Канавы наполнились водою, повсюду под ноги лезло скользкое, запятнанное глиной железо.
Таким вот хмурым утром разнеслась по строительству неожиданная весть: разоблачена группа вредителей. Повсюду повторялось новое слово: «Промпартия!»
— Промпартия? Какая такая? — спросил Николай.
— Буржуйские лакеи, выродки, — пояснил Алексей Петрович. — Выходит, что старое не так далеко, как поначалу кажется, — сказал он погодя. — Один из этих… был когда-то управляющим на тигельском заводе… я его помню, гада!
— Старое — оно вместе с новым, — подтвердил Николай неуверенно.
— А ты чего понимаешь? — строго спросил Алексей Петрович. — Думаешь, старое черт знает когда было? Всего-то тринадцать лет прошло, тринадцать. Для тебя это во какая даль. И ты понимать не можешь!
— Нет, могу, — хмурясь, возразил Николай, а сам подумал, что мастер угадал, верно почувствовал его состояние, но все же спросил: — А вы книгу о марксистской философии читали?
— Погоди…
— Нет, читали?
— Ну, не читал…
— А там говорится про борьбу нового со старым. Есть такой закон диалектики! — с оттенком торжества заключил Николай.
— Насчет законов ты, я вижу, мастер, — заметил с некоторой обидой Алексей Петрович, хотя, собственно, обижаться ему было не на что. — Я тебе про другое скажу, про историю, значит, про жизнь. Знаешь ли ты, что и вокруг нашего завода, который строим, шла борьба? По-твоему, значит, борьба старого с новым… Какой, мол, завод строить? Одни говорят, что будем строить такой, чтобы давал шестьсот пятьдесят тысяч тонн чугуна в год. Такого, мол, завода в стране еще не было. А другие, партийные люди, им отвечают: мало! Те — доказывать, уговаривать. Но все-таки пришлось заново планировать. Поглядели — опять не то! Скажите вы нам, говорят партийные люди, сколько чугуна в год дает самый лучший американский завод? Столько-то, отвечают. Так вы нам дайте малость поболе. Дайте нам, говорят, два миллиона пятьсот тысяч тонн в год. И постановление Центрального Комитета объявили. Те отступили, сделали такой проект, а сами кричать начали: не построить. А построим, начнут кричать: не освоить! А кто они — крикуны? А вот они кто: враги! — Алексей Петрович задумался. — Стройку нашу, Кольчик, тоже надо беречь. Не построим мы такого завода — трудно будет нам стоять на своем. Прямо-таки невозможно. Ты это помнить должен.
Собираясь на митинг, Николай торопливо пересказал Бабкину свой разговор с Алексеем Петровичем. Тот только удивленно пожал плечами:
— Ишь ты! Живешь и ни черта подобного не знаешь, не ведаешь!
Он сказал это так, что Николай не понял: шутит Бабкин или всерьез сокрушается.
Зато второй сосед по комнате, только что прибывший из командировки, молодой инженер Плетнев, человек сдержанный и обычно мало разговорчивый, сказал:
— Я, собственно, не знаю как, но если подумать… я говорю относительно того, что кричать будут… насчет освоения. Ведь это же, дорогой товарищ Леонов, не секрет. Прошу, между прочим, учесть, — подчеркнул он с иронией, — я не старый специалист, а новый… Вы читаете газеты и знаете, что на Волге построили тракторный завод. А вот освоить не могут. Завод есть, а тракторов нет. А ведь пусковой период давно уже кончился. Давно пора по графику тракторы давать. — Плетнев прошелся по комнате, заложив руки в карманы брюк, и уже с подчеркнутым превосходством сказал: — Вы знаете, что у нас в стране до последнего времени вообще ни одного трактора не было. Плугов — и тех крайне мало. Одни сохи. Десять миллионов сох! Вот и попробуйте догнать Америку. Еще раз говорю, дорогой товарищ Леонов, что я не какой-нибудь старый специалист, а новый, советский, только что вуз окончил. Учился и одновременно работал!
Плетнев почему-то не сказал, что ему, сыну инженера, пришлось поступить на завод, чтобы попасть в число рабочей прослойки и остаться в институте.
Высокий, не ниже Николая, он стоял перед ним в коричневом пальто, держа в руке шляпу. Если бы он не зачесывал назад светлые, коротко подстриженные, «ежиком» стоящие волосы, его лоб казался бы слишком низким. Блеск серых глаз усиливался при улыбке, всегда похожей на усмешку, и от этого во всем лице было что-то резкое, губы казались тоньше, скулы острее.
— А откуда вы про тракторный знаете? — хмуро спросил Николай.
— Товарищ пишет, — поправляя галстук под пикейным воротничком, ответил Плетнев.
— А кто ваш товарищ?
— Скажи мне, кто он, и я скажу, кто ты? — усмехнулся Плетнев. — Извольте, он всего только инженер, инженер-технолог, и тоже, как я, не старый специалист, а новый, советский.
— Некоторые новые не дальше старых ушли.
— Без оскорблений, без оскорблений! — зло и весело крикнул Бабкин и сильно похлопал Николая по плечу.
— Я про это в газетах не читал, — упорствовал Николай.
— И что же? — с полным самообладанием ответил Плетнев и примиряюще добавил: — Не научились.
— От таких, как вы, это и зависит, — сердито сказал Николай. — Освоить заграничного оборудования не можете.
— Не только мы осваиваем, но и вы тоже… культуры маловато. Форд, например, потому и продает свои машины без боязни, что уверен: здесь их все равно поломают. Нас ведь там, за границей, станколомами зовут.
— Ну, это ты, Василий Григорьевич, загнул, — не согласился Бабкин. — Я, например, какую хочешь машину освою, только подавай.
— Вот! — подхватил Николай. — Все равно тракторы пойдут.
— Будем надеяться… Ну, товарищи, пора!
Многотысячный митинг строителей состоялся на берегу реки. Хорошо говорил секретарь партийного комитета Кузнецов. Его речь понравилась Николаю.
— Как у нас иногда бывает? — говорил Кузнецов. — Спецы руководят, а коммунисты бумаги подписывают… Нам необходимо создавать свою, пролетарскую интеллигенцию, быстрее готовить специалистов из рабочих, ковать новые технические кадры! Пусть молодежь наша идет в техникумы, в институты. Надо нам покончить с презрительной кличкой «специалист»… Учиться, учиться и еще раз учиться! — призывал нас Ленин. Это будет нашим достойным ответом на происки врагов!
После митинга решили помочь строителям плотины.
На обоих берегах реки горели костры, и пламя их причудливо отражалось в воде. Но в этот вечер костры почему-то не веселили, не радовали душу. Плетнев, под предлогом, что ему нужно переодеться, отправился домой. Бабкин сбежал в женскую бригаду. Там он чувствовал себя привычней.
Николай оказался по соседству с огромным человеком, настоящим Ильей Муромцем, в домотканых серых штанах, в белой холщовой рубахе-косоворотке и лаптях. В его ручищах лопата казалась какой-то игрушкой. Он ворочал целые глыбы земли, вонзал лопату чуть ли не на половину черенка, выбрасывал землю таким яростным движением, что Николай сторонился. Вдруг лопата сломалась.
— Черт ее побери! — пробормотал он добродушно. — Говорил же, что несподручно. На кой она мне?
Николай опасливо покосился и предложил свою лопату. Богатырь взял ее, осмотрел, с сожалением заметил:
— Не лучше. Да ладно. Ты сбегай, поищи себе, а
