Габлиани с Лабушкиным попробовали было поискать проход на других участках, но вернулись ни с чем: там фашистская оборона была еще плотнее.
— Плохо дело, — сказал Рябов, когда Габлиани, горячась и жестикулируя, рассказал ему об этом. — Остается нам, значит, одно — здесь пробовать, лощиной.
— Очень приятно, — сказал Береговский. Он сидел на нарах, прислонившись спиной к стене, блаженно, после мороза, попыхивая трубочкой. — Они же, мерзкие твари, если не сказать больше, светят всю ночь напролет, как во время карнавала. Мы засыплемся сразу же возле проволоки, если не раньше.
Рябов, настороженно глянув в его сторону, спросил:
— Ну и что же ты предлагаешь?
Тот лишь пожал плечами.
Рябов долго лежал на нарах и думал о том, что завтра надо будет докладывать командиру дивизии, а докладывать, собственно, нечего. «Береговский прав, — думал Рябов. — Нам не пройти». И, думая так, он все же принимался за воспоминания: как они когда-то обманули фашистов под Ельней, как провели их за нос под Ржевом, как было под Воронежем. Но, к великому его огорчению, ни один из этих чудесных в свое время вариантов сейчас не годился для дела. Был, правда, один хитрый ход, однако Рябову почему-то казалось, что полковник никоим образом не согласится на это.
Утром полковник вызвал их к себе.
Он сидел за столом, подписывал какие-то бумаги. Не поднимая глаз, спросил:
— Ну как дела, орлы?
— Плохо, товарищ полковник, — виновато сказал Рябов.
Полковник отложил карандаш, снял очки и, нисколько не удивясь такому ответу, с любопытством поглядел на Рябова.
— А я, признаться, не ожидал от вас иного, — сказал он.
— Товарищ полковник, — умоляюще проговорил Рябов, шагнув к столу. — Я всю ночь, товарищ полковник, не спал, думал… — Он умолк, оглянулся на товарищей и уже твердым, жестким голосом сказал: — Если прикажете, мы пойдем. Только…
— Только нужно, чтобы я вам помог. Так? — Полковник встал из-за стола, прошелся по комнате.
— «Сабантуй? — обрадованно спросил Рябов. — Я тоже думал об этом…
— Да, «сабантуй» устроим, бдительность их притупим. А как ночь настанет, вы и махнете через траншею. Ясно?
— Ясно, — сказал, повеселев, Рябов.
…И на следующий день начался «сабантуй» — демонстрация разведки боем.
Артиллеристы и минометчики били по фашистским блиндажам, траншеям, наблюдательным пунктам, и пехотинцы поднимались в атаку.
Однако, если присмотреться со стороны, это были довольно странные атаки. Солдаты охотнее всего топтались возле своей обороны и, казалось, очень боялись вражеских пуль. При первых же выстрелах, раздавшихся во вражеском стане, они горохом сыпались обратно в свои окопы.
Это очень потешало фашистов.
— Рус! — кричали они в рупор. — Давай еще. Мы будем делать пиф-паф! — и хохотали.
Но русские, как видно, до того вымотались, что с наступлением сумерек уже больше не показывались из траншей.
А потом пришла ночь.
Все сбылось именно так, как предполагал полковник. Обороне противника было нанесено много повреждений, и, как только стемнело, фашисты начали спешно наводить порядок в своих траншеях: поднимать проволочные заграждения, выравнивать развороченные снарядами окопы…
Лишь на одном участке, в лощине, траншеи оказались нетронутыми. Там за весь день не упало ни одного снаряда, а поэтому и солдаты, находившиеся там, не чувствовали никакой усталости, ибо не участвовали в бою. Но поскольку они не устали, то, как и предполагал полковник, бо́льшую часть из них перебросили на помощь пострадавшим от разрушений. И ракет не жгли, чтобы не демаскировать работающих.
Ночь была темная, ветреная, метельная. Рябов лежал на снегу, вглядываясь вперед, туда, где были проволочные заграждения, где орудовали саперы, проделывая проход.
Возле Рябова шумно дышал Койнов. Лабушкин, Габлиани и Береговский лежали позади. Все они были в валенках, в ватных куртках, поверх которых были надеты белые маскхалаты с капюшонами, так что виднелись одни лишь лица. Только Береговский на всякий случай был в штатском. Впрочем, под маскхалатом этого нельзя было заметить. Когда вернулись наконец саперы, Рябов толкнул локтем Койнова и тихо, неслышно и как бы не спеша пополз вперед. Целый рой трассирующих пуль, вдруг со свистом пронесшийся над ним, заставил остановиться. Он лежал, распластавшись на снегу. Ему было жарко. Сильно и тревожно билось сердце.
Пули пронеслись, простучал пулемет, и все стихло, Рябов тронулся дальше.
Миновали проволоку, разрезанную саперами, и Береговский, ползший последним, заделал проход.
Возле траншеи Рябов вновь притаился и, чуть приподняв голову, стал вглядываться.
В траншее не было ни души. Только в стороне чуть светился огонек в амбразуре дзота, и оттуда слышалось простуженное покашливание часового. И опять позади них, вдоль проволоки, о шумом пронеслись, обгоняя друг дружку, пули, и потом сбоку, оттуда, где светился огонек, послышался стук тяжелого пулемета.
Но они продолжали лежать.
По траншее мимо разведчиков неторопливо прошли, переговариваясь меж собой, два солдата.
Когда они скрылись за поворотом, Рябов приподнялся и, вскочив на бруствер, перепрыгнул через траншею. Отбежав несколько шагов, упал в снег. Рядом, тяжело дыша, плюхнулся Койнов. Легкий Габлиани пробежал немного вперед.
И вдруг в тот самый момент, когда все они уже миновали траншею, залаяла собака и возле дзота послышались встревоженные голоса немцев.
2
— Брюкнер, что там происходит?
— Ничего особенного. Она, очевидно, спросонья.
— А вы ничего не видели?
— Нет.
— Проверьте на всякий случай. И не ходите один. С вами пойдет Краузе.
Разговор этот слышали все, но понял его только Береговский. Он подполз к Рябову, шепнул:
— Идут сюда, — и взялся за гранату.
Рябов сжал его руку.
— Лежи.
Шаги приближались.
— Нашей собаке, как и лейтенанту, всюду чудятся русские. Она их видит даже во сне.
— Как ты стоишь в такую ночь на посту? Тебя же завалило снегом.
— Я через час сменяюсь… Очень паршивая ночь.
Они протопали по траншее, и голоса их постепенно стихли вдали.
А разведчики скоро вышли на тропу, которая и привела их в лес. Здесь, забившись в бурелом, они решили ждать рассвета.
— Собака-то, а? — шепотом сказал Лабушкин. — Хорошо, что ветер дул в другую сторону, не учуяла.
— Наплевать, — презрительно сказал Габлиани. — Все равно.
— Ну, тебе, конечно, — согласился Лабушкин. — Тебе теперь сам черт не брат. Но если бы она порвала тебе штаны…
Они долго сидели молча, тесно прижавшись друг к другу. И то, что в лесу стоит тишина, и что снег, который все идет и идет, к утру засыплет их следы, и что в Заозерной они возьмут «языка», — никому и в голову не могло прийти, что этого не случится, — все это радовало разведчиков. Плохо было лишь то, что Рябов не разрешил курить. Береговский потягивал пустую трубочку.
— Слушай, — сказал Лабушкин, — дал бы хоть и мне подышать через твою носогрейку.
Береговский засмеялся и протянул ему трубочку.
К утру снег перестал. По небу низко неслись клочковатые облака. Ветер, сильный и потеплевший, шумел по лесу, раскачивая деревья. Раскачиваясь, сосны терлись друг о дружку, скрипя, роняли шапки снега и легкую шелуху коры. И было удивительно, что еще вчера, был изрядный морозец, а теперь вдруг все переменилось: утро наступало пасмурное, влажное.
— Видать, весна идет, — встревоженно проговорил Койнов, оглядываясь. — Как бы нам в распутицу не угодить, в валенках-то.
Они гуськом, след в след, шли по лесу. Пересекли несколько троп, видели нескольких немцев, парами и в одиночку беспечно шагавших своей дорогой. Разведчики, пропустив их, трогались дальше, к своей конечной цели.
Однако, когда Заозерная предстала наконец их взорам, настроение сразу изменилось.
Долго лежали они в кустах на опушке леса, вглядываясь в раскинувшуюся перед ними деревню, мирно дымившую своими трубами в пасмурное утреннее небо. Лабушкин, не выдержав, выругался сквозь зубы.
— Что будем делать, а? — удивленно и растерянно спросил Габлиани.
Рябов глядел на деревню с такой злостью, будто даже самый вид ее причинял ему невыносимую обиду.
А дело заключалось в том, что в деревне Заозерной, в которой, по данным авиаразведки, должен был находиться штаб какого-то крупного, недавно прибывшего на фронт соединения, никакого штаба явно не было.
Все, что видели летчики с воздуха, оказалось самой обыкновенной маскировкой: на огородах стояли деревянные «зенитные пушки», возле сараев — несколько макетов танков с прислоненными к ним елками. Улица была пустынна. Прошла от колодца женщина с ведрами на коромысле, в крайнем дворе тюкал топор — неторопливо, размеренно, сонно.
