Над озером поднимался пар и завис туман.
Ноты «Прощального вальса», которые Рик записал, услышав мелодию из яйца
Рик зарегистрировал рожденное из яйца в Книге замка Urquhart Castle под именем Nessy sapiens. Как самостоятельное существо оно родилось в тот момент, когда в пещере на Рюгене, укутанная окровавленным покрывалом, Несси передала ему свою душу и испустила дух.
Сияние нового рождения Несси видели многие обитатели озера Лох-Несс.
В заключение этой истории надо сказать, что у Риччи Блокхэда получилось так, как не получилось у Кацусики Хокусаи, который рассчитывал к 90 годам жизни научится рисовать так, что птицы, которых он нарисует, будут оживать и петь.
И Рик, давший жизнь новой Несси, за-пел победную оду, которая сложилась у него сама собой:
Я знаю – остров будет!Я верю – саду цвесть,Пока такие НессиНа этом свете есть!
Я знаю – Несси будет,Я верю – Несси есть,Пока на белом светеВишневый Айленд есть!
Эта песнь стала ответом туристическим агенствам, специализирующимся на лохнесском направлении и кричавшим: «Спешите видеть исчезающий Cherry Island – места на острове ограничены!».
Сейчас несколько ёлок на острове подобны мачтам затонувшего корабля[198]
Действительно, после гибели Несси он стал стремительно уменьшаться, и возникло опасение, что вместе с ней исчезнет как мираж и «Вишневый остров» – теперь он стал еще быстрее погружаться в воду, и уже превратился в жалкий кранног[199]. Сегодня на поверхности осталась лишь вершина некогда цветущего острова, который временами выглядит как призрак.
P. S. – Несси не Нарцисс!
Узнав о гибели Колосса и Несси, многие посчитали, что ее конец подобен судьбе античного красавца Нарцисса, которого погубила самовлюбленность. Но Блокхэд знал: в Несси нарциссизма не было. Да, она тоже подолгу всматривалась в свое отражение, но не для любования своей красотой, а чтобы сквозь нее увидеть первоначальный облик свободы чистого сознания, которое держится силой своего имени.
И ничего не изменилось с тех пор – каждая душа всматривается в себя, но Рик также замечал, как легко сознание людей мимикрирует, подменяется известным им знанием – становится со-знанием[200], которое имеет лишь обманчивое сходство с душой.
Пока возникшее Божественное недоразумение не разрешится освобождением понимания – чего хочет сознание? – все объяснения более или менее увлекательны, как любые искусные построения, но они перестают быть интересными, кем бы ни были выдуманы, если уводят в сторону от главного.
Те, кому не терпелось прийти хоть к какому-то решению, начинали участвовать в игре «Кто достоин жизни?» – с неизбежными подтасовками, жульничеством, криками возмущения, что другие «мешают играть», и, постоянно вытаскивая свой измеритель «аксиометр» («достойномер») и торжественно тыкая пальцем в какой-нибудь пункт инструкции, обвиняли окружающих в неправильном толковании правил жизни. Особенно Риччи поражало, с каким апломбом они устанавливали свои законы, как будто знали, что было в начале.
Рик решил, что не будет надолго задерживаться у приготовляющихся к выигрышу или проигрышу в своих играх – он будет петь о возрождающейся Несси и ждать ее возвращения, и ничто не изменит его веру в свою великую миссию. Одно только периодически тревожило – а вдруг, когда окажется там – там никого нет, и хорошо, если рядом будет на все готовая Несси.
Волынка Блокхэда
Вскоре после чудесного рождества со стороны замка стал раздаваться протяжный вой, который пугал и гнал прочь всех, кто оказывался рядом. Доносящиеся до поселка завывания были особенно устрашающими в лунные ночи и местные жители стали гадать, какого еще нового зверя завел хозяин замка и что с ним там делает, приучая к установленным порядкам. Но оказалось иначе.
Вскоре звероподобные крики сменили как будто призывы о помощи – оказывается это Рик учился петь и ставил голос. С каждым днем звуки оттуда становились все мелодичнее, и настал момент, когда они дополнились тягучими звуками волынки.
Дело в том, что оставшись совсем один, Рик затосковал – сад после пропажи Несси стал мало интересовать, а его деятельная натура не могла найти себе применения. Чтобы как-то справится со своим горем он стал сочинять стихи и распевать их как баллады, в которых пел о том, с кем породнился и так трагически расстался, о бессмысленности существования без понимающего с полуслова существа, о несбывшихся мечтах. Однажды, бродя по замку, в одной из комнат подвала, куда раньше не заглядывал, обнаружил музыкальную коллекцию, которая образовалась из инструментов, оставленных бродячими артистами в уплату за ночлег, а также сделанных руками самих обитателей замка. Там же нашлась балалайка, подаренная Чеховым старому Блокхэду, которую тот переделал в семиструнную гитару и, подражая цыганам – Ай-нэ-нэ! Ай-нэ-нэ-нэ! напевал что-то свое.
Риччи перепробовал все: скрипку, валторну, трубы, губную гармошку и походную арфу, но оказалось, что ничто лучше волынки не может выразить его страданий. Ее звуки наполняли уверенностью, что, с волынкой наперевес, он идет по жизни быстрее, а может и впереди всех.
Чтобы укрепить свой дух Рик решил сделать волынку из шкуры Несси, которую принес из Библиотеки мертвых тел, когда вместе ходили в пещеру. Он скроил из нее мешок и «лягушку» (bellows), не забыл для герметичности пропитать их своим чудным эликсиром, сам выточил из вишневого дерева «вдувалку», «чантер» и «бурдоны», добавил в них для варьирования тембра нужные «трости» (reeds), собрал вместе, и наконец, вышел к людям как настоящий piobaire[201]. Мысль о том, что он обнимает шкуру Несси, успокаивала и собирала разбитые чувства, рождала тайную надежду, что все еще состоится. Все-таки жить надо! – убеждал он себя, хотя бы для того, чтобы поведать людям о необыкновенной истории Несси, чтобы не забывали, что «в каждом из нас живет свой Дракон» как образ силы, соединяющей небо и землю. Этот голос бывает трудно распознать, он часто пропадает, теряется в повседневном шуме и все же возрождается, помогая вырваться из наброшенной на людей сети земных обязательств.
«Лучше нету того света» – поет теперь Блокхэд
Сегодня Блокхэда не узнать – теперь он стал похож на волынщика с гравюры Альбрехта Дюрера. Ходит с кожаным мешком и дронами за спиной, как в по средневековым дорогам бродили барды, и бередит всем душу рассказами о Несси, которые сочинялись у него сами собой.
Эх бы, прожить жизнь как по нотам!
Вечерами он поднимался на башню замка и вслушивался в скорбный шум волн осиротевшего без Несси озера. И вот что у него вырвалось, когда в ненастную погоду смотрел на звездное сияние:
Над камнем ярится ветер —Он, словно слух камня,Ничего в себя не вбирает;Но, меняя направление, мнит,Что камень это заметит.Здесь мгновенья, слагаясь в столетья,Не несут в себе жизни и смерти,Но это не первая проба, не случайный черновой вариант:Здесь ангелы лучатся сквозь воздухИ звезды склоняют лучи.
Тогда же ночью два заезжих поэта, катаясь на лодке вокруг замка, услышали эти откровения Риччи, и в точности их записали – один по-английски, другой по-русски[202].
Видимо, эти-то первые слушатели и разнесли весть о новом таланте Блокхэда, которая сразу облетела окрестности замка, и уже на следующий день вся акватория Urquhart Castle к вечеру была заполнена прогулочными лодками в ожидании продолжения вчерашнего выступления. Рик не стал их разочаровывать – и в полночь с высоты замка на всю лохнесскую даль разнеслось:
О дорогая, разум мой —Во власти христианского кошмара:Легко ли мне владеть тобой?Но нет, ты – не творенье грубых силЗемли: ведь Тот, кто дал нам символ веры,Чтоб посрамить цветов химеры,Тебя духовно пересотворил.
Слушая проникновенную балладу о новом рождении, которая ни в чем не уступала поэме выдающегося английского поэта Джека Клемо (Jack Clemo), люди на флотилии окружившей замок, вытягивали шеи, стараясь не пропустить ни одного слова. Им казалось, что в его исполнении слова песни объясняют мелодию, а мелодия растолковывает смысл слов.
