В близкой, за кладбищем балке, располагалась известковая печь. Не ведомо почему, этот район подвергался неоднократной бомбежке как немецкой авиацией, в осаду, так и нашими – в оккупацию. Однажды я попал под такую бомбежку, когда шел мимо, на Пироговку за хлебом. Я залёг под массивную стенку ограды кладбища, кажется уже после того как упали бомбы. Бомбовой удар был кратким одноразовым. Мелкая известковая пыль белым облаком накрыла всё вблизи и меня. Восстав из-за своего сомнительного укрытия, первое, что я увидел – белое от пыли знамя на могиле П.Шмидта. Тогда я уже не боялся подходить к памятнику. Однажды даже спустился по ступенькам к склепу. Дверь была оторвана, и передо мной зиял темный вход, из склепа веяло почему-то теплом, а не предполагаемым холодом. Внутри было пусто. Ничего не было. На запылённом полу валялись какие-то разрозненные кости. Теперь уж не помню, когда был восстановлен памятник, вероятно, меня уж не было в городе.
Центральная севастопольская площадь знаменита сама по себе, как памятник. Её первородное имя – Екатерининская. После 1917 года площадь неоднократно переименовывалась: в 1920-е годы она называлась пл. Труда, Красной пл., с мая 1928 года – пл. III Интернационала – это уже на моей памяти, затем, в 1946–1951 голах – пл. Парадов, затем пл. Ленина и в 1957 году названа именем П. С. Нахимова.
Для меня площадь Центральная тесно связана с детством и юностью. Здесь перед войной на флотских праздниках бывали выставки корабельной техники и вооружения. Можно было всё трогать руками, заглянуть в дальномер или перескоп, покрутить послушные ручки управления лёгкого скорострельного орудия, всех удовольствий не счесть.
В первые дни после освобождения города здесь был торжественный митинг, и я видел горстку мирных жителей выживших после осады и оккупации и очень устал, т. к. очень долго ждали к началу высокого начальника (часа три на солнце, без воды). Тогда-то впервые услышал гимн Советского Союза, вместо знакомого Интернационала.
Водная станция на морском краю площади, бывший яхт-клуб, на лето становилась моим вторым домом. Здесь я впервые самостоятельно поплыл, здесь тренер Парамонов безуспешно готовил из меня пловца, здесь в секции бокса у Макеева я получил первый и последний урок, здесь в секции гимнастики меня кое-чему научили.
Рядом была Графская пристань. Отсюда мой отец в мае 1944 года перевозил на рыбачьем моторном баркасе военных, с Северной и Корабельной стороны. Несколько раз с ним ходил и я, и даже держал румпель. Сюда, на деревянный пирс, я позже приходил встречать и провожать моих военных братьев.
И, наконец, в те давние времена, можно было рано утром или, вечером, приезжать на велосипеде на площадь и гонять по асфальтированному простору.
В центре площади, как и положено, на всех уважающих себя площадях, стоял памятник. Только вот постамент памятника менял своих владельцев в зависимости от «времени года на дворе». Первый памятник был поставлен П.С. Нахимову, в 1898 году.
Далее привожу выписку из статьи Е.Шацило (Источник – блог "Севастопольской газеты").
«Но в 1928 году памятник Нахимову был демонтирован, как слуге царя и царскому адмиралу. А в 1932 году на его месте был установлен памятник Ленину. Правда, он там простоял недолго. В 1942 году его взорвали фашистские оккупанты.
Однако памятник Ленину быстро восстановили, но теперь он выглядел абсолютно по-другому.
Вот в таком виде он и простоял до 1957 года. Тогда Севастополь посетил Никита Хрущев, именно по его распоряжению был демонтирован памятник Ленину, что по советским меркам было неслыханно, и площадь стояла пустой. И только два года спустя архитектором А.Арефьевым и скульптором Н.Томским был установлен памятник, который мы видим и поныне: адмирал стоит во флотской шинели, на груди у него крест Святого Георгия 4-й степени».
Стоп, ребята! О памятнике Ленину что-то не так. Тут либо меня подводит память, либо в предложенный текст поселилась «Ашибка». Памятник не немцы взорвали, он сам упал от взрыва бомбы и указательным пальцем правой руки, вытянутой с угрозой в сторону «пгесквегного» Запад, пробил асфальт и стал указывать почему-то на центр земли, что вероятно сказалось на дезориентации пролетариата и посему мы теперь имеем то, что имеем. О катастрофе с памятником пьяно и громогласно сообщил мой дядя Шура Ольхин, по кличке «Бемс» – очевидец и белобилетник. В комментариях к событию он добавил, что теперь вождь указывает последний путь нам, оставшимся ещё в живых. Или, если всё не так, то он, вероятно, пророчествовал грядущее, войдя во «внезапное и невыводимое из прошлого опыта понимание существенных отношений и структуры ситуации в целом, посредством которого достигается осмысленное решение проблемы, открытие и пророчество» – так в психологическом словаре определяется состояние, называемое «ИНСАЙТ»
Довоенный памятник я помню. Вождь стоял в окружении лихих революционных пацанов. Мне хотелось взобраться к солдату с винтовкой, чтоб пощупать штык, но мама сказала, что мне нельзя, а нескольких вип-детей, что лазали по памятнику под защитой милиционера в белой кассетке и перчатках, назвала плохими детьми. Так вот первый восстановленный памятник действительно не был похож ни на что. Одинокий маленький бронзоватый человечек стоял, неестественно вывернув туловище и для устойчивости опираясь то ли на пень, то ли на задрапированную тумбочку. Пьедестал был непривычно пуст, вождя никто не окружал и не охранял.
Потом этот памятник был заменен на памятник очень похожий на довоенный. Может быть, это был восстановленный прежний монумент с революционными ребятами вокруг, я не знаю. Вот он то и простоял до 1957 года. Потом новый памятник В.И. Ленину, теперь в окружении людей без оружия, переместился на центральный холм, перед Владимирским собором – странная улыбка истории.
ПАМЯТНИК ЗАТОПЛЕННЫМ КОРАБЛЯМ. Гордый, самый лучший памятник в мире, лицо любимого города, не столько его физическая суть, сколько его чистая, славная, великая и скромная душа. Для меня та «звезда заветная», которая вела меня по жизни, моя надежда и защита.
За время осады, – бомбежки и обстрелы, в оккупацию – запретная зона, не позволяли мне увидеться с моим любимым памятником. В первые же дни после освобождения, мы с бабушкой пришли на Приморский бульвар и к памятнику. Его военные раны, вырванный осколком кусок диоритовой колонны, простреленные крылья орла, вызвали во мне почти физическое ощущение боли и горя. Но он выстоял, а мы уж при нём.
Однако помнится мне памятник совсем другим, здоровым и веселым. Яркий летний день. Война будет потом. Сейчас весь Севастополь на пляжах. Весь берег Приморского бульвара занят телами купальщиков. Да, да тогда разрешалось купаться возле Памятника и далее под стены Биостанции, где был пляж под названием «Солнечный».
По скалистому основанию памятника ползают оголённые люди, им мало места на берегу. Безрассудно отважные, но не умелые, молодые люди прыгают с уступов, стараясь как можно сильней разбить себе голову о подводные рифы, утыканные лезвиями мидий или поломать, на выбор, руки, ноги, позвоночник. Страшным воспоминанием детства осталось, как мужики волокли по песку окровавленное тело незадачливого прыгуна. Набежавшая толпа любопытных, тесня и толкая, друг друга, сопровождала плотным кольцом несение тела, до самого входа в Приморский бульвар, к «карете скорой помощи». Детским, не затуманенным рассудком, чувствовал я исходящую от людей жажду зрелища, но не сострадание. «…В ляжках зуд. Стеньку Разина везут!» (Е.Евтушенко)
Насупротив Памятника – на щербатой высокой стене висели два громадных железных корабельных якоря. «Не может быть! Такого не бывает!» – думалось мне тогда. К моей старости они здорово уменьшились.
С этим местом связана таинственная страшная история. На старом кладбище, вблизи от могил наших предков, лежало небольшое мраморное надгробье, с заключающей надписью: «Трагически погиб». Бабушка рассказала, что здесь похоронен подросток, которого хулиганы сбросили со знаменитой стены с большими якорями. От надгробья на меня нисходил страх и распространялся далее на стену с якорями. А ещё она рассказала, что девушкой (по моим подсчетам ей было 17), с описанной высокой стены, видела, как горел «Очаков», как солдаты стреляли в плывущих матросов, а выплывших – закалывали штыками. Ой, люли-люли. Правда ли видела? Иль люди добрые рассказывали?
17. Песенки войны.
Не помню, что бы пелись песни в моём семейном окружении в период осады Севастополя. Радио не работало, приёмники конфискован, патефон не заводили ни разу.
В записной книжке брата я прочёл «Землянку», а он фальшиво напел мне мотив. Вот и вся информация. Но вот в первый месяц оккупации выплыла песня о последних трагических днях осады, вероятно в эти дни она и была написана непрофессиональным сочинителем, а к нам дошла уж потом. Пелась песня на мотив «Раскинулось море широко». Мама у кого-то переписала текст песни, который я мгновенно усвоил и для себя напевал её. Привожу здесь текст песни, то, что помню. Может быть, для кого-нибудь это будет интересно? Может быть известен автор?
