— Как там на батарее? — спросил Никитин, не отрывая бинокля от глаз. — Приготовились?
— Готовы, товарищ старший лейтенант, — ответил радист.
— Передайте на батарею, — проговорил Никитин и, помолчав, как-то сразу преобразившись, уже совсем иным, властным, почти сердитым голосом стал передавать команду. Радист повторял за ним.
Скоро сзади нас вдалеке гулко выстрелила пушка, и почти тотчас же над нами с шелестом пролетел снаряд, вздыбив сырую весеннюю землю на поле, как раз посредине между нашими и вражескими окопами.
— Прицел шесть два! — тут же скомандовал Никитин, и вторично ударила сзади нас, в лесу, пушка, а снаряд, прошелестев, ухнул прямо в фашистские проволочные заграждения.
— Стой! — скомандовал Никитин. — Записать!
— Записать! — повторил радист. Сидя на земле, он, как эхо, повторял те слова, которые говорил командир батареи.
— Где будем ставить заградительные огни, капитан? — спросил Никитин.
Я был поражен такой меткой стрельбой и с нескрываемым восхищением смотрел на него. Впервые я видел, чтобы «накрывали» цель со второго снаряда.
Никитин снова спросил меня, и мы стали договариваться о заградогнях. Надо было поставить их перед окопами со всех трех сторон, чтобы в любом месте отбить фашистскую атаку, а главное, перед третьим взводом, который глубже всех вдавался в оборону противника.
Выслушав меня, Никитин подумал, прищурясь, огляделся и скомандовал:
— Прицел шесть ноль! Осколочно-фугасной!..
— Прицел шесть ноль! — крикнул радист, и не успел я опомниться, как над нашими головами уже не с шелестом, а воя и так низко, что я инстинктивно пригнулся, пролетел снаряд и рванул землю в нескольких десятках метров от окопов.
— Ну как? — опросил Никитин.
— Очень хорошо, — сказал я, еще больше пораженный его мастерством.
— Стой! — скомандовал он тогда на батарею. — Записать НЗО «Гром». Две зеленые и одна красная.
А мне вспомнились слова командира дивизии, направлявшего меня сюда: «Держи тот участок зубами, руками, как хочешь, а держи. Артиллериста тебе на помощь даю самого лучшего в дивизии. Художник, а не артиллерист».
И вот он стоял передо мной в своей солдатской, топорщившейся на спине шинели, простой, ничем не примечательный человек.
Вечером мы сидели с ним над схемой обороны и наносили на нее уже пристрелянные заградогни. Главным из них был «Гром» — перед окопами третьего взвода, и вызывать его надо было двумя зелеными и одной красной ракетами.
Никитин поселился рядом со мной в маленьком блиндаже. Там жили и трое его разведчиков, по очереди дежурившие в третьем взводе.
Шли дни, мы все больше сближались с артиллеристом, и к середине лета я даже не представлял, как мы можем обойтись друг без друга.
Было несколько тревожных ночей, когда гитлеровцы пытались выбить нас и шли на нас в атаку, но все их попытки оканчивались для них самым печальным образом: фашистам никак не удавалось преодолеть той поистине страшной огневой завесы, которую всякий раз ставили перед нашими окопами пулеметчики и никитинские артиллеристы.
Так мы прожили четыре месяца. В это время пришло известие, что наши войска разгромили фашистов на Курской дуге и Орловском выступе. Сам командир дивизии позвонил мне и, узнав, как у нас обстоят дела, сказал:
— Слышал о победе наших войск под Орлом?
Я сказал:
— Слышал.
— Ну, теперь ты мне держи этот клин во что бы то ни стало. Теперь не долго ждать, понимаешь?
Я сказал, что понял и удержу. Потом я поделился этим разговором с Никитиным, и нам стало очень радостно: значит, и мы скоро пойдем вперед.
А ночью Никитину было приказано сняться с моего участка.
Прочитав приказание, он очень смутился и как-то виновато, растерянно сказал мне, показывая бумажку:
— Я ухожу от тебя.
— Совсем?
— Не знаю. Приказано быть вместе со всей батареей к двум часам ночи возле командного пункта дивизиона. Где-то на соседнем участке будет проводиться разведка боем, и мы должны быть там.
И он ушел, и вместе с ним ушли его разведчики, и радист унес на спине свою рацию. А утром я услышал далекий гул артиллерийской пальбы и понял, что там сейчас действуют все наши артиллеристы, потому что стреляли и дивизионки, и гаубицы, и даже противотанковые «сорокапятки», которые при каждом выстреле, словно в азарте, подскакивают на месте.
Через некоторое время стрельба прекратилась, потом началась вновь, и так продолжалось почти весь день.
А у нас было очень тихо, фашисты словно вымерли, и в течение всего дня на участке разорвался лишь один снаряд. Он разорвался перед третьим взводом, и солдаты долго спорили, чей это был снаряд: некоторым показалось, будто он прилетел с нашей стороны. Все-таки было решено, что снаряд фашистский, а до наших окопов он не долетел потому, что плохо стреляют.
Скоро должна была наступить ночь, а Никитина все не было, и я начал беспокоиться: если фашисты разнюхают, что мы сидим без артиллерии, и опять полезут в атаку, то нам придется ох как плохо!
С наступлением сумерек разразилась гроза, хлынул дождь, сильный и теплый. Телефонист зажег лампу, и стало видно, как по стеклу нашего небольшого блиндажного окошка струятся дождевые потоки. Я велел вызывать по очереди все взводы, и командиры докладывали, что на их участках дела обстоят нормально: фашисты и светят и стреляют, только перед третьим взводом вот уже тридцать минут не было ни выстрела, не засветилось ни одной ракеты.
— Свети, больше сам, — сказал я командиру третьего взвода. — Смотри внимательнее.
— Смотрим, — лаконично ответил он. — Смотрим.
Но не успел я передать телефонисту трубку, как возле блиндажа ухнуло раз-другой, и вдруг все загудело кругом от разрывов. Сквозь накаты посыпалась земля, огромный ком глины ударил по стеклу, погасла лампа, и запахло фосфором. Этот запах внесло ветром сквозь разбитое окно и с шумом распахнувшуюся от взрывной волны дверь. Я вновь схватился за телефонную трубку, стал звать третий взвод, но мне долго никто не отвечал.
— «Уфа», «Уфа»! — кричал я и дул в трубку. — «Уфа»!
Потом я услышал взволнованный, задыхающийся, голос:
— «Уфа» отвечает! «Уфа» отвечает! На нас идут… около роты… Мы положили их перед траншеями, но они ползут. Дайте артиллерию. «Гром»! «Гром»!
Требуют заградогонь «Гром»! Просят заградогонь «Гром»! Но что я мог сделать? Никитина не было подле меня, не было его разведчиков, не было его пушек! А командир третьего взвода кричал в телефон:
— Я вызвал «Гром»! Две зеленые и одна красная! Почему артиллерия не стреляет?
— Держись без артиллерии, — оказал я. — Держись! — и приказал перебросить ему в подмогу два ручных пулемета и группу автоматчиков из других взводов. Это все, что я мог сделать. Потом связался с командиром полка, но мне ответили, что артиллерия, вероятно, уже на марше и батареи будут на месте минут через тридцать.
— Через тридцать! Когда мне нужен их огонь сейчас, немедленно, сию секунду!..
Вдруг телефонист, все время державший на проводе третий взвод, поднял на меня удивленные глаза:
— Наша артиллерия бьет. Самым смертным боем бьет. Фашисты бегут!
Я выскочил на улицу. Дождь перестал. Перестали рваться и фашистские снаряды, но зато я очень отчетливо уловил в ночи далекий гул пальбы наших пушек.
…На рассвете пришел Никитин. Устало сел на нары.
— Ну как, — спросил, — все живы?
— Все, — сказал я. — Но фашистов побито!..
— Много?
— Человек тридцать.
Он покачал головой:
— Ловко.
— Это ты стрелял?
— Я.
— Как же ты успел?
— А я еще был на месте, когда мой наблюдатель — он все время следил за нашим участком с дерева — сообщил, что ты просишь «Гром». Мы развернулись и жахнули.
— А днем?
— Что днем?
— Днем тоже ты стрелял?
— Днем тоже я. Надо же было пристреляться на всякий случай. Своих никого не задели?
— Нет.
— Ну и хорошо.
— Спасибо тебе, друг.
— Ну, что там, — он устало махнул рукой. Помолчав, спросил: — Хорошо, говоришь?
— Превосходно!
— Надо будет солдатам благодарность объявить.
Вошел радист.
— Товарищ старший лейтенант, связь установлена.
— Как там на батарее?
— Батарея в боевой готовности.
— Через каждые полчаса сверяйте волну. Утром две машины за снарядами. Старшина знает. Все.
ПЕРЕВАЛ
К утру мы без единого выстрела перевалили через первый хребет Альп и спустились в долину. Всюду были виноградники и сады. Фрукты уже поспели и оттягивали книзу ветки деревьев. То там то сям виднелись постройки. Фашисты подожгли некоторые из них, и теперь они медленно догорали.
Долина была забита войсками.
