чтоб не соврать. После этого, мук натерпевшись, он за ум взялся. Поехал в город, на курсы поступил, учителем стал, женился там же, фельдшерову дочку взял, привез ее к нам в деревню.
— Да как же он беспалый пишет?
— Красиво пишет! — Подгоняя лошадь, возница указал кнутовищем: — Вон он, флигерь продается. Задешево сторгуешь. Народишко в Кремнегорск потянулся… Не одна изба заколочена.
Алексей Петрович простился с мужиком, поднял воротник полушубка, руки — в рукава, сгорбился, пошел к указанному двору.
Возница был прав: цена оказалась вполне сходная.
В одном углу избы стояла деревянная кровать с красными, щедро намалеванными розами, в другом — колченогий столик, а в остальных двух — навалом пшеница и картошка. Под самым потолком висели какие-то мешочки и узелки. Алексею Петровичу захотелось выбить доску, вогнанную между колышков, чтобы желтовато-золотистый поток пшеницы растекся по избе, запустить пятерню в самую глубину пшеницы и слушать, как течет меж пальцев прохладное зерно. Вспомнилось что-то давнее, детское и подумалось: «Давно не отдыхал по-человечески».
Хозяин был мало разговорчив. Сказал только, что два его сына ушли на стройку. По всему видно, жениться тут не собираются, а ему со старухой вполне довольно избенки в огороде.
Уплатив задаток, Алексей Петрович решил зайти к учителю. Постучался в дверь. Навстречу вышел человек средних лет, невысокий, белобрысый, курчавый, и, не спрашивая у Алексея Петровича, кто он и откуда, любезно пригласил войти.
Алексей Петрович прошел за хозяином по узкому полутемному коридорчику мимо клетки с кроликами, через кухню, где были русская печь, стол, накрытый узорчатой скатертью, и от стены до стены — лавка, попал в большую просторную комнату — с висячей керосиновой лампой, черным шкафом, письменным столиком в простенке между окнами. На столике лежали ученические тетради, книги, школьный журнал.
Хозяин пододвинул к столику плетеный стул.
— Присаживайтесь. Чем могу служить?
— Спасибо. Хотел узнать, кто завтра в город поедет.
— Аксютка Басалай собирался.
— Аксютка… Имя вроде бабье.
— Разве? — удивился учитель. — Я его с малых лет знаю. Так и зову, как в школе звали. А вообще-то он Авксентий. Хороший мужик. Первый среди колхозников. А тот, с которым вы ехали… я в окно видел… тот — Никитушка. Темный, чуток с придурью. Я с ним в прошлую весну намаялся, да и нынче еще придется. Не с ним — так с другими. — Учитель подхватил единственным большим пальцем правой руки медную цепочку у пояса и вытащил за нее большие луковичные часы из кармашка. — Шестой час… Надо за реку идти, в другой колхоз. Собрание там насчет подготовки к севу.
— За реку? А не боитесь? Ледоход начинается…
— Я привычный, перебегу, — улыбнулся Илья Федорович.
Где-то, должно быть на кухне, раздался стук молотка. Алексей Петрович поднялся.
— Не буду задерживать… Кто это у вас тут мастеровой?
Учитель чуть смущенно ответил:
— Сынишка мой, Аркашка… Четыре класса окончил, а дальше, говорит, не буду, пойду лучше к сапожнику, сапоги шить. Ах так, думаю, иди! И отправил его в ученье тут поблизости, на Березник. Пожил он у сапожника с полгода, прибежал назад. Не хочу, говорит, сапоги шить, хочу табуретки делать. Отдал я его, архаровца, вот к этому самому Аксютке Басалаю на выучку. Теперь вот и стучит.
Алексей Петрович прошел в кухню и увидел худенького остроносого паренька, совсем еще мальчика, который сколачивал не очень ладную табуретку.
— Здорово, сынок! — приветствовал его Алексей Петрович. — Уважаю мастеровых людей. Ну-ка, дай глянуть. — Он повертел табуретку в руках, поставил на пол. — Что ж, криво да косо вышли колеса… дело будет! Только на мой вкус лучше всего — в токаря. Хочешь? Айда со мною на стройку!
Аркашка посмотрел на него вопросительно:
— Не знаю.
— Я серьезно! Через две-три недельки приеду за домом… Подумай. Не худое дело советую.
В дверях показалась располневшая не по годам женщина с усталым лицом, с чуть испуганным выражением серых глаз. За ее юбку держались двое малышей.
— Олюшка, вот познакомься. Товарищ из города.
Женщина, не подавая руки, поклонилась гостю, спросила:.
— Чайку не хотите ли?
— Верно, чайку, а? — оживился Илья Федорович. — Я, грешным делом, чаек люблю.
— Спасибо. На собрание опоздать можно…
— Неужели пойдете на собрание? — всполошилась хозяйка. — Ведь ледоход. Льдины еще с ночи трещать начали, а теперь уж, поди, разводья…
— Я тут ни при чем, к этому делу касательства не имею, — сказал Алексей Петрович. — Тоже вот думаю, как через реку-то идти?
— Ничего! — успокоил Илья Федорович. — Все будет в порядке.
Алексей Петрович вышел на крыльцо первый, постоял, покурил, подождал учителя. Вскоре появился Илья Федорович, в тулупе, в шапке-ушанке, легко сошел с крыльца. На улице он указал избу Аксютки Басалая и протянул руку. Алексей Петрович с поспешностью неловко пожал ее, ощущая силу большого пальца, посмотрел вслед удалявшемуся учителю, а потом вдруг окликнул его и торопливо пошел следом.
— На реку гляну…
Было уже довольно темно, чуть подморозило. По сторонам черной, подтаявшей за день тропинки лежал схоронившийся в кустарниках ноздреватый снег. На берегу явственно слышался шум подвигавшегося льда, отчетливо виднелись две-три полыньи: на противоположной стороне трещины уже перешли в разводья. Вдоль берега тянулась наледь.
— Трудновато будет, — посочувствовал Алексей Петрович. — Трудновато, — повторил он предостерегающе.
— Приказано! — пошутил Илья Федорович. — А вы идите, идите к Басалаю.
— Ну что ж, счастливо провести собрание. Алексей Петрович ушел.
Учитель спустился к реке, ступил на подтаявший лед, сделал по воде несколько замедленных шагов, чувствуя, как погрузает в ледяную кашицу, словно лед таял под сапогами. Перед ним оказалась темная извилистая трещина, которой он ранее не заметил. Подумав, он перепрыгнул ее, сделал два-три шага и снова приметил трещину, тусклый блеск воды и не мог разобрать — полынья это или наледь, и растерянно отступил. Оглянувшись, увидел, что та трещина, которую он только что перепрыгнул, уже стала значительно больше, извилистее. Он отбежал в сторону, слегка напуганный, но вынужден был отступить и здесь: впереди мерцала полынья. Учитель быстро побежал к берегу, разбрызгивая воду и перепрыгивая через все новые и новые трещины. Ступив на землю, он огляделся, тяжело дыша, и пошел, почти побежал в низовья реки, надеясь, что там лед крепче и еще нет разводьев, что можно перепрыгнуть с льдины на льдину, если их вдруг затрет в узком месте. Но лед на повороте реки был изломан еще больше, некуда уже было ступить — впереди тянулась широкая полоса воды.
Побегав у берега, сделав несколько попыток перебежать на ту сторону, Илья Федорович, обессиленный, вернулся домой.
Это и обрадовало и встревожило жену:
— Что же теперь, Илюша, уполномоченный-то что скажет?
— А ты, Оленька, не заботься, не думай. В другой раз проведем.
