«Все, что вы хотите узнать о магии, вы можете спросить у меня», — мысленно перекривляла этот напыщенный осколок льда.
Да мне с вами даже о погоде говорить не хочется, не то что о магии! У нас с вами, ваша отмороженная снежность, вообще говорить не получается! Только… кхм… целоваться.
Это получалось неплохо. Даже, наверное, слишком хорошо.
И опять я думаю не о том.
— Лечение будет не из приятных, — тем временем продолжал пожилой целитель. — Магическое вмешательство — оно зачастую болезненно, а в твоем случае, Фабиан, потребуется еще и постоянное выполнение особых упражнений. Под моим надзором, разумеется.
— Я все сделаю, — взволнованно выдохнул брат. — Все буду делать, как скажете. И я… я не боюсь боли! Я справлюсь!
Я крепче сжала руку брата и растроганно улыбнулась Каэтану. Давно я не видела Фабиана таким — его глаза сияли. По-настоящему, как раньше, до злосчастной горки и жестокого вердикта целителей Борга: он навсегда останется калекой.
— Я в этом не сомневаюсь, — удовлетворенно кивнул королевский лекарь. — Как и в твоем исцелении. — Он на мгновение запнулся, слегка нахмурился, как будто собирался сказать что-то, что не давало ему покоя, а потом тряхнул головой, прогоняя внезапную мысль, и улыбнулся: — Увидимся вечером, Фабиан. Не сиди весь день в четырех стенах — свежий воздух вам обоим пойдет на пользу. — Он бросил на меня короткий взгляд. — У брата его величества, светлейшего норда Бьяртмара, появилась одна интересная идея… Будет тебе подарок на время лечения, а пока что к вашим услугам стража. Они отнесут Фабиана в парк.
Пожелав нам хорошего дня, целитель удалился, а мы с Фабианом стали делиться эмоциями. Брат говорил, не замолкая! До сегодняшнего дня он и слышать не желал ни о каком лечении, ни о каких исцеляющих ритуалах, а сейчас в нем словно открылось второе дыхание.
Не только я, но и Фабиан поверил Каэтану. А позитивный настрой, как известно, — это уже половина успеха.
— А где Дорота? — спросила, помогая брату сесть на кровати.
— Собиралась на кухню, да там и пропала. Не удивлюсь, если королевского повара теперь учит, как надо готовить. — Фабиан тихонько хихикнул, а потом, неожиданно посерьезнев, спросил: — Как ты, Лив? Утром ты страшно меня напугала.
А меня напугали нахлынувшие воспоминания. От некоторых до сих пор мурашки по коже и только понимание, что Снежный успел вовремя, помогало дышать спокойно и ровно.
Иначе я, уподобившись гротхэну, пошла бы и сама покусала Душана.
— Все хорошо, — я весело улыбнулась брату. — А когда поправишься, все станет просто замечательно!
— И не говори… Все будет совсем иначе!
— В парк?
Мальчик кивнул, и я, пообещав, что скоро вернусь, побежала к себе одеваться. Потом помогла одеться брату и, позвав одного из стражников, попросила отнести его на свежий воздух. Вскоре мы уже сидели в беседке, с интересом оглядывая королевские пейзажи. Даже зимой опоясывающий Эрнхейм парк был прекрасен. Укутанный, как в белоснежную роскошную шубу, искрящимся на солнце снегом, он навевал умиротворение, успокаивал, помогал расслабиться.
К счастью, придворных не было. Это в замке, в прогретых каминами залах, с утра до вечера полно знати (это я уже успела заметить и понять, что благородные нэри и норды любили торчать в «логове» Снежных), а здесь только я и Фабиан. И закатное солнышко, искрами рассыпающееся по бархатным снежным клумбам, и книга о приключениях бесстрашного Корсара с Золотых берегов, а еще артефакт, заботливо принесенный одним из стражников, — что-то вроде масляной лампы, накрытой прозрачным плафоном, излучающей не столько свет, сколько тепло.
Я даже стянула перчатки (в них больше не было надобности) и раскрыла книгу, собираясь почитать брату, пока еще не начало темнеть, и вдруг услышала пронзительный крик:
— Ливия! Ли-и-ив!!!
Экипаж, медленно кативший к воротам, остановился, и из него выскочила растрепанная мачеха, а за ней показалась пунцовая Арлетта. Обе, подхватив юбки, бросились к нам ярким смерчем из бархата и меха.
— Что они здесь делают?! — нервно вскинулся Фабиан.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На лице брата отпечатался страх, словно Стелла могла забрать его у меня и снова упечь в психушку.
Да сейчас!
Меньше минуты потребовалось мачехе и сводной сестре, чтобы добраться до беседки. Я поднялась, непроизвольно загораживая собой брата, но тут дорогу незваным гостьям преградил сопровождавший нас в парк стражник.
— Ливия-а-а! — прорыдала мачеха, и это выглядело… странно.
То, что Арлетту пробивало на слезы по поводу и без, — было нормой, но я не помню, чтобы когда-нибудь видела плачущей Стеллу. Отчаянно, навзрыд. Даже на похоронах отца она лишь позволила себе несколько слезинок, которые старательно прятала за густой вуалью, а сейчас ревела так, что, если не прекратит в ближайшее время, возле беседки появится внушительных размеров лужа.
А вот глаза Арлетты, как ни удивительно, наоборот, были сухими, но в них было столько отчаянья, паники, страха, что вместо того, чтобы попросить стражника проводить родственниц обратно к экипажу, я сказала:
— Все в порядке.
Войти в беседку им не позволила, вышла сама и, схватив мачеху за локоть, оттащила подальше от брата.
— Что вы здесь делаете? — Никогда не думала, что мой голос способен звучать вот так: колюче, холодно, резко, совсем как у его снежности.
— Мы… мы… — мачеха задыхалась от рыданий. — Пришли просить за Душана, а он… он…
— Собрался его казнить, — закончила за мать Арлетта и обхватила себя за плечи руками, стараясь подавить дрожь в теле.
Плечи ее дрожали, как и пальцы, которыми она впилась в рукава своего отороченного мехом пальто.
— Ты должна его спасти! Ливия, девочка… — Стелла схватила меня за руку прежде, чем я успела от нее отпрянуть, и в отчаянье прошептала, давясь слезами: — Он… Нам ничего толком не объяснили… Только озвучили приговор! Страшный, жестокий… Бесчеловечный!
— Казнь назначили на завтра, — снова вставила Арлетта, продолжая царапать ни в чем не повинные рукава и рвать опушку из меха.
Казнь?
Перед глазами замелькали воспоминания. Тяжесть тела Душана, от которого я задыхалась… мокрые губы… ужасающие обещания…
Тряхнула головой и резко произнесла:
— Хотите, я вам все объясню? Что ж, извольте! Он пытался меня изнасиловать. Лишить чести и невинности.
Я говорила тихо, чтобы не дай Богиня-матерь, не услышал Фабиан, но судя по выражению лиц и Стеллы, и Арлетты, для них мои слова прозвучали громче рева гротхэна.
Мачеха отдернула пальцы, отпуская мои, и в ужасе отпрянула:
— Быть такого не может… Он просто пытался тебе помочь! Мы с ним говорили после того, как тебя увели, и он мне все объяснил. Тебе было плохо, и ты просто не так все поняла!
Не так поняла? Ну да.
— А он объяснил, как пытался сорвать с меня платье? Видимо, посчитал, что голой я почувствую себя лучше. Или, может, рассказал, как обещал, что, если ему понравится, он продолжит со мной забавляться?
— Ты с ума сошла… — ошеломленно пробормотала сводная сестра.
Вот она явно была не в курсе планов своего братца, а Стелла вполне могла врать и изворачиваться.
— Я — нет, а вот Душан, по всей видимости, да.
Зажмурившись на миг, Стелла хрипло заговорила, вываливая на меня бессвязные фразы, всхлипы, причитания:
— Я с ним поговорю…Сама накажу… Обещаю! А ты… Его величество… Ты должна его спасти-и-и! — Она плюхнулась мне в ноги, прямо на мощеную камнем дорожку, вцепилась в юбку и продолжила бормотать: — Пятьдесят ударов плетью… Нельзя… Он ведь не животное! Слишком… ужасающе жестоко… А потом во Вдовью реку… Там же сильнейшее течение! Мой мальчик только жизнь начинает, а завтра, если не вмешаешься, жизни у него не станет. Не станет его, моей кровиночки… Я сама умру… не смогу-у-у… Зачем же так жестоко за то, чего даже не случилось!
Заметив, как стражник ринулся к нам, покачала головой, останавливая, и выдернула юбку из дрожащих пальцев мачехи.
