Мы выбирались из западни – униженные, грязные, безмерно счастливые. Передавали по цепочке оружие, сумку с продуктами, которая вследствие соседства со Степаном как-то подозрительно усохла.
– Прыгайте сюда, здесь твердо! – показывал Стрижак. Мы прыгали, а потом скачками взлетали на безопасную каменистую возвышенность. Потом лежали, приходили в себя, обсыхали. Стрижак курил, сидя на пригорке. За его спиной мерцал капот моего внедорожника. События ночи, особенно допроса «с пристрастием», наложили на мужика серьезную печать. Бледный, как призрак, весь опухший, подергивался глаз; руки временами забывали, что должны лежать спокойно, и судорожно елозили.
– Неожиданно, – выразил всеобщее мнение Корович. – Какими судьбами, Александр Витальевич?
– По-моему, все понятно, – пожал плечами Стрижак.
– Ты намеренно ждал, пока мы там начнем задыхаться? – Я показал подбородком на рваную крышу микроавтобуса, опоясанную комковатой глиной. – И только затем пришел на помощь?
– Перестань, Михаил Андреевич, – поморщился Стрижак. – Я ведь не держал вас в поле зрения, ехал по вашим следам, часто останавливался у развилок. Ваш протектор неплохо отпечатался, уж поверьте. Выехал сюда, а ваш след так красноречиво оборвался на ровном месте... Несложно догадаться. Чем критиковать меня, лучше поблагодарил бы за спасение. Не рассчитывали, признайся? С жизнью простились, все такое...
– Полагаю, тебе что-то надо от нас, – проворчал я. – Даже догадываюсь что.
– Правильно догадываешься. И все же ваши задницы не там, а здесь.
– Согласен. Спасибо, Александр Витальевич. Но как-то не хочу просить у тебя прощения за нанесение телесных увечий, за допрос, который не пошел на пользу твоему здоровью...
– Я тоже не хочу извиняться. За происки в твой адрес, за посыл своего человечка в вашу команду, за кражу автомобиля... Хороший, кстати, автомобиль.
– Я знаю...
– И чувства мои к тебе, Михаил Андреевич, за прошедшие несколько часов отнюдь не претерпели изменений. Ты знаешь, за что я тебя ненавижу. Но понимаю твои поступки и, возможно, на твоем месте поступил бы так же.
– Минуточку, Александр Витальевич, – перебил Шафранов. – Ключевое слово в последних фразах – «ненавижу» или «понимаю»?
– А это не важно, – криво усмехнулся Стрижак. – Не собираюсь вас предавать. Не выношу предательства. И свое участие в мятеже годичной давности трактую не как измену, а как действия согласно убеждениям. Полагаю, после всего случившегося мы нужны друг другу. Предлагаю забыть прошлое и стать если не друзьями, то хотя бы надежными партнерами. И вам, и мне ничего не светит на этой земле. Вы хотите начать жизнь заново в каком-нибудь приятном мирке, и я хочу того же. Вы не справитесь, потому что не знаете, куда идти, а я не справлюсь, потому что я один. Прорвемся – и забудем друг о друге. Вы налево, я направо. По рукам, Михаил Андреевич? Повторяю – подлости не ждите. Особой откровенности – тоже. Придержим пару козырей, не возражаете?
– Далеко до Бурундуса? – спросил я.
Стрижак улыбнулся и вроде как расслабился.
– Ей-богу, не знаю. По прямой, полагаю, верст пятнадцать, но сами знаете, какие тут «прямые» в Каратае. Шалдон извивается, как наша жизнь... Кстати, если хотите к нему выйти, то предстоит запастись терпением и хорошенько потрудиться...
* * *
...Мы отправились в обход этих жутких пустошей – почему-то никому не пришла в голову идея продолжать искушение наших судеб. И сразу же попали в хаос каменного царства, разбавленный островками можжевельника. Мы брели, увешанные оружием, веревками, инструментами, извлеченными из погибшей машины. Степан ворчал, что возвращение из царства мертвых – это очень мило, но хождение по мукам вместо толковой реабилитации – это очень строго. Мужчины мечтали о табачном ларьке, Анюта – о туалетной бумаге, «мягкой, двухслойной, пушистой, как перышко». Каменное царство засасывало, и близость реки не очень воодушевляла. Мы двигались колонной по каменным тропкам, обходили мрачные скалы. «Не заведу, не волнуйтесь, – отдуваясь, бормотал Стрижак. – Хотите верьте, хотите нет, но этот район значится в подробных картах – был изучен лет тринадцать назад, когда хотели строить тут объект. До строительства руки не дошли, но карты остались. Зыбуны тянутся вдоль берега на несколько миль. В отдельных местах там можно пройти, но, полагаю, свой лимит на везение мы уже исчерпали. Другой дороги нет, уж поверьте. Через полверсты будет маленький лесок, потом нам придется форсировать небольшую ямку, а там уж можно спускаться к берегу».
Сомневаться в словах Стрижака не приходилось. Не для того он нас вытаскивал из смертельной ловушки, чтобы погрузить в другую. Мы прошли через лес, насыщенный сочными хвойными ароматами, вышли на опушку... и дыхание перехватило.
– Александр Витальевич, ты пьян?
– Да нет, Михаил Андреевич, – усмехнулся Стрижак. – Действие водки, которую вы в меня сегодня влили, давно закончилось. Помог холодный душ в ручье. Другой дороги нет. Если хотите, можно пойти назад.
Люди возмущенно роптали. Анюта митинговала громче всех – дескать, этот мужик с родинкой ей не понравился еще утром, когда мужчины привязали его к пеньку и «мирно» с ним беседовали. Дорогу пересекал глубокий извилистый овраг. Обрывистые каменные стены, ужасающая бездна не менее пятнадцати метров в поперечнике... И справа та же картина, и слева. Лес подступал практически к обрыву. Подтянутые сосны стояли на самом краю, клонясь в бездну, как пальмы клонятся к морю. Корович осторожно приблизился к обрыву, вытянул шею, посмотрел вниз, вернулся, сдержанно покачивая головой.
– Ваш вердикт, Николай Федорович?
– П...ц, граждане, – простодушно объявил Корович. – Метров сорок, а внизу камни.
Женщины дружно закричали, что в эту бездну они ни ногой и нечего тут над ними глумиться. Арлине плакала, Анюта гневно надувала щеки. Степан заявил, что пойдет экспериментировать – правда ли, что, если долго смотреть в бездну, бездна начнет смотреть в тебя. Стрижак пожал плечами и сел передохнуть. Корович побрел налево, по кромке бездны, Шафранов – направо. Минут через десять оба вернулись, сообщили, что ничего утешительного сказать не могут. Если направо, то овраг расширяется, а если влево, то будет скала, свернуть которую можно только ящиком динамита. Степан припомнил, что у нас имеется динамит, произвел из кармана упаковку «эскимо» – пропитанный нитроглицерином и обернутый картоном абсорбент, – подумал и сообщил, что может вернуться к машине и притащить остальное. Мужчины вздохнули. Женщины сели на поваленное дерево, обнялись и заплакали. Степан сходил в лес, притащил большую длинную палку, которую окрестил «волшебным посохом». Он правильно понимает, что сейчас будет происходить? Стрижак поплевал на ладони, взял топор и отправился рубить сосну на краю обрыва. Когда «рубец» стал глубоким, мы навалились на ствол. Дерево заскрипело, задрожало и рухнуло поперек обрыва. «Отлично», – резюмировал Шафранов, поплевал на ладони и отправился рубить второе дерево. Сосна свалилась рядом с первой – максимальная щель между ними составляла сантиметров сорок.
– Ювелирно, – оценил Стрижак проделанную работу.
– Еще одну рубите! – крикнула Анюта. – Будет три, получится мост.
– Два бревна мы можем контролировать, – возразил рассудительный Корович. – Три – сложнее. По ним не надо ползти, дамы, все элементарно просто: седлаем – и рывками вперед. Стволы относительно гладкие, без сучков. Три минуты позора – и мы на той стороне. Главное – вниз не смотреть.
Кабы не женщины, все было бы проще. Но с ними никакую кашу не сваришь. Они усердно делали шоу из «пустяка» – выли, плакали, прощались с жизнью. Арлине уверяла, что в ее мире ничего такого не бывает (полная чушь), Анюту вдруг стало интересовать, какой сегодня день недели. Узнав, что пятница (бабья святая, хранительница жен и матерей), заплакала еще интенсивнее – ведь раньше, когда она работала в библиотеке, это был ее любимый день, она радовалась пятнице, как Робинзон...
Первым через пропасть переправился Шафранов. Он показал, как надо. Полминуты – и готовенький. На «выходе», правда, вышел конфуз. Он был уже на твердом, уперся ногой в каменный выступ на обрыве, напоминающий обломанный рог носорога. Выступ хрустнул и провернулся, как рука в суставе. Вскрикнули женщины. Но Шафранов уже перекатился, уже победно отплясывал на «том берегу».
– Не вставайте на выступ! – крикнул он. – А в остальном ничего сложного, даже приятно... Эй, ну чего вы там? Все еще загоняете себя в рамки? Гадаете, как узнать цену свободы?
В этом действительно не было ничего страшного. С коротышкой, правда, вышло курьезно. Не подумали, что он не сможет оседлать два дерева по понятным «конституционным» причинам. Впрочем, коротышка не заморачивался. У него уже был «волшебный посох». Он просто пробежал по бревнам, балансируя палкой – под визг женской части аудитории и грязный мат мужской. И теперь уже двое отплясывали на том краю победный танец. Арлине умоляла – ей нужно подождать, собраться, еще минутку... За Анюту я почти не волновался. Ей бы тоже в цирке выступать. Но сердце сжалось, когда ее головка зависла над бездной и со щек закапали слезы. Несколько поступательных движений под барабанный бой сердца... и от сердца отлегло – Шафранов выволок ее за руку. Она лежала в траве, судорожно всхлипывая. Мы болели за Арлине – даже Стрижак нахмурился, сомкнул брови в ломаную линию. На середине пропасти ее покинули силы, она открыла глаза, посмотрела вниз и качнулась.
