Под деревьями стояли накрытые чистыми рушниками столы с квасом, нарезанными ломтями черного хлеба, простоквашей.
В этот день угощения хватало всем.
К вечеру весь навоз из деревни был вывезен.
Коровы, удивленно мыча, входили в чистые, пустые хлева.
Гриша бегал по улице уже весь мокрый, гонялся за обидчиком Елизаром; тот ухитрялся, ловко отскочив в сторону, облить еще раз его с головы до ног.
Они оба даже пива успели хлебнуть. Гриша отпил из кружки немного: невкусно - горько, как полынь.
- Это от хмеля, - объяснил ему Елизар.
Латышский конец деревни весь был - со двора во двор - украшен высоченными жердями, увитыми хмелем. Хмель так разросся, что жерди эти казались издали зелеными колоннами.
Хмелем были оплетены и дворовые ограды из ивняка.
В русском конце деревни плетни стояли голые: староверы пива не варили.
Уже вызвездило, когда Гриша бегом, чтоб не озябнуть в непросохшей одежде, вернулся к усадьбе графов Шадурских. А уходить было жалко: позади звенели по всей деревне Аудри хоровые песни.
Никто дома не заругался на него, измазанного, мокрого. Всем же понятно, и матери тоже: обычай! Обычай надо исполнять. А ситцевую рубаху со штанами нетрудно и постирать.
- Батя, а почему в других местах такого обычая нету?
- Кой-где есть.
- В "Затишье" не было.
Винца вмешался:
- И в усадьбе Шадурских нету.
- Почему? Весело на толоке...
- "Почему"! Потому что в конюшне у Шадурских коней хватит.
- Ну, и что ж? На этих конях - да сразу бы в поле! С песнями!
- Вот непременно и видно, что в училище тебе толковали больше про звезды. Да еще про эту... про арифметику. А про землю мало. На земле так: где много бедняков, у которых коней нету, там без толоки не обойтись. Там надо... как это...
- Сообща. Артельно, - ответил Иван Шумов.
- Ну вот: непременно артельно.
- А почему тогда и другую работу нельзя делать артельно? Веселей было б.
Винца вдруг захохотал, закашлялся. Потом вытер заслезившиеся глаза:
- Э, полайдны! Ты, брат, далеко забираешься!
Неслышно подошедшая мать послушала разговор и сказала негромко (теперь она редко кричала на Гришу - гордилась сыном-реалистом):
- Ну как ты не поймешь! Если, скажем, поле засевать или рожь жать как тут станешь артельно работать? Тут у каждого свой кусок земли, он на нем и трудится. Какая ж тут может быть артельная работа? Каждый за себя. На этом земля стоит.
- Ну, а если вот как сегодня - толока?
- Тут уж нужда заставляет, тебе Винца втолковывал. Не у всех кони есть. Значит, одни хозяева дают лошадей, другие - работников. Это от нужды.
- Читал я в книжке одной, - сказал Иван Шумов, - помнишь, мать, Петр Васильевич Сметков мне оставил... читал я в ней, будто по прошествии времени и во всем труде крестьянском...
- Читал ты! - перебила мать и оглянулась по сторонам. - Смотри не дочитайся. Попадешь туда, откуда Винца к нам приехал.
- А Винца для меня хуже не стал оттого, что в тюрьме побыл. Наоборот...
- Тебе-то он не хуже! Мне тоже, может, не хуже. А вот самому Винце, скорей всего, худо там было.
- Мне было худо, - подтвердил Винца, - но я не жалею. Я там прошел... как это говорится... курс наук.
- Чему ж ты научился?
- Я узнал, что наш брат крестьянин должен идти за рабочим. Как солдат за командиром. Вот как! Рабочие тоже знают, за кем им надо идти. Может быть, за такими, как непременно тот, кто написал книгу, ту, которая была в руках у Иван Иваныча. Мне уж не читать книг... Но и без книг мне кой-что с прошлого года стало видней...
- Пойдем, Гриша, - сказала мать решительно и взяла сына за руку, пойдем, нам пора на ночлег. А они вдвоем пусть еще помолотят языками, притомятся - тоже спать пойдут.
Гриша пошел нехотя - что-то надо было додумать, спросить, про какую это книгу говорил отец, - но ослушаться матери он не решился.
Как только Гриша вошел в баню, глаза у него сразу стали слипаться. Он еле успел сменить рубаху, улечься на колючий сенник у черной, пахнущей сажей стены - сон властно одолел его.
28
Ну, теперь время полетело - не оглянуться!
Мало ли занятий у человека в одиннадцать лет, если у него есть во всех делах надежные спутники! Гриша с Елизаром и другими мальчишками мастерили самодельные удочки, уходили далеко на реку Росицу ловить рыбу, сидели там по целым дням, запасшись куском хлеба; разгородили ручей в овраге, устроили запруду, вода в ручье поднялась до колен: плавать нельзя, а искупаться можно. Ходили в местечко, что лежало в котловине невдалеке от усадьбы Шадурских: глянешь сверху - пригоршня худых крыш, деревянных, почерневших. Жила там еврейская беднота. Чем она жила, было не известно никому, даже Елизару Козлову, который утверждал, что знает всех жителей на сто верст вокруг. Про местечковых жителей было ему известно одно: их скоро прогонят.
- Куда прогонят?
- Куда? Прочь. Когда была цела дубовая роща под самым имением видишь, пни остались, - тогда из окон палаца местечка видно не было. А потом дубы спилили - графу деньги понадобились дозарезу, он и велел свести рощу. Рощу сегодня свели, а завтра глядит пан Шадурский - прямо из его окон видно - дома не дома, хлевы не хлевы. "Это что такое?" - "Это местечко, ваше сиятельство, на вашей земле строено". - "На моей? Снести! Жителей вон! В двадцать четыре часа!" И все такое, так и дальше.
- А что дальше-то?
- А дальше что ж... граф вот уж четвертый год не ездит в это имение и про евреев, должно быть, забыл. Ему и без них дел много.
- Он штанмейстер, - вспомнил Гриша.
- Как?
- Штанмейстер. Царю штаны сымает.
- Вот приедет он в имение, местечковых всех выгонят.
- Куда ж они пойдут?
- Не знаю. Я слыхал, некуда им идти. А Шадурскому какое дело?
С той поры внимательней приглядывался Гриша к кудрявым ребятишкам, бледным, большеглазым, похожим на внуков бесстрашного Исаака. Что ж с ними будет, с ребятишками малыми?
А Елизар уже звал его на новые дела: мастерить самострел для охоты, идти в дальний бор за земляникой... Да мало ли дел на свете!
В августе удалось славно поработать на уборке ржи. Дни стояли знойные, зерно начало сыпаться - работали люди в поле с зари до зари.
И деревенские ребята, те, кто повзрослей, а с ними и Григорий Шумов, вязали вместе с бабами снопы, возили возы на ток, а на току даже пробовали браться за цепы - молотить, да мужики цепов не дали: дело серьезное, не ребячье.
Потом ходили ребята серые от ржаной пыли, как мыши.
К осени Гриша с Елизаром так свыкся, что ни одного дня без него провести не мог.
Однажды он доверился новому своему приятелю - рассказал, как ходил он когда-то искать Железный ручей. Сказки все это, конечно... Теперь-то он и сам понимает, что это сказки. Все ж таки подрос немножко с того времени.
- Какие ж сказки? - серьезно сказал Елизар Козлов. - Никаких сказок тут нету. Я сам видал Железный ручей. Он за Дальним бором течет.
- И пил из него?
- А как же, пил. Вода - у-у, холодная! Зубы ломит! И железом пахнет.
Все это Елизар явно выдумал. Гриша поглядел уклончиво в сторону и сам почувствовал, как у него лицо стало "косым", недоверчивым, а поделать с ним ничего не мог. Он проговорил:
- Ну, пойдем тогда вместе к этому Железному ручью. За день дойдем?
- "За день дойдем?" - передразнил его Елизар, догадавшись, что Гриша не верит, и обидевшись. - Ты думаешь - вру? Да оттуда, с ручья этого, теще Шадурского в бочках воду возили, - это когда еще графы жили тут. Она, теща-то, была хилая, слабая, ходила, палкой подпиралась. Ее железной водой цельное лето укрепляли, чтоб до времени в землю не легла. А ты: "За день дойдем?"
- Ну, а все ж таки: сколько туда ходу?
- Ежели утром, чуть свет, подымемся, заполдень будем там.
- Пойдем?
- Пойдем.
- Когда?
- А когда - вот этого уж не скажу.
- Та-ак, - протянул Гриша.
- Чего "так"? Ты вольная птица, гоняй по всему свету - хошь козу, хошь стрекозу. А меня батька заставляет по дому работать.
- А если в воскресенье?
- В воскресенье... Верно. В воскресенье работать не велят. Ладно, я дома отпрошусь, скажу - к тебе в гости пошел. Мой батька Ивана Иваныча уважает.
- Ты и на самом деле приходи к нам. Знаешь, где мы живем? В старой бане, за усадьбой. А потом мы пойдем будто погулять... В Дальний бор. По рукам?
- По рукам!
Елизар и в самом деле ударил по Гришиной ладони - и больно. Здоров был парнишка. Может, и в самом деле не врет - пил воду из Железного ручья.
- Я тебя в ручей с головой окуну - будешь верить, когда тебе сущую правду говорят. Не моя привычка врать, запомни, - сказал Елизар.
И вот ранним августовским утром приятели отправились в путь. Воздух был тихий, но уже с холодком. Кое-где на деревьях листья ударяли в желтизну.
Долго шли проселком, бороздя босыми ногами пыльную колею. К полудню пыль стала горячей; солнце сильно припекало плечи путников.
- Ты говорил - заполдень придем.
- Да вот он, Дальний бор.
На горизонте видна была синяя полоска. Даже издали на нее было отрадно глядеть в такую жару.
