— Что будем делать, а? — вновь спросил Габлиани. Ему, нетерпеливому и горячему, больше всех было обидно.
Внимание Рябова привлекла дорога, пролегавшая через деревню. Это была широкая, торная, хотя и пустынная сейчас дорога. Но не было никакого сомнения, что ночью по ней передвигались войска. Рябов сказал об этом Койнову.
— А и верно, гляди-ка! — удивился тот. — Снег какой ночью валил, а она словно вылизана.
— Последим, — сказал Рябов. — Что-нибудь да выследим.
Скоро предположения его оправдались: через деревню прошла колонна автоцистерн.
— Вот бы поджечь, — сказал Лабушкин, у которого при виде такой удачной мишени разгорелись глаза. — Пяток гранат, а полыхнуло бы до самого неба.
— Не дури, — сказал Рябов. — Всему свое время.
Разведчики тронулись следом за машинами и, попетляв по лесу, в полдень вышли к другой деревне. Автоцистерны, уже замаскированные, стояли на ее окраине.
— А здесь мы вроде можем поживиться, — образовался Лабушкин.
Вдоль деревенской улицы тянулись провода. Прошло несколько офицеров.
— Ну, — сказал Рябов, — здесь будем брать. — И посмотрел на Береговского. — Действуй.
— Добре, — отозвался тот, вдруг переходя на украинский диалект, — добре, сынку, — и стал не спеша стаскивать с себя маскхалат.
— Не задерживайся, — сказал Рябов.
— Добре, добре, — повторял Береговский.
— Ну, — Рябов порывисто притянул его к себе и поцеловал. — Ни пуха тебе ни пера. Иди.
И вот по дороге, ведущей в деревню, зашагал, беспечно попыхивая трубочкой, Береговский — не Береговский, а ни дать ни взять самый настоящий по виду полицай.
Вот он браво вступил на деревенскую улицу, что-то сказал часовому, указав рукой в сторону леса, и тронулся дальше.
Остановился поговорить с шофером легковой машины, копавшимся в моторе. Набил за разговором трубочку, прикурил от шоферской зажигалки…
Жизнь его висела на волоске, а он, так непринужденно державшийся в фашистском логове, играл, по сути говоря, со смертью, играл страшно — один на один. И когда он скрылся за деревенскими избами, беспокойство его друзей, оставшихся на опушке леса, возросло до предела.
Его ждали больше часа. Обогнув деревню, он пришел к друзьям, сел на пенек, сказал: «Спектакль окончен», — и стал не спеша натягивать на себя маскхалат.
— Насмотрелись мы на этот спектакль, будь он не ладен, — радостно глядя на него, сказал Лабушкин.
— Страшновато, что ли, было тебе, Иван? — спросил Береговский, прищурясь.
— Страшновато, — признался тот.
— В общем, так, — Береговский поднялся, завязывая тесемочки на рукавах. — Гарнизон небольшой. Третий дом справа, красная крыша, пять окон по фасаду, палисадник, возле палисадника часовой, — штаб. Часовых еще двое: один возле автоцистерн, а другой, небось видели, беседовал чуток со мной. По деревне слоняются два патруля.
— Обстановка ясна, — сказал Рябов.
Лабушкин, сдвинув шапку на затылок, раздумчиво проговорил, глядя на деревню:
— Больно велика, черт. И гарнизон — тоже. Паника у них может подняться. Трудновато нам будет уйти от них. — И повернулся к Береговскому: — А как же ты часового-то обошел?
Береговский, улыбаясь, подмигнул ему:
— Говорю, я староста из соседней деревни, к бургомистру в город ищу. Понял?
— Слушай-ка, сержант, — заговорил Койнов, и все обернулись к нему. Он был малоразговорчив, но уж если говорил, то говорил всегда дело, не как Лабушкин. — Слушай-ка, что я придумал, — продолжал Койнов. — Далеко мы сейчас от переднего края?
— Километрах в двенадцати. А что?
— Я думаю: партизаны могут здесь появиться?
— А на что они тебе? — спросил Лабушкин.
— Ты погоди. Они мне не нужны. Это верно. Однако можем мы под них сработать, а? Партизанский налет и все такое… Чего вам ждать, когда гитлеровцы перепугаются и панику поднимут. Давайте мы им сами такую панику закатим, чтоб они не скоро того офицера, что мы сопрем, хватились.
Лабушкин изумленно поглядел на него, подмигнул, присвистнул:
— Ну и хитрый же ты мужик у нас. Прямо дипломат.
— Ясно, — подумав, сказал Рябов, — Действовать будем так. Лабушкин и Габлиани поджигают автоцистерны. Когда начнется пожар, Береговский и Койнов забрасывают гранатами часового на другом конце села. Я беру пленного. Пока они оправятся от паники, мы далеко уйдем.
План этот всем понравился.
— Эх, черт, ловко, — сказал Лабушкин, передвинув шапку с одного уха на другое.
Однако не во всем хорош был этот план. Разведчики поняли это потом, но было уже слишком поздно.
С наступлением ночи, условившись встретиться на том же месте, они разошлись.
Рябов, обогнув лесом деревню, обрезав но пути телефонные провода, отсчитал третий дом, подобрался к огороду, махнул через плетень, отдышался. Прислушавшись, осторожно пополз вперед.
Подобрался к крыльцу, присел за поленницей дров, стал ждать.
Часовой похаживал перед палисадником, посвистывал. «Скоро ты не так засвистишь», — подумал Рябов.
В доме было тихо. Потом хлопнула дверь, кто-то вышел на крыльцо, сбежал, дробно стуча каблуками, по ступенькам. Часовой распахнул калитку, вытянул руки по швам, задрал голову, замер.
Вдруг на краю деревни хлестнула автоматная очередь, ухнули гранаты, тонкий, не то удивленный, не то жалобный визг повис в ночи, резанул по слуху. Рябов ощупал гранаты, нож. Подобрался, чувствуя, как мышцы напряглись в всем его могучем теле. А над деревней, все разгораясь, полыхало зарево: Лабушкин и Габлиани, отчаянные головы, обрабатывали свой «объект». На улице слышались встревоженные голоса, раздавалась торопливая команда, хлопали возле горящих цистерн выстрелы, человеческие фигуры метались по деревне. Из штаба выскочил один, второй, третий… Застегивая на ходу шинели, заряжая автоматы, бросились на пожар. А в это время на другом конце деревни начали орудовать Койнов и Береговский. Орудовали, видать, ловко. Беспорядочной стрельбой, криками, взрывами гранат нагнали на фашистов большой страх. Часовой, растерянно топтавшийся возле калитки, не вытерпел, кинулся, пригнувшись, вдоль улицы.
Рябов в два маха вскочил на крыльцо, рванул дверь.
В избе спиной к нему стоял офицер, крутил ручку телефона, кричал что-то в трубку, опять крутил.
Рябов шагнул в избу. Офицер оглянулся, раскрыл рот, но не вымолвил ни слова и, схватясь рукой за горло, словно сам себя хотел задушить, не спуская расширенных, полных ужаса глаз с Рябова, стал пятиться, натыкаясь на табуретки.
— Хальт! Хенде хох! — сказал Рябов, исчерпав этим весь свой запас немецких слов.
Но офицер, словно обезумев, непонимающе глядел на него и продолжал пятиться. Потом, вскрикнув, согнувшись, кинулся в сторону, пытаясь расстегнуть на животе кобуру пистолета.
Рябов прыгнул, навалился на него всем телом, прижал к полу. Офицер захрипел под ним…
Вернулся Рябов к своим один, усталый, разгоряченный, злой. Сказал, подавая Лабушкину портфель:
— Поноси пока. Тут бумаги, карты, планы всякие… Со стола собрал.
— А где же?.. — вопрос застрял у Береговского в горле.
Рябов в отчаянии махнул рукой:
— Помер.
— По-омер?
— Я его немного поприжал, — Рябов с сожалением поглядел на свои огромные ручищи, — а из него и дух вон.
— Жалко, — сказал Койнов. — Надо бы поласковей с ним…
Это был, пожалуй, единственный случай, когда сибиряк искренне пожалел о преждевременной кончине заклятого врага.
— И чего они таких квелых в армию призывают, — досадовал Лабушкин, вертя в руках объемистый портфель, туго набитый всевозможными бумагами.
Пожар, перекинувшийся на соседние избы, разгорался. Темные тени людей метались по деревне. Слышались встревоженные выкрики, треск дерева и то поднимавшаяся, то затихавшая стрельба…
Но разведчикам было теперь не до этого. Обескураженные случившимся, вышли они на дорогу и скоро исчезли в ночной тьме.
3
Ночью дороги, ведущие к фронту, ожили. Шли машины, обозы, передвигались танковые, артиллерийские и пехотные части. Было ясно, что фашистское командование, готовясь к наступлению, стягивает на этот участок фронта значительные свежие силы.
Шагая впереди разведчиков, Рябов размышлял: «Надо сперва как можно дальше уйти от горящей деревни и отдохнуть. Ребята устали. А потом… Потом брать «языка» в другом месте…»
Ему было и больно и совестно перед товарищами за то, что слишком приналег на офицера.
«Надо бы полегче, — корил он себя. — Погорячился…» Его не страшило, что они все глубже и глубже забираются в тыл врага. Его начинало беспокоить другое: вдруг наступила весна. Даже ночью на дороге стало сыро, и валенки у них промокли.
Они шли лесом, потом полем, на котором во многих местах уже виднелись темные проталины, потом опять вошли в лес и, забравшись в глубине его в овраг, наломали жердей, еловых лап, сложили шалаш и, поев консервов с сухарями, повеселели.
