Показалось? Нет, не показалось. Воротные створки разошлись, и на улицу стал выбираться все тот же грузовичок. Отлично. Капитан дождался, когда машина покатит по дороге в обратную сторону и покинул свой пенек. Где очень быстрым шагом, а где и переходя на бег, он пробежал по леску вдоль дороги вперед в направлении трассы, с которой они сворачивали на этот холм. Он выбрался к дороге в том месте, где и намечал — на повороте в начале спуска с холма. Здесь грузовик должен притормозить, хотя и так не на великой скорости идет. Но зачем себе усложнять жизнь, когда ее можно упростить. Сложностей впереди еще хватит.
Из своего укрытия, где дожидался, когда автомобиль проедет мимо, Шепелев разглядел, что в кабине сидят двое, и второй — Кемень. Однако, что ж это он не прячется, потерял всякую осторожность? Или встреча с подлинными уголовниками настолько потрясла его?
Шофер и пассажир бурно разговаривали, похоже, даже ругались, слишком много жестов для простого разговора. Капитан подумал, что даже если б он вышел на дорогу, голосуя, они его бы не заметили.
Это, разумеется, здорово, что Кемень в кабине. Потому что надоел он товарищу Шепелеву по самое «не могу». И ни видеть его, и тем более говорить с ним капитан уже не мог. Слава богу, и не придется.
Он выскочил из своего укрытия, легко догнал проехавшую машину, подпрыгнул, ухватился за край заднего борта и перебросил себя в кузов. Где не стал продираться к переднему борту, а плюхнулся в первое же удобное кресло.
Как соблазнительно было бы всю оставшуюся часть операции только следить за этой машиной. Так можно было бы поступить, будь он всецело уверен, что его привезут к зданию, где собралась вся оуновская группа во главе с вожаком. Будь уверен, что они подождут расходиться, пока капитан сбегает позвонит «куда надо» и те, «кому следует», приедут на нескольких грузовиках.
Однако хорошо бы его хоть на кого-то вывели. Вернее, вывезли. Им надо доложить о сбежавшем, о провале сдачи его уголовникам. Хуже всего, если они не захотят проинформировать своих соратничков лично, а есть у них способ связаться по телефону и они этим способом воспользуются. Да, хуже — но не смертельно. Им придется вновь сводить его с Миколой. Потому что есть у него, чем их заставить…
* * *
— Мои люди уже там, — Андрий выпил холодную простоквашу, поставил стакан на стол, утер губы тыльной стороной ладони.
— Очень хорошо. Дождемся этих и поедем, — вернулся от печки Микола Волонюк. Он и по поддельному советскому паспорту звался Миколой, да вот фамилия стояла другая.
— Старика жалко, — сказал Андрий, наливая из трехлитровой банки в стакан новую порцию простокваши. — Мой отец дружил с ним.
— А молодых, которых с пеленок теперь учат ненавидеть национальную самобытность? А Украину тебе не жалко, которую насилуют жиды и коммунисты? Старик продался коммунистам. Помнишь, как все волновались, когда его Хрущев увез в Москву. Думали, арестовали патриарха. И что же! Кост-Левицкий[34] возвращается во Львов в отдельном вагоне, здесь окружают почестями. В Москве, это доподлинно известно, он встречался со Сталиным и Берией. Отпустили бы его, если бы он не дал подписку о сотрудничестве?
Андрий согласно кивал.
— И что мы видим дальше, — Микола разгорячился. — Как изменились его речи! Он выступает лишь за отдельный статус для Галиции в составе Украины, которая уже слилась с Большой Красной Жидовией. Он собрал вокруг себя так называемую интеллигенцию, заметь, выбрал уважаемых людей. Почему они его слушают? Да потому что он обещает каждому лично, что его не тронут, если поддержит его и новую власть. А интеллигентишки трусливы, им своя сытость дороже народного блага. И послушай, что они проповедуют! Ненасилие, покорность, уважение к власти. Книжки только читайте, и все будет в порядке.
Андрий забыл, что собирался выпить еще стакан простокваши. Он жадно слушал и кивал.
— А ты знаешь, что ему обещали из Кремля этот статус и на сегодняшнем собрании они будут выбирать представителей для делегации, которая направится в Москву по этому вопросу? Теперь подумай, что будет, если этот статус коммунисты им предоставят. Сколько людей поверит, что новая власть уважает мнение народа Галиции, что с ней можно договориться! И сколько колеблющихся встанет на их сторону, надеясь на новые подачки. Не просто так встанут, а начнут сотрудничать, то есть выдавать нас с тобой. Старик — предатель, его холуи-подпевалы — предатели, а с предателями может быть только один разговор. Смерть.
— Ты прав, брат! — Андрий поднялся. — Сейчас не то время, чтобы сентиментальничать. Если мы не будем действовать, то наш народ погибнет.
— Мы будем действовать, Андрий. Мы так будем действовать… — вместо слов Микола поднял сжатые кулаки.
На несколько секунд в небольшой комнате, где кроме них находился сейчас еще один их товарищ, воцарилось звенящее, как провода высоковольтной линии, молчание.
— План не поменялся, Микола? — прервал молчание Андрий.
— Да не. Чего там менять! — экзальтация оставила Миколу, он был вновь спокоен. — Входим в зал, выводим президиум в фойе. Там у них будут сидеть все предатели. Расстреливаем. Прыгаем в грузовик, и пока то да се, в городе нас уже не будет.
— А если попытаются отбить? — Андрий вспомнил о простокваше и поднес стакан к губам.
— Интеллигенты трусливы, — Микола снова принялся копаться в ящиках, но отвлекся, отвечая на вопрос Андрия. — А попытаются… Несколько выстрелов в потолок, если потребуется и в кого-то особо негодующего — враз притихнут.
— Жаль, форма пехотная. «Энкаведешную» бы.
— Ерунда. Главное, что солдаты. Это останется в умах, это разнесут по городу. Ах, какой переполох поднимется! Как пополнятся после этого наши ряды! Вот чего жаль, так того, что нам придется убираться отсюда. Тут только работать успевай. Ничего, наши товарищи будут жать посеянное нами.
— А вдруг люди поверят коммунистам, которые будут убеждать, что не их рук дело?
— Кто им поверит, Андрий! И чем больше они будут кричать, тем меньше им будут верить. Люди поймут, что коммунисты показали прилюдно свою силу. Дескать, если мы таких людей спокойно расстреливаем на глазах у всех, значит, бойтесь все, вас-то мы тем более не пожалеем. И тогда нам останется лишь бросить искру в иссушенные ненавистью умы наших соотечественников, и вспыхнет костер народного гнева. Праведный костер, в котором сгорят наши недруги!
Микола ударил кулаком по столу и из стакана, который вновь наполнил простоквашей Андрий, выплеснулись белые капли…
* * *
Сотрудника львовского НКВД, того, что встречал на вокзале Адамца и Шепелева, на месте не оказалось.
— Разыскать немедленно! — прогрохотала в трубку женщина, в сумочке которой лежал партбилет на имя товарища Воронцовой. — Звоню через пятнадцать минут. Дело государственной значимости. Попробуйте только не найти его, живо вылетите из партии и с работы!
Опущенная трубка чуть не поломала рычаги аппарата.
Эти пятнадцать минут особенно долго тянулись для работников рядового почтового отделения, откуда совершала звонок товарищ Воронцова. Ее голос клеймил сортировщиков газет за нерасторопность и валяющиеся на полу газеты.
— Сюда смотреть! У вас товарищ Сталин лежит. Чтоб каждый мог наступать на товарища Сталина! И это не идеологическая диверсия? Ваша фамилия, женщина? Я вам покажу, не из вашего ведомства! Может, еще скажете, не из вашей партии!
Посылочному отделению досталось за бумажные груды «тут только спичку поднеси, а где, кстати, ваш огнетушитель?» и за домашние пироги на тарелке возле сахарницы и заварного чайника «устроились тут, как не на работе, что это за посиделки, убрать и выкинуть».
— З яким великим ентузиазмом жинка, — с восхищением отметил пожилой работник почты, оглаживая усы. — Як императриця.
А через сорок минут после состоявшегося разговора между женщиной и сотрудником львовского НКВД к дому Ференца Дякуна на улице Жовтневой революции подкатили две машины, легковая и грузовая. Высыпавшие из грузового автомобиля солдаты в серых шинелях и синеверхих фуражках с малиновыми околышами окружили дом, держа наизготовку карабины. В ворота дробно застучали приклады. И молотили по тем воротам до тех пор, пока благообразный старичок не выбежал открывать. Когда он открывал, за домом затрещали выстрелы. Попытавшиеся улизнуть уголовные постояльцы дома Ференца Дякуна налетели на солдатское оцепление. Один был убит, двое сдались.
«Я ж не знал, кто они, пустил по доброте душевной», — заверял старик, и ему вторила его старуха. В тщательно обысканном доме обнаружили тайник с брошками, серьгами, колечками, с меховыми воротниками и носильными вещами. «Не мое, — клялся старик, — эти, кого впустил по доброте, тут вот чего устроили. Ох, горе, горе».
