, двойственность — следствие того, что земледелец знал своего, белого, коня, который помогает ему пахать землю и, значит, жить, и чужого, черного, на котором появляется враг-кочевник, несущий смерть.
* * *
Еще одна «мелочь» — конина и конская колбаса. Известно, что это вполне обычная пища скотовода-кочевника, и в индоевропейской Европе она еще в XIX и в начале XX века была обычным продуктом, и до сих пор в Германии вы можете легко купить такую колбасу в магазине. Пища — самый верный биологический показатель расы, потому что за ней стоят тысячелетия эволюции. На Руси (как всегда, имею в виду Северо-Восточную, земледельческую Русь) конины не знали, как не знали коня (как и вола, искусственное и чисто южное изобретение), а лошадь — это святое, это пахарь, это хлеб, убить ее считалось преступлением и тем более на мясо, даже в самый голодный год лошадь оставалась неприкосновенной.
* * *
Кошка и собака занимают разные, если не противоположные места в жизни земледельца и скотовода, но есть общее для всех в поговорке «как кошка с собакой», читай как «пахарь с кочевником». В этом еще одна грань водораздела между русским Севером и Востоком и индоевропейским Западом и Югом. Собака неотъемлемая часть образа плотоядной жизни скотовода и охотника, тогда как для земледельца она имеет явно второстепенное значение. Какое обилие собачьих пород дала Европа, какое изобилие овчарок, сторожевых, гончих, легавых! Но мы не знаем ни одной русской породы, кроме просто собаки, дворняжки, выродившегося волка, есть еще так называемая «русская борзая», но это исключительно дворянское извращение для барской забавы, в русской деревне такой собаки не было. Отношение русского крестьянина к собаке было весьма прагматичное и без особого пиетета, ее, пожалуй, единственную не пускали в избу, тогда как пускали кошку, птицу или даже скотину, кормили последней, бегала собака по деревне сама по себе и плодилась тоже сама по себе, разводить искусственно считалось глупостью или дворянской блажью. Из записок Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева «Быт великорусских крестьян-землепашцев» по Владимирской губернии: «Из домашних животных есть коровы, лошади, овцы, кошки, собаки, впрочем, последних держат только пастухи». Собака не занимала место «друга человека», пастуха может быть, но что такое пастух в русской деревне? Это последний человек в деревенской иерархии, по каким-то причинам не годный для работы на земле, или еще недоросший юнец, или уже немощный старик. Примечательно, что собака почти неизвестна в русском фольклоре, тогда как ее первоисточник волк один из главных героев русских сказок. Русский познакомился с собакой позже всех, уже после контактов или столкновений с кочевниками, и он явно не принимал участия в «убиении волка», чтобы получить собаку. И само слово «собака» имеет тюркское происхождение. В мифологии известны «песиголовцы», чудовища с человеческим телом и собачьей головой, примечательно, что «песиголовцами» на Руси называли и вражеских кочевников, возможно, оттого, что они одевали на голову для устрашения собачьи шкуры. В Ведах упоминается собака как священное животное Ямы, хозяина ведического ада. Германского Одина всегда сопровождают два огромных пса, главные атрибуты главного индоевропейского пастуха. Назови русского «псом» или «собакой» (ни волком, ни медведем, ни тем более кошкой, хотя чем они лучше собаки?), также как «скотом» или «скотиной», и это будет ругательством, и это не объяснить, потому что это из того самого «коллективного бессознательного», потому что они от Авеля.
Место собаки в русской жизни в еще более выпуклой и уродливой форме проявилось в нашей городской культуре. Пожалуй, нигде в индоевропейском мире нет столько бездомных, голодных и несчастных животных, даже в почти европеизированных Москве и Петербурге. Также уродливо выглядит быстро меняющаяся мода на всяческие экзотические породы, от китайских хохлатых до американских бойцовых. Для русского крестьянина мысль разводить карманных собачек для красоты или бойцовых для забавы представляется просто глупой, если не бесовской.
Но вот кошка для земледельца, русского, животное особое, и оно занимает особо важное место в его укладе жизни и в его иерархии стоит явно выше собаки. Очевидно, что мышь для земледельца намного опаснее волка (и с точностью до наоборот для кочевника-скотовода). Этот парадоксальный, «коллективный бессознательный», а попросту инстинктивный страх перед обыкновенной мышью до сих пор сидит в большинстве из нас, особенно это проявляется в детстве, когда мы наиболее близки к родовому инстинктивному и еще наименее заэкранированы рефлексии «сознательного». Разве это не удивительно, что дети боятся маленьких безобидных мышек, буквально инстинктивно кричат от одного их вида и вместе с тем, тискают, буквально обожают кошек, настоящих хищников с когтями и зубами, в раз двадцать больших, чем мыши? Аналогично реагирует, буквально визжит от страха и женщина, главный хранитель «коллективного бессознательного». Просто естественное поведение, потому что это есть самый «архетип» стереотипа поведения земледельца.
Дальше, если собака для русского условно «грязное» животное, ее не пускают даже в избу, то кошка это «чистое» и ей позволено спать на самом чистом месте в избе, на печке. В русской деревне не в каждом дворе есть собака, но кошка обязательно[17], по русской поговорке «без кошки не изба». «Кошка и есть все добро дома. И коли переезжают, то кошку на лапоть садят и везут в новый дом», и это именно русская традиция — первой пускать в новый дом кошку[18], она для русского не просто домашнее животное, а член семьи. Считалось, что она охраняет любящего ее хозяина от «всякой напрасной беды», кошку клали в колыбель перед первым укладыванием младенца, чтобы он лучше спал. В русских сказках это один из самых архаичных персонажей, прежде всего это Кот-Баюн, кот — непременный спутник наиархаичнейшей Бабы-Яги, Праматери, и «кот ученый», что «песнь заводит и сказку говорит». Мифологически пушкинское «лукоморье» это и есть священная и древняя земля («лукоморье» поврежденная веками транскрипция «млекоморья», Молочного моря) Севера, а «дуб зеленый с златою цепью» олицетворяет мировое древо. В сказках кошка всегда помогает человеку, она может говорить человеческим языком, рассказывать сказки или петь колыбельные, с кошкой же связано множество примет в повседневной русской жизни, как она спит, умывается, где греется и прочее. Русская кошка, как никакая другая, обладает таким набором ласкательных имен (к примеру, в английском только «cat», в немецком может только стандартное уменьшительное «-chen»), и это не только от свойственного русскому языку обилия суффиксов. Например, в «ко-ша» сидит корень «ко», один из самых основных в языке, дающий важнейшее семантическое гнездо со всеми согласными (корова, коза, колесо, кол, колос, копна, коса, ком, конь, кон, конец, корень, кость, кощь), это говорит об архаичности, изначальности понятия. Добавим, что в этом гнезде и «коло, солнце».
