— Нет, я сказал, — резко обрывает он, выбирается наружу, и я тороплюсь следом. — Сейчас не до больниц, куколка, отца убили. Пока не узнаю, кто, тебя не оставлю одну.
Пока Алекс щурится на свет и смотрит по сторонам, пытаясь понять, что дальше, я беру его за руку и всем телом прижимаюсь к плечу. Мне страшно за него и приятно, что он обо мне беспокоится.
К нам подходит сотрудник.
— Вы можете говорить? — а когда Алекс кивает, отводит к патрульной машине.
На заднем сиденье мы устраиваемся вместе. В салоне следователь и еще один человек в форме.
— Вы помните, в какой момент произошел взрыв? Что происходило перед этим?
— Мы с отцом шли к машине.
— К какой машине?
— Не знаю, — Алекс собирается с мыслями, у него потерянный взгляд, словно он еще не собрал кусочки этой мозаики. — Наверное, к его. Я просто шел за ним. Взрыв прогремел неожиданно. Даже не сразу понял, что взорвалось, где…
Я больше не слушаю и смотрю в окно. Алекс расскажет не все: точно не о Захарове и нашей сделке. При мысли, что это мог сделать Толя, меня прошибает холодный пот.
— Я не знаю, кто… У отца было много врагов, — твердит Алекс. — Мне хреново, можно закончить на сегодня?
Несколько вопросов задают и мне: не видела ли я чего подозрительного и что помню. Я отвечаю, что во время взрыва была около могилы и почти ничего не видела.
Нас отпускают домой.
«Мустанг» уцелел, но пока его придется оставить. Нас отвезут на патрульной машине. Алекс обнимает меня двумя руками, и утыкается губами в макушку. У него горячее дыхание и дышит он реже, чем обычно.
— Куколка… — болезненно стонет он.
Дома Алекс падает на стул на кухне и сидит неподвижно, уронив голову. Я боюсь его тревожить. В этой каменной неподвижности горе и шок. Я быстро расстегиваю и снимаю пальто, подхожу, опускаюсь на колени, чтобы заглянуть в глаза. Убираю со лба волосы. Он прячет от меня лицо в ладонях. Ему плохо — и физически, и морально.
Понимаю. Мне нечего ему сказать, а он не хочет меня видеть.
По дороге я прочла, что при контузии нужен покой. Все что я могу — просто помочь. Нужно снять с него провонявший гарью и кислятиной костюм, убедить помыться и лечь. Вместо этого я мочу в теплой воде полотенце и начинаю вытирать ему руки, а когда он опускает их, то и лицо.
«Все будет хорошо» — хочется сказать мне. Утешить, как ребенка. Для меня главное, что жив он. Но когда Алекс смотрит на меня, у него хоть и поплывший, но холодный взгляд.
— Вовремя он завещание переписал, да? — говорит он, и я неуверенно застываю. — Ника, это либо Захаров, либо кто-то из наших. Если Захаров, я его недооценил.
Край полотенца, которым я промокала ему бровь, задрожал. Недооценил?
— Я не знаю, как они это сделали, это невозможно. Им я не сказал. Они на этих машинах приехали, их охраняли, их не успели бы заминировать. Может быть, это кто-то из своих. Из семьи, — добавляет Алекс.
Я хмурюсь, вспоминая как поражен был его брат, когда прогремел взрыв. Он заставил меня лечь, затем спрятал за памятником. Не похоже, что взрыв мог устроить он.
— Ты что-то вспомнила?
— Меня твой брат прикрыл. Я не думаю, что это он.
Это Толя. Для меня очевидно и доказательства не нужны. Алекс ведь хотел выманить его, заставить действовать — вот, пожалуйста… Значит, он знает, где мы. Знает, где я.
— Куколка, мне нужно отоспаться. Прости, мне хреново.
Он расстегивает грязную сорочку, поднимается и, сшибая плечом углы, плетется в комнату. Когда я выхожу за ним, он уже в постели.
Алекс не может ни спать, ни бодрствовать. Стонет. Я сижу на кухне, пью горький чай — кровать одна, а рядом с больным спать невозможно. Он мучается до вечера, затем встает, проходит мимо кухни, я слышу, как Алекса рвет в туалете. Мне дико страшно, мысли о том, что Толя может знать, где я нахожусь и за меня некому заступиться, буквально парализуют. Но я заставляю себя встать, вновь мочу полотенце в холодной воде, помогаю мужу умыться и веду обратно в постель. Я кладу на лоб холодное полотенце, ухаживаю за ним до утра.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Если хочешь, я вызову врача, — предлагаю я.
— Не надо, куколка, — шепчет Алекс и, наконец, переворачивается на бок. Дыхание становится глубже, кажется, дремлет. Я глажу его влажные волосы. Так рада, что он жив — на одну безумную секунду я допустила, что потеряла его в том взрыве…
Я засыпаю, положив голову ему на плечо, а на рассвете меня будит звонок телефона.
Глава 24
Я хватаю телефон и скорее иду на кухню.
Алекс всю ночь мучился и недавно заснул — не хочу его будить. Но пока я шла, звонок сбросили. Я кладу трубку на стол, разминаю затекшую шею. Ночь у постели больного — это тяжко. Раньше я сидела с дочкой, когда она болела. Теперь это Алекс.
Я включаю кофеварку и иду в ванную. Вздыхаю. Бессонная ночь не добавила мне привлекательности: под глазами темные круги, волосы всклокоченные и улыбаться не хочется даже через силу. Сегодня я буду обычной женщиной, а не прекрасной содержанкой.
Наливаю кофе, когда из комнаты доносится шорох — Алекс проснулся. Он сидит на кровати, прикрыв покрывалом пах.
— Кто звонил? — голос хриплый, больной.
— Не знаю, сбросили… Дать тебе попить?
— Будь добра, куколка, принеси телефон, — а когда приношу, он мельком смотрит на экран, бросает трубку на кровать и сидит неподвижно с закрытыми глазами. — Брат… Этому что надо…
Он выглядит, как тяжелобольной: бледное лицо, отекшее от ушибов, ссадины стали темными. Волосы слиплись и присохли ко лбу. Ночью его еще несколько раз рвало. Меня тоже начинает мутить от кисловатой гари, которая от него исходит.
— Алекс? Как ты себя чувствуешь?
Он поднимает голову. У него еще потерянный взгляд — из-за контузии и смерти отца. Белки усеяны красными точками и кровоизлияниями. В глазах глубокая печаль. У них с отцом были натянутые отношения, но они семья… Алекс не просто потерял отца — еще и в годовщину смерти матери. На ее могиле. Я с состраданием глажу подбородок и пересохшие растрескавшиеся губы.
— Всю ночь меня нянчила, да, куколка? — грустно улыбается он и проводит пальцем по нижнему веку, намекая на тяжелую ночь. — Спасибо.
Я не понимаю, о чем он. Для меня это естественно — как дышать, помочь, если плохо. У Алекса, возможно, другие ожидания: сделку мы заключали о другом и я не думаю, что отец сидел у их постелей, когда дети болели.
— Мне жаль, — шепчу я. — Прими мои соболезнования.
— Заслужил, — жестко говорит Алекс, но я вижу, что ему больно, он опускает глаза. — Все равно этого старого черта жалко…
Я запускаю пальцы в волосы на темени и нежно целую в щеку, с той стороны, где нет ожоговых рубцов. Не знаю, как еще соболезновать. Мне самой становится больно, когда я представляю его чувства. Я бы целовала дальше, но он встает, меня отстранив.
— Приму душ, — Алекс плетется в ванную. Его еще ведет в сторону, но он упрям, а мужчины не любят показывать, что они разбиты. Я понимаю, что он хочет больше побыть один, чем помыться.
Я убираю комнату и меняю постельное белье, когда телефон звякает — пришла смска. Автоматически смотрю на экран, мыслями я во вчерашнем дне, вновь и вновь переживая взрыв, поэтому не с первого раза понимаю ее смысл.
«К тебе идут с обыском. Вызывай адвоката!»
— Алекс… — испуганно зову я, но меня обрывает громкий стук в дверь.
Он встревоженно выглядывает из ванной, прикрывшись полотенцем. Читает с экрана, который я держу перед лицом…
— Как всегда вовремя, — рычит он. — Кто это?
— Откройте… — он подходит к двери и выслушивает тираду с той стороны, а я остаюсь в глубине квартиры.
Тревожно сосет от предчувствия сердце. Так же меня накрывало после нашей возни на капоте летом: все это дерьмово закончится.
— Без проблем, сейчас открою, — покладисто отвечает Алекс, забирает у меня телефон и набирает номер. — Подождите минуту, мне нужно одеться! Давай, отвечай… За что я плачу, твою мать…
