— При чем тут жена мэра? Жена мэра замужем за мэра.
— Ну об этом я догадываюсь. Но разве замужние женщины не влюбляются?
— Ладно, Ник. Я понял, к чему ты клонишь. Только не могу взять в толк, какая паршивая свинья тебе об этом растрепалась. В любом случае, давай выпьем по стаканчику. А там я, может, тебе и объясню, что с замужними связываться опасно. Хотя это и придает связи пикантность.
Мы пропустили по стаканчику в уже знакомом местечке. Официант Левушка услужливо разлил нам того же коньячку. И предложил той же морской капусты. Про себя я отметил, что сегодня опять приду в гостиницу голодным пожирать акульи плавники.
Сенечка смачно крякнул, опрокинув рюмашку. И развалился на стуле.
— Все-таки жизнь прекрасна, Ник? Ты это не находишь? И прекрасной ее делают совсем незначительные вещи. Чуть коньячку, чуть закусочки, чуть любви. А рядом — синее-синее море. Разве это не рай?
— Мне уже говорили, что ты поэт. Только как насчет рая, который проповедует ваш уважаемый учитель Модест Демьянович. Мне кажется, он его представляет иначе?
— Вот тут-то все и дело! Модеста меньше всего хотелось бы обидеть! Он так в нас верит! И мы его надежды вполне оправдываем. Мы серьезно относимся к делу, мы не напиваемся на улицах, у нас нет притонов. У нас всего понемножку.
— И все шито-крыто…
— А даже если это и так? О, я знаю, ты назовешь это ханжеством и цинизмом! Но ты не прав, Ник! Тысячу раз не прав! Это далеко не так. Это обычные человеческие слабости. Которые не выставляются напоказ, дабы не принести вред окружающему миру. Поверь, много бед происходит из-за чрезмерной открытости. Которую все привыкли называть правдой. А правда небезопасна. Если бы человек не выставлял напоказ свои пороки, было бы меньше бед. Было бы меньше вероятности, что ими заразиться другой. Во всяком случае — дети. Представь, если бы наш город кишел ночными клубами, если бы на каждом углу продавалась водка и женщины, если везде шастали алкаши, а пляж оккупировали сомнительные туристы? Ага! Молчишь! Вот именно! Уже бы любой подросток видел рядом эту свободную, разгульную жизнь и мог так же свободно, безо всякого контроля пользоваться ее плодами. И для него она была бы мечтой. Впрочем, это и происходит в других городах. А у нас…
Нет, у нас каждый имеет права выбора. Человек взрослеет, он все уже знает. Он может выбирать. Но к этому времени он уже являет собой сформировавшуюся личность. Которая морщит нос, видя по телевизору пьяные рожи. Читая в книжках о продажных женщинах. У человека уже есть дело. Но, безусловно, он только человек, и не более. И когда-нибудь у него обязательно откроется потайная дверца его слабостей. Но эти слабости будут настолько ничтожны. Что будут касаться только его одного. И с ними будет бороться только он. Вот и вся философия, Ник. И это не ханжеский цинизм. Это просто чистота нравов. Вернее, борьба за чистоту нравов. И места, в котором мы живем.
— Любопытная философия, — усмехнулся я. — А Модест… Он знает про эти потайные дверцы, где живут маленькие слабости и пороки?
Сенечка пожал плечами.
— Он же не настолько глуп. Хотя… Я думаю, он об этом не хочет задумываться. Ему нравиться жить в идеальном мире. И он идеализирует людей. И верит в них. К тому же, поговаривают, что его прошлое не настолько уж идеально. Он тоже имел слабости, хотя, наверняка, гораздо меньшие, чем мы…
Я вопросительно взметнул брови. Модест и слабости мне казались несовместимыми вещами.
— Да, да, Ник. Он безумно любил одну женщину… И насколько любил, настолько же ее мучил. Без конца подозревал, ревновал. Это была болезненная, ненормальная любовь. Поговаривают, что он даже поднимал на нее руку. Вот она и не выдержала. И смоталась отсюда. И где-то родила от него сына, которого он даже ни разу не видел. От порочной связи незаконнорожденный сын.
— Сын? — искренне удивился я. Модест Демьянович производил впечатление человека, у которого не может быть детей. — Действительно странно. И что, этот парень ни разу так и не наведался к своему отцу?
— Насколько мне известно — нет. Да и к чему ему это? Сколько несчастных ребят растут без отца. И если на то пошло, вырастают не такими уж плохими людьми. Думаю, тоже случилось и с сыном Модеста. Он уже совсем взрослый. Где-то твой ровесник, Ник. Наверняка уже завелся семьей. И к чему ему какой-то учителишка из провинциального городка? Даже если он и его отец.
— Но Модест… Он судя по всему должен был его разыскать?
— Он вообще очень сильно переживал эту историю. После отъезда этой женщины пил несколько дней подряд. А потом… Потому перед ним встал выбор. Либо загубить свою жизнь. Либо сделать ее красивой. И он выбрал второе. Начисто перечеркнув прошлое. И целью его жизни стало преподавание. Не формальное, а истинное. Он посвятил себя воспитанию сильных людей. Тех, которые, как и он, сумеют преодолевать свои пороки. Так что не считай его таким уж закостенелым монстром. Он вполне может понять любого. Но главное, чтобы этот любой сумел бороться со своими слабостями. И ему это удалось. У него крепкие ученики.
— Печально будет, если он когда-либо узнает правду о своих учениках. Которые не всегда побеждают пороки.
— Он ее никогда не узнает, потому что он не хочет ее знать! Ему важно, что он воспитал порядочных людей. И я не иронизирую. Здесь живут вполне порядочные люди. И Модест гордится нами и своим городом. И он видит его чистым: и экологически, и морально. Это прекрасная иллюзия не только для него, но и для всех нас. Потому что это не просто иллюзия. Это иллюзия, основанная на правде. И уже не отделимая от нее. И то, и другое — прекрасно.
Я смотрел на Сенечку и все более поражался. Он был очень уж юн для таких серьезных мыслей. Почти мальчишка. И хотя Модест и говорил о его литературном таланте. О котором, наверняка, можно спорить. Я все-таки ловил себя на мысли, что вовсе не знал этого парня. За открытой веселостью и некоторым легкомыслием которого скрывалась вполне философская, вполне утонченная натура. Впрочем веселость тоже зачастую сопутствует философии. А чрезмерная серьезность — легкомыслию. Так уж устроен мир. Мы скрываем свои настоящие чувства. Потому что это нам дорого…
— А где твой дружок. Кстати не в обиду будет сказано. Он похож на прожженного уголовника, — рассмеялся Сенечка, повторив со мной по рюмашке. Он вновь превращался в беззаботного рубаха-парня.
— Скорее он напоминает бегемота, — защитил я, как умел, своего друга. — Он кстати решил провести время в обществе доктора Ступакова.
— Дай Бог ему удачи!
— Что ты хочешь этим сказать?
— Да ничего. Просто Ступаков занятой человек. И не очень-то любит, когда его тревожат.
Сенечка явно что-то не договаривал. Но я и не настаивал на полной откровенности. Во всяком случае я надеялся, что Вано сможет что-нибудь узнать у доктора.
— А как его племянница поживает, Галка? — и я в свою очередь подмигнул Сене.
— Ах вот оно что! Ты и об этом знаешь! Ну что ж. Сам посуди, Ник… Она долго работает секретаршей у мэра. Возможно, поначалу они и не помышляли о близости. Но… Совместные обеды, совместные заседания, общие темы для разговоров. Тут и женоненавистник не выдержит, если его поставят в такие условия.
— Так она к тому же еще и секретарша мэра? Это для меня новость.
— Именно! Этим все и объясняется. Уверен, не будь она секретаршей, он бы ни разу и не взглянул в ее сторону. Но секретарши — народ особенный. Вот ты бы удержался?
— Перед такой, точно скажу — да!
Сенечка расхохотался во весь голос.
— А ты плут! Чем Галка — то тебе не угодила.
— Ну, вот если бы была секретаршей Диана… Это другое дело. Тут есть о чем подумать. Но как можно бежать к этой квашне от такой красавицы?
— Бежишь не от красавицы. А от сложности, Ник. Диана… Она очень сложная женщина. И от этого быстро устаешь. А Галка — она как на ладони. Не очень умна. Очень сговорчива. И по-детски наивна.
Я тут же вспомнил с какой «наивностью» Галка увлеченно пожирала глазами сомнительную киношку. И решил, что о наивности еще можно поспорить. А вот со сговорчивостью, похоже, все в порядке.
— И Галку понять можно, — продолжал Сенечка. — Ей всегда не везло на мужиков. А тут вдруг попался сам мэр, у которого жена тянет на супермодель. Конечно, ей это польстило. Вот и вся философия, Ник. У каждого свои слабости. Но это не те слабости, о которых стоит говорить всерьез. Разве ты с подобным не сталкивался. И разве ты можешь это осуждать.
— Ты что, Сенечка, — я замахал руками. — Я вообще не претендую на роль судьи. И все же… Подобные слабости могут привести и к трагедии.
Сенечка замотал оживленно лохматой головой.
— А вот здесь ты как раз и ошибаешься. Не могут. Именно потому что здесь срабатывает психология воспитания, которую долгие годы проповедует Модест. Сдержанность, глубина, порядочность. Я думаю, даже если бы кто и узнал о пороках другого, не стал бы делать из этого трагедию. И если бы Диана знала о Галке, она бы всего лишь ушла от мэра. Но без всякого скандала.
