А ведь она не шутила. Это я сам давно махнул на себя рукой. А если хорошо подумать, то в свои годы я был еще хоть куда.
Мою голову покрывали густые волосы, правда они изменили свой цвет, стали седыми, но, насколько мне известно, седина красит мужчину. Я был подтянут, у меня отсутствовал живот… Что еще? Нет-нет, если внутренне я и был гнилым во всех отношениях, то внешне пребывал в полном порядке. Если сравнивать меня с моими ровесниками, объективности ради осмелюсь утверждать, сравнение будет в мою пользу.
Поэтому я вполне мог нравиться такой вот симпатичной особе, какой была Наталья.
Да, она представляла собой довольно-таки приятную во всех отношениях женщину. А ее небольшая полнота – дело вкуса. Если женщина полновата, но с подчеркнутой, как у Наташи талией, это всегда красиво, и мне такая нравится.
Тем более что все лишнее, если позволить себе так обозначить Наташину полноту, у нее не висело, а совсем наоборот, было подтянутым и взбитым, а значит, волнующим. Причем, так называемое «лишнее» у нее располагалось в самом притягательном для мужчины месте. Сколько бы нас не приучали к «доскам», именно полногрудые женщины с широкими бедрами всегда будут привлекать большинство мужчин.
Наташе стало душно, и она скинула с себя пиджак, расстегнув на своей рубашке две верхние пуговицы. Оголенная часть ее кожи на подступах к ее большим грудям, куда я представил, запускается моя рука, вмиг взволновала меня. Мои мозги словно заклинило, и я зажегся животным желанием ею овладеть. Мой разум помутился, и я, не говоря ни слова, словно сорвавшись с цепи, схватил Наташу за талию и крепко прижал ее стан к себе. Мои действия походили на изнасилование, и для этого не хватало лишь ее сопротивления. Но Наташа и не думала сопротивляться. Она так же, как и я, с остервенением ответила мне взаимностью. Наша совместная страсть так стремительно заполыхала, что через минуту все было кончено.
Я обессилено распластался на полке, а Наташа еще долго ласкала меня. Ее поцелуи были проникновенно нежны. Влажными губами она передавала моему телу возбуждающий холодок, который приводил меня в состояние сумасшедшего блаженства.
После того как она запустила руку ко мне в пах, я вновь накинулся на нее. Испытывая неимоверную легкость, энергию и силу, я казался себе молодым самцом дикого зверя, изголодавшимся по самке. Она двигалась быстрее такта перестука колес в десятки раз. У меня было такое ощущение, что в экстазе она готова умереть. За небольшой отрезок времени, давая волю своим эмоциям, она трижды издавала истошный крик. И если бы не мимо проходивший товарняк, который своим грохотом приглушил ее крики наслаждения, то я не знаю, чем бы все это закончилось – на ее вопли вполне могли сбежаться все пассажиры нашего вагона.
После пронесшегося мимо товарняка наступила обычная тишина, та тишина, которая обычно бывает в мягком вагоне движущегося поезда. Затихли и мы, обмякшие и удовлетворенные.
Наш поезд замедлил ход.
– Ой, сейчас будет большая остановка, – резко вскочив на ноги, сказала Наташа. Пряча от меня глаза, она стала приводить себя в порядок. – Вам лучше пройти к себе.
– Конечно, – не стал возражать я.
– До завтра, – она поцеловала меня и выскочила из купе.
Будто находясь в прострации, я прошел к себе.
Как я и думал, Тимур спал мертвым сном. Я прилег на свое место и под стук колес отключился.
Проснувшись утром, я плохо соображал. Поначалу до меня не доходило, почему я оказался в поезде. И только потом, спустя какое-то время, я все вспомнил.
Я посмотрел на часы. Они показывали десятый час, что явилось для меня в некоторой степени шоком. Невероятно, но я проспал всю ночь! Может, я зря еду в Москву? Свежая голова, никакой боли, никакого ощущения дискомфорта. Просто чудеса!
Я встал и, насколько позволяло мне тесное купе, сделал что-то вроде зарядки: пару раз присел и столько же раз повертел бедрами. Умывшись, я пошел к Наташе за чаем. Всплывшая в моей памяти картина нашей с ней близости породила во мне радужные перспективы, и я ускорил шаг.
Я застал ее в служебном купе, где она занималась своим туалетом. Увидев меня, она застыла с расческой в руке.
– Я тебе не помешал? – спросил я, присаживаясь рядом с ней. Я не удержался и провел рукой по ее спине.
Наташа встрепенулась.
– Не надо, Семен Семенович, увидеть могут.
– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался я.
– Хорошо, – сухо ответила она.
– У тебя плохое настроение? Что-то случилось?
– С чего вы взяли? Все отлично, – улыбнулась она.
Ее улыбка меня успокоила.
– А я вот чайку захотел.
– Так вы идите к себе, я принесу.
– Ты меня гонишь? – весело спросил я.
– Нет, просто работы много, ведь скоро Москва.
– Да, я понимаю. Ты мне свой телефон оставишь? Вдруг потом возможности не будет.
– Зачем Семен Семенович? Я замужем. Вы, как я понимаю, женаты. Мы встряхнулись, и хватит.
Ее циничный ответ отрезвил меня. Словно проглотив язык, я смотрел на нее, как баран на новые ворота. Иное сравнение мне в голову не пришло, ибо всем своим существом я ощутил себя именно бараном, форменным бараном. От чувства, с которым я шел к ней, ничего не осталось. Я встал и, не говоря ей ни слова, пошел к себе.
За окном поезда сменился пейзаж – на земле лежал свежий снег, от которого возникло ощущение кристальной чистоты.
Наташу я не осуждал, я винил себя. Ее иная реакция могла изменить мою жизнь. Ведьма Зара стояла на страже, и она позволила мне лишь побаловаться, не более того. Моя жизнь дана мне в наказание за мой прошлый поступок. Это мой крест.
Глядя в окно, в райский простор, я увидел ее – ангелочка, нежную тростинку с мечтательной улыбкой и с восторженными глазами, которые излучали свет ее души.
Нежное создание парило в воздухе, следуя за поездом. Ее глаза были устремлены на меня. Они манили, и сила их притяжения была столь велика, что мне захотелось к ней, туда – в белое и чистое раздолье.
Я явственно видел ее безгрешное лицо, которое покоряло и в то же время выворачивало меня наизнанку. Выглянувшее из облаков солнце ослепило мои глаза, и она исчезла. Искать ее не имело смысла.
– Вы уже встали? – подал голос Тимур.
– Как видите, – сухо ответил я.
– Давно я так не спал, – зевнул он.
Наташа принесла мне чай. Ее пухлые губы все также были растянуты в улыбке и, как я понял – в дежурной улыбке.
Проводив ее взглядом, но уже безразличным, я как никогда ощутил свою ничтожность. Я самое настоящее ничтожное животное.
– Тимур, пейте мой чай, я не буду, – сказал я, упершись взглядом в одну точку.
Тимур не стал меня беспокоить, видимо, понимал, что я в дурном настроении. Так мы, молча, докатили до Москвы.
На перроне Наташа даже не взглянула на меня. Если я был животным, так сказать, самцом, то она самая обыкновенная самка, подумал я. А потому, какие могут быть претензии?
– Счастливо вам! – попрощался я с Тимуром.
– И вам того же! – ответил он взаимностью.
Я пожал Тимуру руку. Не успел я сделать шаг в сторону вокзала, как увидел, что к Тимуру кинулась девушка, повиснув на его шее. Взирая на влюбленных, я чуть было не пустил слезу.
Я смотрел на девушку, а видел свою первую и единственную любовь – Ирину, ангелочка, которая не так давно за окном поезда манила меня к себе. Я смотрел на девушку, а видел ту, с которой когда-то, много лет назад, меня разлучила моя ведьма.
Не в силах продолжать смотреть на влюбленную пару, я, подавленный, достал телефон, чтобы отправить смс-сообщение своей жене Заре.
Прощай, Семен Семенович. Здравствуй, Сема. Нет, Семка, мать твою…
Два алых шарика
Да, жизнь удивительна. Она полна сюрпризами.
Это произошло давно, когда еще на наших улицах преобладал красный цвет, особенно в праздничные дни. И когда большинство наших граждан верили в светлое будущее, которое, увы, так и не наступило.
* * *
Мне было тогда шесть лет. Наша семья жила на окраине города в одноэтажном доме рядом с дорогой, ведущей из центра в аэропорт. Дом был до такой степени старым, что буквально на глазах рассыпался. Его внутренняя часть выглядела сносно, а вот наружная – катастрофически. Но мой отец не помышлял его ремонтировать, ибо говорил, что нам в нем все равно не жить и что мы вот-вот переедим в новую квартиру.
Отец, мать и я радовались перспективе переезда, а вот бабушка, наоборот, очень переживала из-за этого: она, как большинство пожилых людей, держалась за все привычное. Но в один прекрасный день она смирилась с мыслью о переезде. Как-то она сказала: «Все равно мне умирать здесь».
После этих ее слов мне часто приходилось слышать от матери, что бабушка болеет, а потому я должен быть с ней ласковым. Не замечая никаких признаков болезни у бабушки, я не мог понять: чем же она болеет? В итоге по своей наивности, я пришел к тому, что мать говорит мне о бабушкиной болезни только потому, чтобы я всего-навсего не шалил, когда она приглядывала за мной.
