В это же время, в 9.35 вечера позвонил Эйкам, чуть раньше, чем ожидалось. Ему повезло – дорога А5 в Таустер была пустой (сказал он) с хорошей ясной перспективой на последующие пять несложных часов. Он покинул Оксфорд в 3.15, как раз перед тем, как конференцию официально распустили. Славная конференция, да. В понедельник ночью? Минуточку, дайте подумать. В зале был банкет, а после этого там был довольно неформальный вечер вопросов и ответов. Очень интересно. Лег спать около 10.30. Немного утомился. Нет, насколько он помнит, – нет, он точно помнит, что не выходил вообще. Бэйнс мертв? Как? Не могли бы вы это повторить, Морс? О, Боже. Очень жаль это слышать. Да, конечно, он знал Бэйнса – знал хорошо. Когда он умер? О, в понедельник. Утром в понедельник? О, вчера вечером, тем вечером, о котором они только что говорили. О, теперь он понял. Ну, он сказал Морсу, все, что мог – жаль, что так мало. Похоже, что он не очень сильно помог?
Морс положил трубку. Он пришел к выводу, что допрос по телефону – занятие не более приятное, чем спринтерский бег в ластах.
Иного выбора не было: ему придется самому съездить в Кернарфон, чтобы... чтобы что? Была ли на самом деле вероятность того, что Эйкам не имел ничего общего со смертью Бэйнса? Если и была, то он выбрал довольно странный способ почти неизбежно привлечь к себе внимание. И все же... И все же имя Эйкама с самого начала ненавязчиво всплывало в основном русле дела, а вчера он увидел номер Эйкама в телефонной книжке на столе Бэйнса. Мм. Он должен поехать и посмотреть на него. Он должен был увидеть его раньше, как бы там ни было, Эйкам был центральной фигурой во всей этой истории в школе тем летом, когда она исчезла. Но... но вы не можете приехать в Оксфорд на конференцию и просто решить, что в это время убьете одного из ваших бывших коллег. Или можете? Кто вас заподозрит? В конце концов, он сам совершенно случайно узнал о визите Эйкама в Оксфорд. А если предположить?.. Aх! В кабинете неожиданно похолодало, и Морс почувствовал себя усталым. Забудь об этом! Он посмотрел на часы. 10.00 вечера. Еще можно успеть выпить пару пинт, если поспешить.
Он подошел к пабу и протиснулся в переполненный бар. Сигаретный дым вился сизыми кольцами, высоко над головами, как утренний туман, а болтовня у стойки бара и за столами была хриплой и бесконечной, разговоры успокаивали своей непонятностью. Криббидж, домино и дартс и все доступные поверхности заставлены емкостями: кружки с ручками, стаканы (пластиковые и стеклянные), бокалы опорожненные и опорожняемые, чтобы снова наполнится славной, янтарной жидкостью. Морс нашел мгновенный разрыв у стойки бара и протиснулся несмело вперед. Пока он ждал своей очереди, он услышал, как игральный автомат (справа от бара) вызвонил случайные бессистемные дивиденды, и он перегнулся через стойку, чтобы рассмотреть игрока более тщательно. У игрального автомата сидела женщина, повернувшись к нему спиной. Но он знал ее достаточно хорошо.
Хозяин прервал новую и невероятную линию его мысли.
– Да, приятель?
Морс заказал пинту лучшего горького, прошел чуть дальше вдоль бара, и обнаружил, что стоит всего в нескольких футах позади женщины, игравшей на автомате. Она толкнула стакан по стойке.
– Еще один двойной, Берт.
Она открыла довольно большую кожаную сумку, и Морс увидел тяжелую пачку купюр внутри. Пятьдесят фунтов? Больше? Значит, у нее была счастливая ночь в «Бинго»?
Она не видела Морса – он был уверен в этом, – и он следил за ней настолько близко, насколько мог. Она пила виски и обменивалась слегка непристойными комментариями с некоторыми из завсегдатаев паба. А потом она засмеялась – грубым кудахтающим смехом, – и с любопытством и совершенно неожиданно Морс понял, что он находит ее привлекательной, черт побери! Он снова посмотрел на нее. Ее фигура была все еще хороша, и ее одежда сидела на ней хорошо. Да, реально она больше не была красавицей, он это понимал. Он заметил, что ее ногти обкусаны и сломанны; заметил, указательный палец правой руки, окрашенный в темно-коричневый цвет от никотина. Но какое, черт возьми, это имеет значение! Морс осушил свой стакан и купил еще одну пинту. Зародыш новой идеи, который укоренился в его сознании, никогда бы не вырос в эту ночь. Он знал, почему, конечно. Это было просто. Ему нужна была женщина. Но у него не было никакой женщины, и он перешел в заднюю часть комнаты и нашел свободное место. Он думал, как он часто думал, о привлекательности женщин. У него были женщины, конечно; слишком много женщин, возможно. И одна или две, которые все еще могли бы преследовать его в мечтах и привлекать его спустя годы с тех времен, когда дни были прекрасны. Но теперь листья падали вокруг него: почти сорок пять лет; не женат; одинок. И вот он сидит в дешевом кабаке, где жизнь состоит из пива, и педиков, и чипсов, и орешков, и игрального автомата, и... Пепельница на столе перед ним была полна отвратительных окурков и пепла. Он оттолкнул ее в сторону, проглотил остатки своего пива и вышел в ночь.
Он сидел в баре отеля «Рэндольф» с архитектором, пожилым человеком, говорившим пространно, светло и красиво, который всегда носил котелок, который изучал греческий и читал стихи на латыни, и который спал под железнодорожным путепроводом. Они разговаривали между собой о жизни, и, пока они беседовали, мимо – изящным, скользящим движением – прошла девушка, и заказала себе выпивку в баре. И архитектор подтолкнул своего молодого товарища и мягко покачал головой с задумчивым восхищением.
«Мой мальчик, как она мила, ты не находишь? Необычна, совершенно необыкновенно прелестна».
И Морс тоже чувствовал, как она красива и желанна, и все же у него не было слов, чтобы это выразить.
Повернувшись в профиль, она покинула бар, красуясь в дразнящем наклоне, очертившем ее груди под черным свитером. И полинявший архитектор, любитель классических поэтов, спящий под путепроводом, встал и обратился к ней с невозмутимой вежливостью, когда она проходила мимо.
«Моя дорогая юная леди. Пожалуйста, не обижайтесь на меня, да и на моего дорогого, юного друга тоже, но я хочу, чтобы вы знали, что мы находим вас очень красивой».
На мгновение взгляд недоверчивого удовольствия блеснул в подведенных глазах; а потом она засмеялась – грубым, кудахтающим смехом.
«Ну и дела, ребята, вы должны увидеть меня, когда я моюсь!»
И она положила свою правую руку на плечо архитектора, ногти ее были коротко обрезаны, и указательный палец был темно-коричневым от никотина.
И Морс проснулся в раннем свете холодного и одинокого утра, как будто какая-то призрачная рука коснулась его во сне.
Глава двадцать вторая
Морс был в своем кабинете с 7.30 утра.
Когда он был ребенком, для него зенитом земного блаженства было долго, нежась, лежать в постели. Но он был уже не ребенок, и судорожные приступы ночного сна оставляли его усталым и напряженым. Его мысли, пока он сидел за столом, захватили навязчивые идеи, а его способность концентрироваться временно покинула его. Раннее появление в офисе имело легкий терапевтический эффект, по крайней мере, у него было время почитать. Лидеры сверхдержав договорились встретиться во Владивостоке, а экономика продолжила сползание к неизбежной катастрофе. Но Морс не дочитал статью. Его все менее интересовало состоянии нации, приезды и отъезды сильных мира сего. Это были трусливые умонастроения, он знал это, но не видел в этом ничего предосудительного. Он считал, что не очень разумно знать слишком много о некоторых вещах, а он, видимо, стал особо восприимчив к самовнушению. Даже случайного напоминания о том, что нервный срыв был не редкостью в нашем обществе, было не достаточно, чтобы убедить его в том, что он, наверняка, не попадет завтра в психиатрическую больницу. В последний раз, когда он напрягся, чтобы прочитать статью о причинах коронарного тромбоза, он обнаружил у себя каждый из основных симптомов и сам впал в состояние продвинутой паники. Он никогда не мог понять, почему врачами могут быть кто угодно, даже гипер ипохондрики, и, как предполагалось, возможно, они ими и были. Он развернул последнюю страницу «Таймс» и вынул ручку. Он надеялся, что кроссворд будет настоящей занозой этим утром. Но он не был. Девять с половиной минут.
Он взял лист бумаги и начал писать, и продолжал писать, когда через час зазвонил телефон. Это была миссис Льюис. Ее муж был в постели с высокой температурой. Грипп, решила она. Он был полон решимости пойти на работу, но ее собственные мудрые советы победили. И к неудовольствию мужа, она позвонила врачу. Морс, посочувствовав, дал высокую оценку действиям доброй леди и предупредил ее, что упрямцу, в любом случае, будет лучше сделать, как она ему сказала. Он попытается позвонить по телефону немного позже.
Морс слабо улыбнулся про себя, просматривая свои поспешные рукописные заметки. Они были составлены для Льюиса, и Льюис упивался бы этой рутиной. Филлипсон: билетная касса в театре; проверить ряд и номер; соседние зрители с обеих сторон; проверить, проследить, допросить. То же самое с Тэйлорами и Эйкамом. «Ритс», «Джерико Aрмс» и Лонсдейл-колледж. Опросить людей, поговорить с людьми, проверить и повторно перепроверить, медленно и методично исследовать и реконструировать. Да, как бы Льюис наслаждался этим. И, кто знает? Что-то могло бы выйти из этого. Было бы безответственно игнорировать такие очевидные направления расследования. Морс порвал листы поперек и выбросил их в мусорную корзину.
