— Знал, царица. Только на то не моя воля, а самодержца.
— Знал ли ты, что, быть может, шел на смерть? — не удержался от вопроса улан Кучак.
— Знал, — выдохнул бывший толмач.
— И, несмотря на все это, ты решил идти? — удивилась Сююн-Бике.
— Я — чадо государево, царица, — отвечал посол. — Мое ремесло ратное, а значит, и к смерти должен быть привычен.
— Письмо, которое ты принес, зовет нас в неволю.
— Но только ли неволю несет оно, государыня? Эта грамота может освободить многих христиан от полона. Я сам был рабом в вашем юрте. Незавидная это участь.
— Мы не поймем друг друга, — холодно отвечала Сююн-Бике. В ней проснулась кровь чингизидов, а стало быть, кровь победителей. — Но я вижу, что ты настоящий воин… Твоя смелость внушает уважение. Проси что хочешь, я постараюсь исполнить твое последнее желание. Может, ты хочешь написать жене?
— У меня нет жены, царица. Я прошу одного… живота.
— Вывести его за стены Казани, и пускай идет куда хочет, — повернулась бике к страже. Чингизиды могут не только проливать кровь, они могут быть и великодушными.
Отход
Ночью царев полк и большой полк касимовских татар под началом Шах-Али снялись в самый ливень со своих биваков и двинулись в обратную дорогу, к Москве.
Царь изрядно продрог и согревался сладкой медовухой, черпая ее серебряным чеканным ковшом прямо из бадьи.
— Трогаемся! — наказал государь воеводе Микулинскому и, помолившись напоследок Спасительному образу в домовой церкви, смахнул в умилении слезу с похудевшего лица. — Теперь к Нижнему, а оттуда в Москву! — махнул он рукой.
Стольничий уже был наготове — держа под уздцы молодого вороного коня, осмелился посоветовать:
— Государь-батюшка, поосторожнее бы! Конь-то уж больно горяч!
Другой стольничий подставлял под ноги государевы скамью.
— Пшел прочь! — отпихнул он от себя холопа. — Сам заберусь!
Царь проворно сел на коня, а жеребец нетерпеливо переступал стройными ногами, месил копытами грязный талый снег.
— Стой, шальной! — Конь, почуяв уверенную руку хозяина, громко и трепетно заржал, догадываясь о предстоящей дальней дороге. — А ты, стольничий, зови ко мне царя Шах-Али. Мне с ним переговорить надобно.
Ратники, будто бы и в неохотку, сворачивали знамена, а потом полк за полком уходили вверх по Волге в сторону Нижнего Новгорода. Вокруг, у самого леса, где совсем еще недавно было тесно от шатров, сделалось привольно. Только раздавались команды сотников и тысяцких да многошумно распоряжался вездесущий Адашев:
— Быстрее! Государев полк уже в пути.
Дольше всех оставалась стоять на Казанской земле домовая государева церковь. Полукруглый Христовый купол с крестом на самой вершине словно поглядывал, что происходит вокруг. Полки снимались со своих мест, разбирали пушки, навьючивали их на усталых исхудавших лошадей и с матерком подгоняли в обратную дорогу.
— А с церковью-то что делать? — спросил князь Мстиславский пробегавшего мимо окольничего Адашева.
Алексей Федорович остановился, глянул на деревянное хрупкое строение — оплот Христовой веры на Казанской земле. А потом, в сердцах махнув рукой, приказал:
— Разобрать ее надо… С собой в Москву увезем! Иначе запалят ее здесь.
Церковь разобрали скоро, и, скрипнув колесами, поезд тронулся.
Февраль — лютень, как прозвал его народ, заканчивался. Но в том году суровых дней выпало немного. Было тепло. Волга от обильных дождей раньше срока стряхнула с себя ледовые оковы, и мужики, поглядывая на быстро разливавшуюся реку, переговаривались между собой:
— Видать, морозов более не предвидится. Вона и поля черными плешинами проглядывают. Ранняя весна удалась.
— Скоро за плуг! Пахать! Истосковалась землица!
Вода широко разлилась по всей пойме. Кое-как переправившись на плотах и стругах на другой берег, царев полк без задержки двинулся к устью Свияги-реки. Иван Васильевич, уже успев устать от долгой верховой езды и промозглого ветра, решил перебраться в возок.
Повозка тряслась на каждой кочке, расшатанная ось натужно скрипела, и государь через небольшое оконце с опаской поглядывал вниз, где, набирая силу, все шире разливалась матушка-Волга. И неумолимо несла свои серые, потревоженные ранним паводком воды мимо Казани, дальше — в ханство Астраханское.
Царь Шах-Али сидел напротив и изредка поглядывал на государя. Иван Васильевич всю дорогу молчал, как будто был зачарован этой грозной музыкой воды и льда. У самого горизонта появилась тонкая полоска света — близился рассвет. Иван Васильевич не замечал зарождающегося дня, не слышал грохота ломающихся глыб льда — мыслями он был уже в Москве, где под опекой митрополита Макария оставалась молодая жена Анастасия Романовна. В походе, по вечерам, Иван Васильевич подолгу молился — выпрашивал у Господа Бога наследника. Без сына трон был шатким, и он с ужасом думал о том, что может стать последним великим князем из некогда крепкой династии Ивана Калиты.
— Слушай, касимовский царь, — посмотрел государь на Шах-Али, — ты хорошо знаешь эти места?
— Я дважды в Казани был ханом, царь Иван, — отвечал татарин, — и мне приходилось далеко ездить. А эти места мне знакомы особенно. Здесь очень много дичи и зверя, здесь хороша соколиная охота. Дальше, в самом устье Свияги, есть гора. Зовут ее Круглой горой. Место это очень красивое. Но там никто не живет, и потому зверь в тех краях непуганый.
— Почему же обходят гору? — не сдержал недоумения государь.
— Эта земля считается проклятой. Старики говорят, будто там живут шайтаны. Они мешают правоверным молиться, заставляют их забывать Аллаха и предаваться греховным делам.
«Чего только на свете не встретишь, — думал молодой государь. — А впрочем, почему бы там чертям не жить, ежели у нас в прудах русалки плавают, а домовые избы стерегут?»
Иван Васильевич снова надолго задумался.
Возок натуженно скрипел, увозя в своем чреве самодержца с касимовским царем. Мимо окон плавно проплывали потемневшие от былой стужи кусты орешника, колючими ветками топорщилась во все стороны акация.
— Я вот тут с Адашевым Лексеем совет держал, — обратился Иван Васильевич к Шах-Али, — город надобно на этой земле ставить. Вот с него мы на Казань и пойдем. Где бы ты посоветовал детинец заложить? — испытывающе глянул государь на касимовского царя.
Шах-Али глаз не отводил, спокойно выдержал прищур молодого самодержца, а затем, посмотрев через окно на быстро убегающие воды, уверенно молвил:
— Город надо ставить на Круглой горе! В том самом месте, где Свияга вливается в Волгу. Место удобное… И недалеко от Казани, в каких-то тридцати верстах. Как станешь здесь градом, полки можно будет спустить до Казани на стругах. Удобно будет защищать город и от черемисов. С одной стороны Волга, с другой — топкое болото, с третьей — Свияга, с четвертой — озеро.
— Так тому и быть, построим мы город на Круглой горе. Эй, рында, зови сюда деда Данилу, пускай что-нибудь на сопели сыграет, а то тоска такая, что душу совсем иссушила.
Громоздкое и усталое воинство царя Ивана медленно тянулось в Московию. Черемисы встречали полки государя боязливо — оставляли свои юрты и уходили подалее в чащу. Дружины, растянувшись на многие версты, поотстали друг от друга, и черемисы, нежданно появляясь из леса, разоряли заблудившиеся обозы. Наконец впереди показалась разлившаяся, словно в весеннее половодье, Сура — граница двух государств — Казанского и Московии, и Иван Васильевич задышал полной грудью — дальше начиналась Русская земля.
— Жив буду, вернусь еще, — дал клятву на золотом распятии государь, уже забывая и обильные дожди, и смуту посошной рати.
А еще через версту показались скиты отшельников, а далее каменным оплотом на высоком берегу Суры стоял монастырь, и тень от пятиглавого собора падала на зыбкую волнующуюся поверхность убегающей реки. Ивана Васильевича приветствовал отрадный для его слуха колокольный звон. Он вышел из повозки, поклонился деревянным стенам, осенил себя крестным знамением и негромко произнес:
— Ну, теперича я дома!
— Дома, батюшка Иван Васильевич, дома, — откликнулся окольничий Алексей Адашев.
Сон государя
Все теснее сходился Иван Васильевич с Сильвестром. Священник подолгу проводил время с государем за беседой, и сказанные слова попадали на благодатную почву. Иван Васильевич жадно впитывал все, что говорил поп.
— Крест к небесам есть путеводитель беспреткновенный, высота и широта Креста есть мера свода небесного, — поучал Сильвестр. — Сила и могущество Креста — гибель всякой вражьей силы. Крестом смерть была умертвлена, и Адам получил жизнь. Носящий на раменах своих Крест делается подражателем Христу и также получает славу его со Христом! Вот так-то, Иван Васильевич, видишь, какая сила во Кресте. Месяц татаровый сей силой обладать не способен. А ты молись, Иван Васильевич, крепко молись! — повышал голос поп. — За всех русских молись, что в полоне у казанцев томятся и освобождения от тебя ждут… Долго ты передых не затягивай; как отдышишься малость, поосмотришься, так воинство со всей Руси собирай! Да и иди себе с Богом на ратное дело православных из полона выручать. Ты бы отца своего духовного слушал, митрополита Макария. Худого он не скажет! А от бояр стороной бы держался. И уж очень ты доверчив, государь, как дитя малое. Привязчивое у тебя сердце! Не будь таким, построже сделайся. А врагов своих карай без жалости! Вот и пример у тебя есть… султан Магмет. У басурман тоже можно кое-чему поучиться, власть они крепко умеют держать! Тебе тоже пристало за нее зубами держаться!
