– Где-то так.
Вокруг послышался шорох выхватываемых клинков.
– Нет, погодите! – крикнул Бонапарт.
Лис протянул ему трофейное оружие рукоятью вперед.
– Браво, браво! Впечатляет, – прокомментировал Наполеон.
– Да это так, шалости, – самодовольно отмахнулся мой друг. – Я ж вижу, они хорошие парни. Может, гладью вышивать умеют или, там, портки стирать. У каждого ж свои таланты.
Лица егерей приобрели характерный пурпурный цвет, точь-в-точь мантия византийских императоров.
– Составьте-ка мне компанию, почтеннейший гражданин…
– Серж. Серж Рейнар л’Арсо д’Орбиньяк.
– Жюно! – Генерал повернулся к одному из адъютантов. – Немедленно отправляйтесь к министру полиции, сообщите ему о происшествии. Гражданин д’Орбиньяк, вы хорошо рассмотрели бомбиста?
– Портреты рисовать не мастер, но узнаю.
– Вот и отлично. А теперь пожалуйте в карету.
Глава 12
Когда становится очевидным, что цели не достичь, не меняйте цели, измените действия.
Конфуций
Я шел по улице Сен-Жак, знакомой мне издавна. Вероятно, и она теперь именовалась по-другому, но увечно мятежных, вечно фрондирующих студиозусов, которые обитали в Латинском квартале на протяжении более чем пяти веков, как обычно, не было ни денег, ни желания менять таблички на домах. Вот и сейчас ватага с бутылками сидра в руках шла передо мной вдоль улицы, цепляя прохожих и горланя песню весьма фривольного содержания. Мне невольно припомнилась другая, не менее залихватская, которую некогда исполнял брат Адриен[43]. Я улыбнулся своим мыслям. Действительно, забавно было бы услышать от какого-нибудь прохожего: «Ба, погодите, да это же наш добрый король Генрих!» Впрочем, без институтского грима наше сходство не столь разительно, да и не время сейчас в Париже хвалиться сходством с монархом, пусть и давно почившим в бозе.
Я нашел-таки старую «Шишку». Здание было перестроено, и, вероятно, не раз. Как гласила вывеска, здесь располагались гостиница и таверна, действующие аж с 1570 года. Нынешний владелец не стал уточнять, что в ту пору на месте условно-респектабельной гостиницы располагался бордель, и я, усмехнувшись, решил сохранить его маленький секрет. Волна ностальгических воспоминаний подхватила меня. Еще бы, совсем недавно по нашему летоисчислению и одновременно – много жизней тому назад, именно здесь выхаживал меня после тяжелого ранения и контузии верный лейтенант гасконских пистольеров Мано де Батц, впоследствии – сеньор крошечного замка Артаньян. Как любит говорить Лис, «много огненной воды утекло с тех пор».
Я зашел в таверну и сел за столик, до конца не понимая, что намереваюсь делать дальше.
– Чего желаете, гражданин лейтенант?
Передо мной стояла крупная девица с формами, коим отдали бы должное маэстро Питер Пауль Рубенс и вся его школа. Это был не мой тип женщин, однако стоило признать, что привлекательности и обаяния хозяйке заведения не занимать. Я почему-то сразу про себя решил, что это именно хозяйка, а не просто официантка.
– У вас есть кофе?
– А как же! Прекрасный кофе с Мартиники. Желаете с ликером? А то, может, по-венски?
Я, не отрываясь, смотрел на девушку.
– Просто кофе, покрепче… Простите, сударыня, вас, случайно, зовут не Жозефина?
– Нет, гражданин лейтенант, Мадлен. Но Жозефиной звали мою дорогую матушку. Вы что же, знали ее?
Я помотал головой. Не говорить же собеседнице, о какой Жозефине я вспомнил в эту минуту.
– Странно, месье. – Хозяйка пожала плечами и отошла за кофе. Минут через пять она вернулась с моим заказом. – Желаете еще чего-нибудь?
– Нет, спасибо.
– Месье кого-то ожидает?
– Нет.
– Кого-то разыскивает?
– Ну да, – пошутил я, – некоего господина де Батца. Быть может, вы знаете такого?
– Не знаю, – явно поперхнувшись, выдавила девушка и тут же отскочила.
– Что за ерунда? – пробормотал я себе под нос, глядя вслед Мадлен.
Конечно, времена и миры порой устраивают презабавные совпадения, но таких на моей памяти еще не бывало. Хозяйка «Шишки» явно знала «некоего господина де Батца»!
Я допил кофе, бросил монету на стол и вышел. Сидеть здесь долее не было смысла. Мадо так и не показалась из маленькой комнаты за стойкой, доверив зал какой-то прислуге. Раздумывая, не снять ли мне на всякий случай номер в этой гостинице, я отправился в штаб генерала Дарю, отдать многострадальный пакет. Это была возможность моей натурализации в Париже. Пренебречь ею было бы неразумно.
Углубленный в свои мысли, я вышел на старую набережную Ла-Валлетт и вдруг испытал странное ощущение – тяжесть взгляда между лопаток. На набережной, как всегда, суетились торговцы голубями, нахваливая свой товар. Впрочем, каждому парижанину известно, что покупать их здесь – легчайший способ заразиться одной из множества препротивнейших болезней. Однако в Париже всегда много приезжих, обремененных безденежьем.
Остановившись возле одного из торгашей, я сделал вид, что рассматриваю птицу, и, кивая в такт уверениям, что лишь такой знаток, как я, мог отобрать самый превосходный экземпляр не только на этой набережной, но и на всем побережье Сены, вглядывался в лица тех, кто до этого двигался позади меня. Один из фланировавших по набережной мужчин, по виду голодранец, заметив мой интерес, вдруг как-то суетливо свернул в подворотню, точно внезапно припомнив, куда идет.
Ба, да за мной следят! Причем неумело. Забавная новость! Неужели обещанные Лантенаком «глаза»? Я активировал связь.
– Лис, за мною хвост.
– А передо мною четыре.
– В каком смысле?
– Ну, я в карете еду.
– Ты можешь не дурачиться?
– А шо мне с этого будет?
– Послушай, тут какая-то несусветица, которой я не могу найти внятного объяснения.
– Ни фига себе раскладец! А шо, такое бывает? Ты мне скажи, из волн Сены всплыла Атлантида?
– Нет, я был в «Шишке», там хозяйничает девушка, страшно похожая на толстуху Жози.
– Тоже мне невидаль. Может, она ее пра-пра-пра, уж не знаю, в какой степени, внучка?
– Может быть. Скорее всего, так оно и есть. Странно другое. Она, как мне показалось, знает господина де Батца.
– Д’Артаньяна? Нашего? Или того, что у Дюма?
– Да я-то почем знаю! И тот и другой давным-давно умерли, а насчет нынешнего хозяйка «Шишки» что-то скрывает. Не исключено, что это она хвост ко мне приставила. Может, конечно, и Лантенак, но почему от «Шишки»?
– А может, ты ей приглянулся. Она как собой-то?
– Скорее, в твоем вкусе.
– О, это интересно, стоит посетить, – оживился Лис. – Ты, как освободишься, притяни хвоста куда-нибудь в укромное место, я его приму, обсудим ситуацию, поговорим за жизнь мотузяную. А пока не мешай нам лясы точить. Кстати, тебя это тоже касается…
* * *
– Итак, месье, не ошибусь, если скажу, что вы дворянин и в прошлом, вероятно, офицер.
– Чистейшая правда, мой генерал. Лейтенант пикардийских шевальжеров.
– Сражались против Республики?
– Нет. Мне чертовски не нравятся войны, в которых французы воюют с французами.
– Стало быть, эмигрант.
– Скажем так: мы с другом – командиром моего эскадрона – посвятили свободное время странствиям и размышлениям.
Генерал Бонапарт улыбнулся:
– Хорошо, не хотите говорить – не говорите. Меня устроит, если вы поклянетесь, что не замышляете дурного против меня и Республики.
– Против вас ничего, а шо касается Республики, которая, если верить папаше Вольтеру, означает не что иное, как общее дело, то мне известно лишь одно дело, которое хорошо делать всем сообща.
– Это какое же?
– Ну как же. Хорошо пожрать и выпить. И то иногда за сладкий кус друг другу морды в кровь расшибают. Все же остальное – или каждый сам по себе, или, как у нас с вами, старых вояк, заведено: эскадроны, роты, полки. Все четко, все определенно, везде единоначалие. Без единоначалия никак – не армия, а дерьмо на лопате.
– Вы забавный собеседник, – кивнул Наполеон.
– Вот! А мой капитан утверждает, что у меня слишком длинный язык и что когда-нибудь он доведет меня до гильотины. В смысле, язык, а не капитан.
– Вы уже в который раз упоминаете о своем капитане.
– Ну, так мы ж с ним неразлейвода, это он мне сказал: «Рейнар, хватит охмурять провинциальных дурочек! Наступает эпоха, в которой могут пригодиться наши таланты. Великая эпоха!»
– Так и сказал?
– Какой смысл мне обманывать? Вот, говорит: «Родич мой, генерал Бонапарт, – славный малый, и, главное, у него есть не только мозги под треуголкой, но и кое-что в штанах. Настоящий единоначальник. Ну то есть, если верить тому же ехидному старине Вольтеру, – монарх».
Наполеон бросил на моего друга удивленный взгляд:
