Но никто больше не обращал на него внимания: все пили воду, поили лошадей, плескались, а царевич один смотрел на небо, где раскачивались и кружились тысячи звезд, не понимая, что на самом деле у него просто до сих пор от скачки кружится голова. Артаксеркс думал, что раз звезды над головой качались так сильно, то вовсе не мудрено, что одна из них не удержалась и упала в колодец. И тем более не случайно звезду нашел именно он, младший сын персидского царя, а не его старшие братья - это означает, что именно он, а не они когда-нибудь будут повелевать всей землей и звездным небом.
В тот миг Артаксеркс словно бы ясно увидел, прозрел будущую свою судьбу и странно, что потом он мог забыть про это.
- Как звать тебя? - спросил Артаксеркс девицу, потому что теперь знал, что непременно захочет её снова призвать к себе по имени. И сам удивился, каким ласковым и тихим, оказывается, может быть его голос.
- Эсфирь мое имя, - ответила девица, и Артаксеркс задрожал от волнения, а потом двумя руками крепко прижал её к себе, испугавшись навсегда потерять.
А рано утром Артаксеркс объявил через своих главных евнухов, что ровно через семь месяцев и семь дней, как подобает по закону небесных светил, Эсфирь станет персидской царицей, и в честь этого события во дворце будет устроен такой свадебный пир, которого никогда прежде не знали царские подданные.
Звезда ей имя. Звезда Эсфирь. Царица Эсфирь. Женщина, встреча с которой...
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ГОЛОВА ГАФАХА
...подобна внезапному пробуждению.
Мардохей потряс головой. Он снова задумался и забрался в мыслях чересчур высоко.
Сегодня, стоя под своим деревом, Мардохей с замиранием сердца вдруг принялся размышлять о той божественной лестнице, верх которой уходил в небеса и терялся где-то не недосягаемой высоте и которую дано увидеть глазами лишь избранным, лучшим из лучших. А вдруг когда-нибудь и он - во время сновидения или наяву - сможет увидеть её перед собой?
Но нет, даже благословенный Иаков лишь однажды видел эту лестницу - по ней восходили и спускались Ангелы Божии в крылатом опрении с лучезарными ликами, а на самом верху восседал Тот, Кто пообещал Иакову сделать его потомство маким же многочисленным, как песок земной, чтобы оно распространилось и к морю, и к востоку, и к северу, и к полудню.
Мардохей улыбнулся в бороду: вон ведь как точно разом про все сказано - и про пространство, и про время, про полуденный зной, который он тоже каждый день испытывал на дворцовой службе, и про него самого, и его сыновей - Вениамина и Хашшува. Только Господь мог так сказать про всех сразу и про каждого в отдельности. Разве не он, Мардохей Иудеянин, одна из песчинок колена Вениаминова укатилась на восток от святой земли, в Сузы, к близкому морю? И к морю, и к полудню...
Думая о невидимой лестнице, Мардохей даже испытал сильное головокружение, как будто бы его дух пытался взобраться до сияющей вершины, но затем притомился, запыхался, и вновь спрятался в тело, неприметно стоящее в тени раскидистого дуба. Что и говорить - Мардохей Иудеянин был не пророком и праведником, кого выбирала, и вздымала над всеми рука Господа, а лишь одним из многих, простым стражником, и ему целой жизни могло не хватить, чтобы перейти даже с одной на другую незримую ступеньку.
И все равно это было великое счастье - просто жить, ощущать себя возлюбленной песчинкой Того, кто сотворил весь этот мир с землей, небом, ветрами, пустынями и светом где-то в самой затаенной глубине каждого из людей.
Мардохей вытер незаметно увлажнившиеся глаза, и вдруг заметил, как дверь черного входа в царский дом распахнулась, и оттуда вышли двое слуг, которые держали под руки Амана Вугеянина, царского везиря. Даже отсюда было видно, что Аман настолько пьян, что уже не в состоянии самостоятельно передвигать ноги, и его приходилось под руки стаскивать вниз по ступенькам.
Как и все другие служители во дворце, Мардохей знал, что царский везирь все чаще имел обыкновение уже реди дня уже напиваться до полного бесчувствия. Пользуясь, необъснимой благосклонностью Артоксеркса, Великого, теперь не сдерживал себя даже в те дни, когда во дворец приезжали иноземные послы или великие князья.
Даже самые последние дворцовые слуги многократно слышали, как гордился и бахвалился Аман тем, что незаметно сделался главным и чуть ли не единственным советником молодого царя, и на самом деле было именно так: по указанию Амана казнили и миловали, он вел себя, как второй царь. Артаксеркс настолько высоко вознес своего любимого сотрапезника, что приказал всем служащим во дворце кланяться и падать ниц при приближении Амана Вугеянина, словно бы тот и вправду был вторым царем, лишь бы лишний раз его потешить.
Тем удивительнее было сейчас смотреть, как второго владыку мира выносили из дворца слуги, подхватив под руки, как тряпичную куклу, а сам Аман, высунув язык, лишь мычал и беспомощно вращал головой, не в силах уследить за крутящейся перед его глазами лестницей и собственными ногами, задевающими верхушки деревьев.
Везирь сделал несколько нетвердых шагов по лестнице, и вдруг резко отстранился от слуг, скорчился, схватился рукой за горло и из его утробы наружу хлынуло что-то красное, густое и на редкость отвратительное на вид то ли вино, то ли кровь, то ли остатки пищи.
Глядя на него, Мардохей с трудом подавил приступ дурноты. Царский везирь и без того вызывал немалое отвращение, особенно, когда Мардохей слушал рассказы очевидцев, как сыновья Амана, десять самых старших из его сыновей, объединившись в группу, наподобие маленького войска, издевались в Сузах над иудеями, нарочно заставляя есть куски непрожаренной свинины с кровью, и потом жестоко избивали тех, кто отказывался брать в рот нечестивую пищу, а также всячески глумились над другими народами, не родственными персам и мидийцам.
"Если кто из дома Израилева и из пришельцев, которые живут между вами, будут есть какую-нибудь кровь, то обращу лице мое на душу того, кто будет есть кровь, и истреблю её из народа её. Потому что душа тела в крови, и Я назначил её вам для жертвенника, чтобы очищать души ваши, ибо кровь сия души очищает..." - вот что заповедовал своему народу Господь, и каким-то образом сыновья Амана прознали про эти и многие другие запреты иудеев, и теперь нарочно выносили их на всеобщее поругание.
Мардохей вспомнил про это, и в нем вскипела от возмущения вся кровь, так что пришлось даже ухватиться рукой за ствол дерева, чтобы удержаться прямо на ногах. Слишком было сейчас похоже, что на ступеньки из черного камня Аман Вугеянин исторгал не обыкновенную блевотину, а свою нечистую, поганую душу вместе с чьей-то выпитой кровью, и ничего отвратительнее такого зрелища Мардохей в жизни своей не видел.
Мардохей вдруг даже вспомнил, что среди его далеких предков числится Кис из колена Вениаминова, отец первого израильского царя и от этих мыслей горделиво выпрямился, расправил плечи, хотя чаще он, наоборот, слегка сутулился, чтобы не казаться слишком приметным.
А когда слуги поволокли мимо него Амана Вугеянина, перепачканного в собственных нечистотах, и пришло время упасть перед ним ниц лицом, как перед второым царем, Мардохей не стал опуститься на колени и продолжал стоять также прямо, держась рукой за дерево. Кровь прихлынула к его щекам и, наверное, в тот момент Мардохей как никогда сделался и впрямь похожим на румяного и гордого красавца Саула, первого израильского царя. Он нарочно отвернулся и начал глядеть в сторону, где в ветвях пела какая-то неприметная человеческому взору птаха, слушать пение которой было куда приятнее, чем пьяную ругань и бормотание царского везиря, а также пыхтение его слуг.
По счастью, Аман был в таком состоянии, что ничего не заметил, а прислужники, может быть, и увидели отвернувшегося стражника, но сейчас им было явно не до поклонов и почестей.
Когда слуги приволокли Амана в его роскошный дом, по множеству комнат, колонн, настенных росписей и каменных изваяний, мало чем отличающийся от царского дворца, и царский везирь уже почти что пришел в себя, обрел дар речи и призвал старшую жену свою, Зерешь. После вина он привык рассказывать ей и друзьям дома дневные новости, хвалиться своим умом и находчивостью, без которых он никогда бы не сделался любимым советником царя, а также самым большим в Сузах гаремом, многочисленными сыновьями, здоровьем и богатствами.
"Да-да, все так и есть, правильно ты говоришь", - соглашалась с ним Зерешь, которая давно научилась почти что его не слушать, и время от времени говорить лишь одни и те же слова, приятные для слуха Амана. Прошло время, когда Аман слушал её советы, а теперь все равно никому не давал и рта раскрыть, а уши у него теперь были, словно запечатанные пчелиным воском.
Зерешь видела, что в черных волосах её мужа давно уже появились пряди седых волос, а его редкие зубы, похожие на кривые ножи, уже не так быстро разгрызали куски мяса. Да и столько жен в гареме Аман держал больше для хвастовства, потому что его громкий храп не прерывался от первой стражи до самого утра.
