Ну, пытать-то Леховича, пожалуй, и не будут. Да и директор в палачи явно не годился. Но все ж таки: Сергей стоял, как скала! В этом Гриша не сомневался.
- Я даже хотел сар-ка-сти-чески улыбнуться, - сказал Лехович.
- Что?
- Ну, значит - со злой насмешкой: кого, мол, надеетесь вы сломить?
"Как Овод", - отметил про себя Гриша и спросил:
- А что ж директор?
- Его-то под конец я и пожалел. Он стал задыхаться, посинел говорят, это у него не от злости. От болезни. А вот Стрелецкий, тот...
- И Стрелецкий там был? У директора?
- А как же. Стоял рядом. Он не сводил с меня своих змеиных глаз.
Лехович мог говорить об этом часами. Глядя на него, можно было подумать, что тяжкое наказание, придуманное начальством для третьеклассников, неожиданно обернулось для них прямо-таки праздником. Во всяком случае, жизнь у них пошла куда интересней, чем раньше. Рассказов, разговоров одних сколько! На третий класс было теперь обращено внимание всего реального училища. Даже семиклассники - и те не могли скрыть своего интереса нарочито снисходительными улыбками.
Правда, у очень многих учеников третьего класса отметки пошли хуже: не все успевали готовить уроки как следует. После двухчасовой отсидки (а после отсидки сколько времени уходило на жаркие беседы о том, кто и как ответил директору, Голотскому, надзирателю...) реалисты провожали друг друга и подолгу стояли потом у ворот - всегда находилось что-нибудь не рассказанное до конца...
Да, отметки пошли хуже. А между тем эта мера наказания - оставить без обеда - считалась в то время достижением педагогики. Карцер был упразднен не так уж давно - в 1905 году.
От этого "достижения" педагогики ученики оставались голодными, часто наживали себе малокровие, учиться начинали хуже за недостатком времени, а поведение у самых тихих начинало почему-то становиться все громче...
- А знают у вас в классе, что это ты рисовал? - спросил вдруг Гриша.
- Ну... знает кое-кто. Многие, должно быть, знают. А раз многие, значит - все! - засмеялся Лехович.
- Не выдадут?
- Что ты! У нас, в третьем, знаешь какой народ!
И все ж таки Сергей задумался на минутку:
- Правда, двоих я знаю... ненадежных. Нет, сейчас еще одного вспомнил. Значит, трое. Да они не решатся выдать. Побоятся.
Вся эта история, живо, конечно, интересовавшая Гришу, как и всякого реалиста, в общем мало его касалась. И вдруг она неожиданно сыграла свою роль в его судьбе.
Стрелецкий про него забыл! Ну, может, и не совсем забыл, но он так теперь занялся третьим классом, что ему, видно, стало не до Григория Шумова. Почти все перемены надзиратель проводил с третьеклассниками: с ними же он сидел по два часа после уроков, то уговаривая их "сознаться", то угрожая...
Правда, при встрече с Гришей надзиратель по-прежнему глядел на него загадочно. И это не сулило в будущем ничего доброго.
Но пока все обходилось благополучно, если не считать четверки по поведению, которая была проставлена в Гришином дневнике, - и это в конце года! В аттестатах после четверки писалось в скобках буквами: "хорошо". Но Гриша уже знал, что значит это "хорошо", когда дело касалось поведения. С четверкой по поведению в аттестате не принимали ни в одно высшее учебное заведение. Вот тебе и "хорошо"!
Ну, до аттестата Шумову далеко, можно было об этом и не думать долго. Он и не думал. По всем предметам (кроме поведения, которое тоже почему-то считалось предметом) у него были теперь круглые пятерки.
К самому концу года выяснилось: первым учеником стал Персиц. Он и по поведению получил пятерку.
24
Весной дни полетели стремительно.
Утром Гриша просыпался с чувством радости: скоро он увидит своих! Мать и отца. И бабушку с Ефимкой.
О побеге он больше не думал.
Радость, просыпавшаяся вместе с ним рано утром, уже не покидала его оттаявшее сердце до самого вечера.
Весна переломилась: не стало дней, когда нет-нет, да и потянет с реки студеной прохладой.
Наступила весна в цвету, со щедрым солнцем, с первым, еще ласковым зноем и с первой городской пылью.
Перед училищем, через дорогу, на широколапых каштанах зажглись бело-розовые свечи.
Туда - в городской сад - реалистов теперь пускали на каждой перемене. В конце перемены сторож Донат созывал их в классы; он выходил с ярко начищенным колокольчиком на крыльцо, щурился от солнца, и тогда вдруг видно становилось, какое у него доброе лицо.
Семиклассники (а они-то главным образом и заполняли все аллеи) смотрели, однако, на это лицо с ненавистью и остервенело захлопывали учебники: на носу экзамены, и, по установившимся обычаям, выпускники не расставались с книгами даже на переменах, хотя и понимали, что этим делу ничуть не поможешь.
Но обычай есть обычай - отступать от него не полагалось, и рослые реалисты ходили во время перемен, не отрывая глаз от раскрытых учебников.
Гриша сочувствовал им и еще больше радовался за себя; у них впереди мучение, трудные и долгие экзамены, а он, свободный и счастливый, уедет на днях к своим!
Иногда кто-нибудь из старшеклассников с веселым отчаянием захлопывал учебник:
- Эх! Перед смертью не надышишься!
И сразу же отовсюду неслись отклики:
- Тебе хорошо говорить, Грабчинский!
- Ты на тройках проедешь!
- Прокатишься лихо!
Это были намеки на неизменные тройки по всем предметам, которые были уделом Бронислава Грабчинского.
- А мне не в путейский подавать, - спокойно отвечал беспечный семиклассник.
- Тебя не только в путейский - тебя и в технологи не возьмут. И в политехникум тоже. Куда ж тогда? В Коммерческий, что ли? Говорят, есть такой - в Москве.
- Ну, зачем же в Коммерческий. Я на юридический поступлю.
- А латынь!
В реальных училищах латинский язык не преподавался, а без знания его в университет не принимали. Но это почему-то мало заботило Грабчинского:
- Буду адвокатом. Может, на настоящих тройках кататься стану, на гнедых!
- Латынь!
- По настоящему Невскому в Питере прокачусь. Адвокаты знаешь сколько зарабатывают? Ого!
- Латынь!!!
Грабчинский сказал щурясь:
- Есть такой кудесник в нашем городе, по фамилии Зыбин. Семинарист. Он любого человека за одно лето натаскает по латыни. Я уже беру у него уроки. А в августе сдам экзамены при учебном округе.
Гриша, услыхав знакомую фамилию "Зыбин", подошел поближе к старшеклассникам. Те вдруг понизили голос:
- Тише. Витол идет...
- Да... Не повезло бедняге.
- Ну, он-то не считает себя беднягой.
- С виду. Он гордый!
- А добился-таки Стрелецкий своего.
- Ну, и мы помогли тоже, надо прямо сказать.
- Ах, держите меня! Какое самобичевание!
- Над этим не смеются, Дзиконский. Четверку по поведению за одну дерзость в разговоре с надзирателем не ставят. Слыхал, о чем говорили на педагогическом совете?
- О "демонстрации", которую он будто бы организовал? Но я в ней не участвовал. Значит, и бичевать мне себя не за что. Дурацкая, между прочим, была выходка.
- Дурацкая. Нам от этого не легче - тем, кто в ней участвовал.
- А вы бы не участвовали.
- Ну, не все ж воспитаны отцами-полицмейстерами.
Дзиконский побледнел, открыл как-то криво рот, но в это время подошел Витол.
Он был румяный и веселый, как всегда.
- Обсуждаете пути-дороги? - спросил он дружелюбно.
- Да, да! Вот Грабчинский, оказывается, избрал себе дорогу на юридический.
- Неплохо.
- А ты, Витол?
- Я - в учителя.
Наступило молчание. Потом кто-то спросил:
- Куда? В деревню?
- Конечно.
- В Прибалтику куда-нибудь?
- Нет. В мордовскую деревню.
Семиклассники переглянулись. Грабчинский заговорил горячо:
- Слушай, Витол, вот мы тут толковали... Мы перед тобой виноваты. Все мы... кроме Дзиконекого, конечно.
Он с язвительной усмешкой поглядел в сторону сына полицмейстера.
Тот откликнулся, зло блеснув глазами-бусинками:
- Не одного Дзиконского! Я далеко не один, имейте в виду, господин будущий "аблакат"!
- Не пойму, о чем идет речь, - спокойно сказал Витол.
- О нашей вине перед тобой, - снова заговорил Грабчинский. - Когда мы собрались вокруг тебя - по уговору - и ты обличал Стрелецкого...
Витол смешливо сморщился:
- "Обличал"! Быть тебе адвокатом, Бронислав!
- На тебя взвалили общую вину!
- Да вины-то и не было.
- Ну, все равно. Тебя обвинили, что ты подговорил всех нас собраться демонстративно, а мы... мы тебя не защитили.
- А что бы вы могли сделать?
- Ну, если бы мы все как один...
- Оставь... "Все как один"! Вот Дзиконский уже выбывает из "всех".
- Прежде всего я не был там! Во время этой демонстрации.
- Положим, ты там был, - ответил Витол. - Я тебя видел. Да это не важно. Ты, конечно, подошел случайно. Но, кроме Дзиконского, - Витол оглянулся, - я мог бы назвать многих...
Несколько семиклассников, слушавших разговор, отошли в сторону с беззаботным видом, но довольно поспешно.
Витол засмеялся:
