Они пожали друг другу руки. Прощание Миколы и Кеменя выглядело гораздо более трогательным. Кемень произнес небольшую напыщенную речь на украинском, из которой, кроме общего смысла, капитан мало что понял. А общий смысл сводился к тому, что мысленно он, Кемень, будет с ними, с остающимися в стане врага товарищами, а Украине быть свободной. В ответ Микола заверил Кеменя, что они еще встретятся. На том и расстались.
Перцовку капитан пить не стал. Мутная голова не нужна ему ни сегодня, ни тем паче завтра. Придется много думать и, возможно, активно действовать. Кстати, о многодумии…
Чтобы течению мыслей ничто не мешало, капитан уединился с папиросами в сенях. Было над чем поразмыслить.
Собираются ли его убивать? Железной уверенности в том, что собираются, нет. Хотя доверять полностью не могут. И не могут не предполагать, что ловкого вора заслали.
«Но все-таки они перед тобой частично раскрылись. Показали нескольких человек, а Микола этот, похоже, не совсем рядовой в их организации. Что бы это значило? А уж не то ли, что они намечают провернуть нечто, причем в ближайшее время, и дружно унести отсюда ноги? Через ту же границу. И уверены, что даже если я внедренный агент, то помешать уже ничем не смогу, времени не хватит. Очень похоже. А чтобы быть совершенно спокойными за свое здоровье и сохранность, им меня желательно похоронить. Поработал на нас, спасибо, но сам должен понимать, табачок-то врозь».
«Так-то оно так, — сам себе возразил капитан, — но с другой стороны, ты у них под присмотром, переправляют тебя через кордон, и ты опять попадаешь под присмотр, еще более внимательный. Почему бы им не передать тебя в руки того же абвера, а еще лучше гестапо, где, если ты агент, из тебя выколотят и признание, и много ценной информации. Тоже логично».
Итак, взвешиваем. Чашечки весов с надписями «собираются ликвидировать» и «ни о чем таком не думают» застыли в равновесии. Как выбрать, на что ориентироваться, уж не подбросом ли монетки?
Что ему, капитану Шепелеву, в сложившейся ситуации предпринять?
Бежать немедленно, ну, разумеется, захватив двух его соседей в качестве оперативной добычи — тогда ценность операции будет близка к нулевой.
Соблазн внедриться поглубже по ту сторону границы велик, ради этого можно и рискнуть. В конце концов, наган от него никто не отбирает. А с теми, кому он попадет в руки на той стороне, может, и удастся наладить сотрудничество и взаимопонимание. Но тогда некому будет провалить оуновскую задумку с формой. А есть такая задумка, оперативные печенки сигналят, что есть. И бог весть, не унесет ли воплощение сей задумки человеческие жизни.
Конечно, наглая кража солдатского обмундирования не могла не обеспокоить органы. Не только по поводу того, как найти похитителей, но также и для чего это было сделано. Однако, судя по всему, нашим оуновцам наплевать на беспокойство органов. Видимо, в неожиданном месте они планируют нанести свой выпад и очень скоро, и они не верят, что кто-то сможет просчитать их действия. А действительно, как их просчитать?
Выкурив подряд две папиросы, капитан Шепелев так и не принял окончательного решения. Он вернулся в здание, что на эти дни стало его домом. Он успел привыкнуть к этому нагромождению странных вещей, к этим запахам, к еде, что готовила хозяйка. А потом была ночь.
Это была их третья и последняя ночь. Предыдущая, вторая их ночь, накануне кражи красноармейской формы, прошла менее бурно, чем первая — куда уж естественней, если людей мало что сближает кроме вынужденного одиночества… И хотя ночь не выдалась бурной, прошла без штормовых ласк и огнеметной страсти, но она вышла обоюдоприятной. Не отвратительны друг другу они были, несмотря на антагонистические противоречия. Она его знала как человека низкого происхождения и как деклассированный элемент. Он ее знал как врага страны, которой он служит. Но все-таки мужское и женское естества может притянуть друг к другу вопреки социальной несовместимости. Пускай, и на короткое время притянуть.
Кое-что из биографии Христины удалось установить еще вчера. Она сама рассказала, умело подведенная к этому его вопросами. Оказалась, что происходит она из польско-русской дворянской семьи. Родилась в Варшаве, русский язык знает с детства, на нем с ней говорила мать. А ее ненависть к коммунистам, как и предполагал капитан, имеет семейные корни. Ее отец погиб в двадцатом в сражениях советско-польской войны. А ее брат был польским офицером, попал в плен осенью тридцать девятого и сейчас находится, как она выразилась, «в русском концентрационном лагере».
Сегодня, в свою третью и последнюю ночь, они тоже еще и разговаривали.
— Завтра утром я ухожу, — сообщил капитан, поднимаясь в кровати и закуривая.
— Рано или поздно ушел бы… — произнесла она с философским спокойствием, оглаживая свои светлые волосы.
— Как думаешь, не попробуют твои друзья меня прикончить за ненадобностью?
— Ты путаешь их… — она все-таки поправилась, — нас со своими друзьями.
— Не так далеко твои друзья ускакали от моих. Сегодня мы с ними по их, заметь, просьбе промышляли чистой воды уголовщиной. Сперли солдатскую форму. Да еще путем разбоя.
Но Христину не поразило это известие.
— Невозможно сохранить руки чистыми, когда ведешь борьбу с таким грязным чудовищем, как коммунизм. А суть заключается в том, что движет человеком. Нажива или идея.
— Ну, вот видишь, а ты говоришь, не могут прикончить. Во имя идеи могут. Ты этого Миколу давно знаешь?
— Нет, недавно. Чуть больше, чем тебя. Но это не имеет значения.
— Почему не имеет?
— Не имеет и все, — почти отрезала она.
К его возможной кончине от рук ее сподвижников она отнеслась более чем равнодушно. Или совсем не верит в такую возможность, или ее это нисколько не тревожит. Впрочем, что мешает выяснить?
— Тебе, гляжу, все равно, почикают меня или нет?
— А кто ты мне? — Христина, повернув голову на подушке, обратила к нему лицо. — То же, что и я тебе, то есть никто. Или, как выражаются теоретики большевизма, «случайный попутчик», — она улыбнулась (за три дня она улыбалась так мало, что капитан помнил эти случаи наперечет. И как ни странно — улыбка не шла ее лицу. Может быть, настолько отвыкло ее лицо от улыбок?). — Ты попал на мою слабость, я попалась на твою силу. Вот и все.
— А о ком бы ты печалилась? — Шепелев сделал вид, что раздражен ее безразличием к себе (кстати, и на самом деле, где-то очень глубоко, был немного раздосадован тем, что не смог пробудить к своему воровскому персонажу более сильных чувств). — Только о себе, небось. Вон ты давеча о брательнике своем говорила. Про то, что он сидит в лагере. Тоже печали я не заметил. Сидит и сидит. Может, выйдет, может, нет. Короче, на всех тебе наплевать, кроме себя!
— Ты! — она вскочила в постели, выпрямилась, стоя на коленях, руки теребили край одеяла. Нагая и разгневанная. — Уголовник! Тупой и жалкий! Животное! Не пойму, почему ты ходишь на двух ногах. У тебя нет в жизни никакой цели. У тебя все сводится к ублажению своего брюха и отростка! Как ты — ты! — смеешь еще кого-то попрекать! И о моем брате ты не должен заикаться. Кроме брата, у меня никого не осталось. Никого. Совсем. Это последний человек…
Она упала в подушки и заплакала.
Капитан вышел на кухню. Выпить чаю и подумать. Что-то этот разговор в спальне (он уже про себя стал именовать комнату, где сейчас в одиночестве дрых Кемень, гостевой, а вторую — спальной) сдвинул в его мыслях, как сдвигают пальцы шулера колоду и в ней появляются новые карты, существенно меняющие игру.
Ночь помогает думам и предчувствиям. В том числе и оперативным предчувствиям. И вдруг капитану стало совершено ясно, как с ним собираются завтра поступить. Вот озарило его, бывает такое, братцы. Да, да, это в любом случае предположение, но уж больно простым и заманчивым должно казаться противостоящей ему стороне такое разрешение проблемы под названием «уголовник Жох», чтобы они, помучавшись, поколебавшись, не пошли на него.
«Ясно-то тебе ясно, — расслышал капитан внутри себя шепоток, — ну а как ты ошибаешься? Есть такая вероятность?» Ну, куда ж ей деться, ответил капитан капитану. Понятно есть. Тогда разработаем несколько перспективных планов. Если то-то и то-то, то тогда я поступлю так-то и так-то. Правда, как ни крути и не планируй, а жизнь твоя в любом из планов будет висеть на волоске. Только в одном случае, с нею, с твоею жизнью, ничего не случится — если уходить сейчас. Но это-то как раз и неприемлемо…
Капитан заснул только под утро, когда напольные часы отбили четыре удара. На кухне остался в чашке недопитый чай, а пепельницу переполняли папиросные окурки…
Глава седьмая
Все только начинается
Кемень не понимал, зачем «вор» потащил его раньше указанного времени. Но ничего другого, как последовать за русским, ему не оставалось. Они засели в своеобразной засаде за штабелями необструганных досок. На случай чьего-либо интереса у «Жоха» в кармане имелась бутылка перцовки. Мужики соображают вдали от утренней городской суеты — что в этом необычного и предосудительного, скажите?
