Гриша проходил мимо, бросая Ефимке на ходу покровительственное: "Как дела, орел?", - и забывал о нем.
Как-то раз услышал он разговор Ефимки с бабушкой:
- Баба, а я батин кто?
- Ты у бати соколик ясный.
- А у мамани?
- Колокольчик звонкий.
- А у тебе, баба?
- Ах ты, моя ягодка лесная!
- А Гришин?
- Гришин ты орёлик степной.
Ефимка засиял огромными глазами. Гриша удивился, вглядевшись в него: таких пригожих среди Шумовых, должно быть, еще и не было.
Но люди в Гришином возрасте не интересуются малыми ребятами. С Ефимкой ему делать было нечего. И он опять уходил, слонялся по саду без дела, скучал. Дни - ясные, солнечные дни - тянулись без толку, нестерпимо медленно.
Вот почему, услыхав однажды ребячьи голоса где-то на дне оврага, он живо спустился по косогору вниз.
Трое босых деревенских мальчишек - хорошего роста, не малолетки, переговариваясь, старательно вытаскивали со дна ручья обточенные водой камешки, складывали их горкой. Что-то они надумали: должно быть, запруду решили строить.
- Что вы тут делаете? - крикнул Гриша.
Увидав его, они выронили камешки, опустили руки. Никто из них не ответил на вопрос.
- Не понимаете по-русски, что ли? - И Гриша повторил вопрос по-латышски.
Мальчики переглянулись и несмело улыбнулись.
- Ну, чего молчите? - Гриша шагнул ближе к ним: - Языки проглотили, что ли?
Ребята стояли молча и подталкивали друг друга локтями. Потом вдруг кинулись бежать. На другой стороне оврага росла внизу бузина - она затрещала под локтями и босыми ногами мальчишек. Потом все стихло: видно, ребята уже поднялись в ельник.
Гриша перепрыгнул через ручей, потрогал вытащенные из воды - видно, недавно - камешки: они были еще мокрые, длинные зеленые нити водорослей опутывали их; пахло тиной.
Ему стало еще скучней. Не строить же одному запруду.
И домой идти не хотелось. Он стал подниматься по крутому склону оврага - в ту сторону, куда убежали мальчишки. Густой ельник не хотел пускать его наверх. Гриша нагибался под упрямыми ветками, упирался плечом в смолистую кору, полз дальше.
Но зато, когда выбрался он на самый край оврага, какой простор открылся перед ним! Зеленая рожь струилась атласными волнами под ласковым ветром. Темнели кудрявой листвой вдаль уходящие полоски клевера. И совсем близко чуть слышно звенел своими сережками незрелый еще овес.
А по дороге, вьющейся среди этого простора, летели, подымая пыль, мальчишки, удравшие от Гриши.
Они бежали, оглядывались назад и, увидев на опушке ельника Гришу, припустили еще прытче. Вот кому хорошо живется на свете! Совсем недавно Гриша сам был такой.
Когда он вернулся домой, мать зорко оглядела его и сказала с укором:
- Это как же тебя угораздило? Все плечо в смоле вымазал.
Гриша взглянул на свое плечо: маленькое пятнышко, отчистится.
Но после обеда мать неумолимо приказала:
- Снимай, кавалер, форму.
И дала ему ситцевую рубаху и старые, залатанные на коленках штаны.
Э, да Грише только этого и надо!
Он с охотой надел привычное деревенское платье и, босой, легкий будто на два пуда убавился, - вышел из "палаца"-бани на волю. За баней сидели на бревне отец с Винцей - пообедали, а теперь отдыхали.
- Батя, мне скучно, - пожаловался Гриша: - нигде людей нет. Что это за место такое? Даже сами Шадурские не хотят сюда ехать, дом стоит пустой.
- Разжаловали тебя? - спросил, усмехаясь, отец. - Не жалко было форму сымать?
- Нет, не жалко.
- Шадурские сюда не приедут, - проговорил Винца: - они важные. Сейчас живут на теплых водах.
- Тизенгаузен разве не был важный? А он все ж таки жил у себя в имении.
- Нет, Шадурский будет поважней. Что Тизенгаузен перед ним? Тьфу! А Шадурский, он... как это... штанмейстер* его величества! Он царю штаны по утрам надевает - вот какой чин. Самый важный!
_______________
* Ш т а л м е й с т е р - один из придворных чинов в царской
России.
- Ты смеешься!
- Чего смеяться? Над этим нельзя смеяться.
До чего ж приятно было ступать по траве босыми ступнями, натруженными за зиму в тесных ботинках!
Гриша почувствовал себя легким, как птица. Взмахнешь руками пошире да половчей - и полетишь... Он побежал, не касаясь земли пятками, по дорожке, потом мимо поваленной ограды, мимо брюзгливых облупленных львов, и снова открылось перед ним зеленое поле. Только с одного края этого поля торчали унылые какие-то пни, и крапива с репейником буйно росли среди них. Гриша свернул в другую сторону, дорог теперь перед ним много, выбирай любую. Через минуту он добрался до проселочной дороги; она была покрыта горячей бархатной пылью. Разминая ее ногами, он пошел шагом.
И вдруг увидел давешних мальчишек. Они возвращались, видно, назад после своего бегства.
Чтоб их не испугать снова, Гриша остановился и начал ковырять большим пальцем босой ноги пыль на дороге, будто искал что-то.
Но мальчишки и не собирались бежать. Когда они поравнялись с Гришей, один из них сказал серьезно, как взрослый:
- Здорово.
- Здорово, - ответил Гриша. - Почему ж это вы удрали от меня?
Мальчишки все засмеялись разом. И один - черный, как цыган, с синими белками глаз - сказал:
- Мы думали, ты барин.
- Ну, и что ж?
- Мы с барами не водимся.
- Кто с барином поговорит, тому, глядишь, и нагорит, - сказал другой мальчишка, с выгоревшей на солнце белесой головой. Он, видно, повторил услышанное от взрослых.
- Складно, - похвалил его Гриша.
- У него дед сказочник. Он в деда пошел, - проговорил парнишка, похожий на цыгана.
- Как тебя зовут? - спросил Гриша.
- Елизар Козлов. А тебя я знаю теперь, как кличут: Шумов Григорий. Ты сын Ивана Ивановича.
- Откуда ты узнал?
- Да мы давно слыхали, что к Ивану Ивановичу приедет парнишка из города, ученик. Ну, мы думали - маленький. А как давеча увидели тебя в овраге, не поймем вначале: кто такой? Больно ты велик ростом.
- А откуда вы сами? Почему батю моего знаете?
- Да мы кругом всех знаем, - ухмыльнулся Елизар. - А сами мы из деревни, Аудри называется.
- Деревня-то русская? Отчего ж название такое?
- Соседями живем: половина деревни латыши, половина - русские. А название такое потому, что тут вся сторона - латышская.
Гриша удивился: что русские деревни были по соседству с латышскими, это он знал, но, чтоб в одной деревне проживали рядом и русские и латыши, про это он слышал в первый раз.
- Приходи к нам завтра! - предложил вдруг Елизар. - Завтра у нас толока.
27
...Толока? Вот что такое толока.
В мае (чаще всего - в конце мая) деревня в один день вывозит весь скопившийся за год навоз на поля, отдыхавшие под паром.
Лошади были не в каждом дворе, а в Аудри они и вообще-то были наперечет. И вот, по обычаю, аудринцы раз в году работали артелью, вскладчину: кто давал коня, кто телегу с работником, кто только работников - это те, у кого лошади не было.
Хозяйки готовились к толоке загодя. В одном дворе варили пиво, в другом готовили обед, в третьем блины ставили.
И артельная работа - толока - обращалась в праздник: веселые парни и подростки вскачь, с песнями гнали порожние телеги к хлевам - ко всем по очереди. Груженые возы двигались тоже не шагом, а рысью; украшенные разноцветными лентами кони словно заражались удалью возниц. Хозяева их, конечно, смотрели на такую удаль со скрытой тревогой, но ничего не поделаешь: обычай.
Латышская и русская речь слышалась вперемешку; иногда, стоя на пустой телеге, мчались с поля в обнимку бритый латыш и бородач-старовер, оба уже навеселе от домашнего горького, круто заправленного хмелем пива.
Гриша пришел в Аудри еще по холодку, ранним утром, а его новый знакомец, Елизар, уже гнал на телеге по деревне, лихо размахивая концом вязанных из цветной шерсти праздничных вожжей.
Он увидел Гришу, крикнул на всем ходу:
- Садись!
И нарочно хлестнул коня, чтоб промчаться мимо Гриши, - тот же все равно не сумеет вскочить. А потом уж Елизар остановится, позволит ему сесть.
Но Григорий Шумов вырос в деревне - он и не подумал садиться с размаху: так и под колеса угодишь. Он с минуту бежал изо всех сил рядом с телегой, а потом, поравнявшись скоростью с рысью коня, ловко вскочил на передок, стал рядом с Елизаром.
В гриву коня были вплетены красные и зеленые ленты; ветер шумел в ушах.
Ну, все было прямо как на свадьбе! Только просторная крестьянская телега - вся в коровьем навозе. Да что за беда!
Вечером предстоит новое удовольствие: все будут обливать друг друга водой. Отмоются. Девушки заранее приготовили ведра у колодцев. Всегда выходило так, что они ловчей окатывали водой кончивших работу парней. Да так и полагалось: парни измазались, их рубахи теперь все равно стирать вода этому делу только поможет; а девушки работали по дому, угощали приехавших с поля стаканом пива, пирогом, крупеней, а одевались в этот день нарядно, - не обливать же новую кофту из ведра! Надо совесть иметь. И парни делали вид, что промахиваются, лили воду мимо, а то - для смеху - и прямо на себя: все равно, дескать, я мокрый.
