Ниже Покровского собора, там, где теперь школа, стоял внушительный каменный особняк с садом, окруженный высоким забором. Массивные ворота были всегда наглухо заперты, и за забором царила спокойная тишина и глубокая тень и сырость сада. От обители веяло самодостаточностью. Там жила подруга моей бабушки Розалия Ивановна с явно дворянской фамилией Пурахина. В нашем семейном альбоме была фотография подростка в стилизованной матросской форме на фоне моря, сына этой дамы. Дореволюционная фотография явно свидетельствовала об отпрыске богатой семьи.
И вот война. Муж умер, сын в неизвестности, дом сгорел дотла. Пришли немцы. Изнеженная прошлым материальным достатком, не попранным никем достоинством, не приспособленная к трудностям барыня – одинокая старая, больная женщина, осталась без крова и средств к существованию. Наполовину утратив рассудок, она не осознавая опасности, бродила по развалинам запретной зоны в поисках предметов, которые можно было бы обменять на еду. К бабушке она приходила и приносила книги, среди которых иногда оказывались довольно ценные дореволюционные издания. Бабушка чем могла кормила её, хотя сами мы были на грани голода. Из этих книг мне достались огромные фолианты, каждый из которых вмещал почти полное собрание сочинение Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некрасова. В эти времена я как раз пристрастился к чтению, и перечисленные книги оказались весьма кстати. С тех пор, Слава Богу, был привит вкус к чтению хороших книг. Розалии Ивановне все трудней становилось передвигаться, она все реже посещала нас. Наступили холода. У себя на пепелище она соорудила нечто вроде шалаша. Там она и умерла. Царствие небесное!
В октябре 43-го мне исполнилось десять лет. В мирное время мои дни рождения отмечались поздравлениями и подарками от всех родственников. Мама создавала атмосферу светлого праздника, пекла пироги и печения, готовила вкусную еду. Приглашались ровесники, братья и сестры. Накрывался детский праздничный стол. Теперь мне десять лет, я почти взрослый и все понимаю. Нам так трудно, что грядущий день рождения мне ничего не сулит. Нет во мне ни горечи, ни обиды. Тяжело, трудно, безысходно и тоскливо всем.
Прекрасное тихое и теплое осеннее утро, какое бывает только в моем родном городе.
Мама и бабушка со светлыми лицами поздравляют меня (я только сейчас осознаю, что это был первый в жизни юбилей – 10 лет), усаживают за маленький столик с белоснежной скатертью и прямо со сковородки мне накладывается жареная картошка с яичницей и на отдельном блюдце – салат из одного помидора. Ничего подобного я не ел несколько месяцев. Мои прекрасные, дорогие мои люди, я помню Вас всегда.
Но этого мало, мне дарят замечательную книгу – подшивку журнала «Светлячок» за 1912 год. Меня поражает открытое упоминание на страницах журнала о Боге, Ангелах, Святых подвижниках. Более светлого дня рождения я не помню. В этот день не было войны.
Вскоре война поспешила о себе напомнить. Мы с бабушкой собирали полусгоревшие головешки дерева для нашей плиты, где-то в районе улицы Большой Морской. В развалинах копошились еще несколько человек. Увлеченные работой, мы не заметили, как вокруг нас образовалась толпа людей, которую подгоняли румынские солдаты с винтовками наперевес. Это была облава. Мы попали в гущу толпы и, увлекаемые ею, побросав дрова, двинулись в неизвестном направлении. Всех согнали во двор Покровского собора, который был окружен сохранившейся от бомбежек чугунной оградой. Несколько часов люди покорно и тихо просидели на камнях или прямо на голой земле в томительном ожидании и в неизвестности. Перед этим случаем до нас уже доходили слухи о том, что немцы устраивают облавы в основном на мужчин, молодых женщин и девушек. Девушек отправляют на работу в Германию, а некоторые баржи с мужчинами выводят в море и топят. Говорили, что видели труп матроса в тельняшке, со связанными колючей проволокой руками, которого прибило к берегу волной. Можно представить наш испуг и душевное состояние.
Румыны вяло охраняли основной вход во двор собора. На часах стоял один, остальные сидели или полулежали вокруг небольшого костерка. Винтовки стояли прислоненными к стене. Задняя часть двора была завалена грудами непроходимого битого камня разрушенных домов и заросла кустарником. Там часовых не было. Приближался вечер. Бабушка сказала: «Поди, незаметно в сторонку и пописай, а заодно посмотри, нет ли за собором прохода». Не торопясь, я начал потихоньку передвигаться, стараясь спиной ощущать, что меня якобы не видно, меня нет. Потом, через много лет, я прочел в воспоминаниях Вольфа Мессинга нечто подобное, когда он хотел скрыться от билетного контролера. Вряд ли кто-нибудь из охраны обратил внимание на маленького худого мальчишку, который хочет стать невидимкой. Удалившись, как мне казалось, незамеченным на некоторое расстояние, я, действительно, нашел узкий проход в кустах и тропинку, ведущую вниз через развалины. Теперь предстояло самое трудное – сделать невидимой бабушку, так как она была значительно крупнее меня. Как мне было страшно, как я боялся окрика часового или выстрела. Бог был милостив к нам. Мы быстро исчезли за угловой стеной собора, потом внедрились в гущу кустов и затерялись среди развалин. Когда мы добрались домой, там уже беззвучно гудело высоковольтное нервное напряжение – нас не было почти целый день. Бабушка получила любовно «старую дуру» – дрова надо искать возле дома. Я – «не сметь … впредь никогда без ведома… и носа не высовывать!». Сияние подвига побега погасло. Как стало потом известно, всех собранных облавой людей отпустили к началу комендантского часа.
Несмотря на лишения и страх, жизнь требовала своё. Пример. У хорошего работящего мужчины Андрея бомбой разрушило до основания дом и убило жену. Он остался с двумя девочками. Достаток в его семье был удовлетворительный, ради дочек он подрабатывал шофером у немцев и шил матерчатые тапочки-ботинки и бурки (тряпичные сапоги) на подошве из автомобильных покрышек. Это была наша главная обувь в те времена. Но девочкам нужна была мать, а в доме хозяйка. Отыскалась молодая учительница, имевшая свой домик, но без средств к существованию. Вот их и сосватали. И закатили в нашем доме невиданную свадьбу. Нагнали самогона, друзья рыбаки поставили рыбу редких дорогих сортов и в большом количестве. Жених, кроме всех достоинств, был прекрасный баянист, а в нашем кодле многие любили и умели петь. «И эта свадьба, свадьба пела и плясала». Гудели трое суток. Никто из властителей не нарушил этого бурного веселея. И носа не сунули. Вспоминая теперь эту вакханалию, я думаю, что было это похоже на «Пир во время чумы». Пей, гуляй, однова живем! Все мы были поражены чувствами незащищенности, неопределенности и порой безнадежности, но уныния никто не проявлял.
В основной массе севастопольцев не ощущалось подобострастия перед немцами, наоборот, чувствовался не проявляемый патриотизм. Но были и такие жучки из породы «кому война, а кому мать родна» и еще худшие, которые помогали немцам и выслуживались. Такой вот субъект по просьбе знакомых из Симферополя остановился у нас на пару суток. Шофёр дядя Ваня, работавший в каком-то немецком карательном учреждении. Разбитной ухарь-купец, он приехал на грузовике, нашей полуторке, загруженной продуктами, с целью выгодно продать их в городе. Вечером он широко угощал нас салом, медом, а отца склонил к выпивке. У него был целый ящик настоящей «Московской» водки. Утром отец с омерзением рассказывал маме, а я случайно услышал, что Ваня изрядно выпил и захмелел. Под крутым шафе он хвастливо рассказал, что продукты изъяты у людей, подвергшихся репрессиям, арестам и ликвидации. В чем он сам принимал активное участие. И самое страшное было в том, что он вывозил на своем грузовике людей и расстрельную команду полицаев за город, на расстрел. Когда ему предложили пострелять – он не отказался. Какая мразь!
Спиритизм. "На основании всей совокупности узнанного и увиденного члены комиссии единогласно пришли к следующему заключению: спиритические явления происходят от бессознательных движений или от сознательного обмана, спиритическое учение есть суеверие». /Заключение специальной комиссии, возглавляемой Д.И.Менделеевым,1876 г./.
Не знали об этом заключении обыватели оккупированного города. Не знали и все наши родственники. Но по городу поползли слухи, что то у неких N, то у NN, то ещё где-то по вечерам собираются группы людей и гадают, вернее, проводят спиритические сеансы и получают доподлинно верные известия и ответы на вопросы от вызванных душ умерших людей. И вот у маминой двоюродной сестры проводят спиритический сеанс. Мама отправилась туда из любопытства, а потом дома рассказывала о происходившем таинстве. Суть сеанса заключалась в том, что вокруг круглого стола (обязательно построенного без гвоздей) усаживалась вся компания. На столе большой круглый лист бумаги, на котором по окружности написаны все буквы алфавита и цифры до10. На эту бумагу кладется фарфоровое блюдце, на которое, едва касаясь, присутствующие накладывают персты. Ждут пока блюдце «нагреется» и начнет неопределённое движение. Тут-то и вызывается дух усопшего человека, часто почему-то вызывают дух Пушкина или Наполеона. Начинают взывать: «Дух такого-то скажи нам». Задается вопрос. Блюдце начинает движение к определенным буквам, из которых складываются слова. В описываемый вечер, конечно же, первым вопросом был вопрос, когда кончится война. Блюдце набрало слово «скоро». Затем последовало то, чем все были поражены, и по глупости своей уверовали в истинность происходившего. Ждали подругу Лёлю, шел уже комендантский час, а её все не было, посему волновались. Вот и задали вопрос: «Лёля придет?». И блюдце ответило: «Она уже входит». И тут же в комнату вошла Лёля. Все обалдели. Далее блюдце ответило ещё на несколько вопросов, а потом начало нести чушь и в конце стало материться. На сём решили, что блюдце устало и отложили действо до следующего раза.
