Показательно также, что Федор Бондарчук, снимающий кино «Сталинград», в интервью Дмитрию Быкову излагает схожую концепцию:
«В самом общем виде — это кино мифологическое. И даже, я бы сказал, метафизическое. По-моему, эпоха военного реализма кончилась. Для сегодняшних людей, особенно молодых, на которых как на большинство аудитории я обязан ориентироваться, — это уже миф. (…) Они для нас боги и герои».
В пространстве ролевой игры, а следовательно, мифа, впечатляюще реализуются две основные философские идеи Дмитрия Быкова.
Первая — о возвращении смыслов в текущую жизнь, о новом обращении к культуре. Поэзия, по Быкову, — нефть культуры, литература — одна из немногих альтернатив сырьевой экономики и порожденной ею политики потребления материальных благ и употребления собственных граждан. При подборе первоисточников Быков реализует свой тезис о цветущей сложности через многообразие поэтов и поэтик, моделей высказывания — от сказок, басен, детских стихов до поэз, агиток, фронтовой и блатной лирики.
Вторая известная идея Дмитрия Львовича — о кармическом принципе отечественной истории, русской сансаре, четырехактной пьесе: реформаторство — зажим — оттепель — застой. Если прислушаться к большинству стихов проекта «Гражданин Поэт», легко угадывается при всем разнообразии ритмических схем некий общий над-ритм, единая динамика, стихия, движение. Эмоциональный фон путинизма — усталость, отвращение, уныние, — который Быков вслед за Виктором Пелевиным показывает в предельно концентрированном виде, летит и бьется, как кремлевская звезда по кочкам.
Клячу историю загоним, мы ждем перемен…
Быков словно пытается разогнать колесо до точки невозврата, спрыгнуть, с него, ржавого, в новизну и неизвестность, поскольку в прежних координатах временное торжество добра локально и двусмысленно:
Рада, рада детвора,Все танцуют до утра:Шакалы поднимают бокалы,Бараны стучат в барабаны,Кобра хихикает добро,Веселый клоп поет «Гоп-стоп»,Веселый глист танцует твист,Скорпионы, акулы, тарантулыТоже блещут своими талантами,А медведь-весельчакРазбуянился так,Что «Парнас» проглотил, не поморщившись.
(«Селигерище»)
И, конечно, в разговоре о ролевой игре нельзя не сказать о главных исполнителях.
«Гражданин Поэт» — первый и пока единственный проект в отечественной литературе, где Дмитрий Медведев — полноценный художественный персонаж (Путина-то в избытке — см. мое эссе «Поэма без Медведа»).
Более того, в пространстве проекта «ГП» Медведев убедительней, тоньше, органичней Путина. Это традиционный тип маленького человека, Акакий Акакиевич, которому шили шинель на вырост, и он, не осмелившись вырасти, утонул в ее фельдмаршальских складках:
Вот и вся твоя оттепель, отрок,Либеральных реформ господин.Все дела твоих пальчиков мокрыхУмещаются в тапок один.Ты лукаво признался во вторник,Приподнявши губы уголок,Что карьеру ты начал как дворник,И боюсь, это твой потолок.
(«Баллада об удодах»)
При этом Быков, не скрывающий брезгливой симпатии к своему персонажу, создает не человеческий (тоже нам, бином Ньютона), а именно руководящий тип, с проговорами и рефлексиями, дотошно фиксируя в местоблюстителе дискретные вспышки либерализма:
И вдруг он услышал от нашего наноЗаместо обычного му-му,Что Миша с Платоном, откинувшись с кичмана,Не будут опасны никому.
(«Операция Хы»)
Даже главный сказал:— Это полный скандал!Так нельзя поступать с журналистами!О законе радея,Мы поймаем злодея,Отругаем его и отшлепаем.
(«Селигерище»)
А еще быковский Медведев — живая иллюстрация банальной поэтической эмоции о бренности сущего, недостижимости знака равенства между «быть» и «казаться», слезной ностальгии по себе самому… А высота положения, откуда герой заранее тоскует о недовоплотившемся идеале, парадоксально уравнивает сатиру с элегией, и уже неясно — где выше градус.
Все прошло. Куда, скажи на милость?Мало что осталось за душой.Может, мне действительно приснилосьТо, что я когда-то был большой?
Нет ответа моему незнанью.Вот и вспоминаю, как во сне:Я ль скакал весенней гулкой раньюИли кто другой скакал на мне?
(«Не жалею, не зову, не плачу»)
Собственно, и другие говорящие головы, высказываясь по бренному медведевскому поводу, поневоле сползают на элегическую ноту, прорывающуюся сквозь энергичную лексику: («Нанодимина наносвобода накрывается нанозвездой» — Платон Лебедев, «Баллада об удодах»).
А я катал его на лыжах,Учил не отдавать Курил…Он слов тогда не то что лишних —Он никаких не говорил! —
(Владимир Путин, «Тандем в России больше, чем тандем»).
«Гражданин Поэт» — одно из точнейших зеркал путинской эпохи, и едва ли случайно, что сам Владимир Путин, предсказуемо центральная фигура проекта, предстает типом скорее социальным, нежели художественным — и в этом его принципиальное романтическое отличие от реалистических черт главного героя. И напротив, его окопная правда оппонирует медведевской наноманиловщине…
Он, безусловно, не Творец и демиург, а криейтор поневоле, социальный дизайнер (эпоха, по Быкову, создает, вернее, разрушает себя сама — действие рождается из бездействия). Однако к финалу околонулевых даже дизайн уже не востребован, остается игра на удержание статус-кво и на публику — образ руководителя паханского, рулёжного типа, пресловутого альфа-самца. Никаких лирических отступлений нет и не может быть, но есть стихотворение, приоткрывающее подсознанку нацлидера — «Не надо грязи», стилизация под «немытую Россию».
Публичная актуализация распространенных интеллигентских баек о том, как Путин приватно высказывается о неисправимости России и невозможности любых перемен:
Но грянул кризис несуразныйСистемы штатовской жилой,И вновь Россия стала разнойИ, значит, грязной, боже мой!На этом диком, плоском блюде —Как хочешь, так им и владей —Внезапно проступили люди.Как чисто было без людей!Уйду, не понят и не признан,С угрюмым видом пацана…
Еще одна важная история — общественные страхи вокруг возвращения Путина, вложенные Быковым в уста Михаила Ходорковского и Платона Лебедева — точка и угол зрения тех, кому бояться уже по сути нечего:
Мы выйдем на волю с тобою, товарищ,Покинув читинский наш острог.Нам больше, чем дали, уже не припаяешь,А питерским светит третий срок.
А там и четвертый без всяких препятствий —Двенадцать накрутит им братва!Насколько ж он и вправду общественно опасней,Чем мы, отсидевшие по два!
Не вступятся Штаты, не выручит Европа,Скандал не окажется раздут —А если им двенадцать не хватит для гоп-стопа,Они ему пожизненку дадут.
(«Операция Хы»)
Да вдобавок безвестный источникНеуверенно слил наконец,Что опять полномочий бессрочныхДомогается альфа-самец.Это значит, с грядущего годаНаша Русь — полноправный изгой:Нанодимина наносвободаНакрывается нанозвездой.Он держался в законных пределах,Но теперь назревает скандал,Потому что он в тапочках белыхИнновации ваши видал!
Тапочки, тапочки!Как Наполеон,Всех в одной охапочкеВ тапках видел он!
(«Баллада об удодах»)
Пока страхи не становятся констатацией, для которой уже на надобен вещий зэковский взгляд:
Проблема выбора решительно снята,Сдала позиции компания медвежья.Покуда наш Ахилл плывет вдоль побережья,Оставленной страной рулит его пята.
(«Гомерическое»)
Хорошо, что культурная роль «Гражданина Поэта», сколько бы еще ни просуществовал проект, будет противоположна этой констатации.
V. Пророки и пороки
Путин и Пушкин
Пушкин = Путин.
Когда в очередной раз на поверхность всплывает тема «Поэт и царь», имеются в виду затрепанные банальности, вроде пожелания Николая Павловича г-ну Лермонтову счастливого пути или телефонных переговоров генсека с переводчиком Шекспира Пастернаком и драматургом Булгаковым. На большее культурной мысли не хватает. А ведь дилемма таит в себе множество других ситуаций, подчас кардинально повлиявших на судьбу народов и государств. На самом деле противопоставление поэта царю не всегда оправданно. История знает массу примеров, когда поэты уходили в политику, а то и попросту стремились к царскому званию как высшей точке поэтического самовыражения. Например, Данте, которого политические амбиции довели до изгнания и смерти на чужбине. Или Иосиф Джугашвили, одаренный поэт, писавший под псевдонимом Сталин, разразившийся когда-то стихотворением-одностроком «Сталин — это Ленин сегодня». Волей-неволей автору пришлось эти стихи реализовывать на практике, и стремление продолжить дела знаменитого политика (куда интенсивней и зрелищней, творческая все-таки личность) вылились в громадный социально-политический феномен, именуемый СССР. А если дилемму чуть осовременить в демократическом духе, задав вектор «поэт и президент», проследив, как один аукается в другом?
