Боже ты мой, Доминик явно расширил свой репертуар.
Не обращая внимания на упругую грудь, упертую прямо мне в лицо, я стараюсь отогнать навязчиво всплывающую в воображении картинку: Доминик и Кейко занимаются сексом. Надо вернуться к фотографиям.
– В первый раз у меня было кремовое платье. Мои объяснения прерывает настоящий взрывхохота, доносящийся с дивана. Мы отрываем взгляд от альбома и видим, что мужчины покатываются со смеху. Фрэнк лежит на полу, и по щекам его текут слезы. Руперт заходится в кашле, а Доминик колотит его по спине (слишком сильно, должна заметить). У самого Доминика пунцовое, перекошенное от смеха лицо.
– Хааааа! – сипит Фрэнк. – Хааа! О господи. Помогите!
В жизни не видела, чтобы людям было так весело. Двое других от него не отстают.
– Хоооо! – вопит Руперт.
– Я сейчас лопну! – кричит Доминик.
– Ой, поосенок, – лопочет Хани, улыбаясь мне.
Так, это уже вызывает подозрения. Серьезные подозрения. ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНЫЕ ПОДОЗРЕНИЯ.
– Ой, поосенок, – восторженно лопочет Хани и бежит вперевалочку ко мне. – Хью. Хью.
Мужчины уже с трудом контролируют свое дыхание. Странно, но никто из них не смотрит мне в глаза.
– Извините, – говорю я ледяным тоном. – Эй? Все трое вдруг начинают откашливаться и суетиться. Фрэнк, издав последний хриплый хохоток, поднимается, бормочет что-то про кофе и быстренько линяет на кухню. Руперт, такой же розовый, как и его рубашка, вытирает глаза, выпрямляется и расправляет складки на брюках. Доминик некоторое время сидит, уронив голову и обхватив ее руками, потом откидывает назад волосы, вытирает лицо и громко выдыхает: “Уф”. – И снова переключается на Хани.
– Что вас так рассмешило? – обращается Крессида к Руперту. Улыбка играет на ее губах: ей тоже очень хочется посмеяться.
– О-о, – стонет Руперт, широко открыв глаза и все еще задыхаясь. – Ничего особенного. – И тут же фыркает, сморкается и бормочет. – Господи, я не могу. Ужас как смешно.Доминик опять заходится идиотским хохотом, ловит мой взгляд и делает вид, что это он не смеется, а как бы кашляет.
– Еще покажи, – говорит Кейко, тыча в альбом своим идеально наманикюренным пальчиком.
Надо что-то сказать, иначе я сгорю от стыда на месте или убегу из комнаты, захлебываясь от рыданий.
– А ты еще видишься с этими людьми? – спрашиваю я Доминика, кивая на альбом, но не осмеливаясь посмотреть ему в лицо, поскольку боюсь, что он опять засмеется.
– Время от времени. С некоторыми пришлось расстаться, – говорит Доминик. – Но, к сожалению, не с клиентами. Должен сказать, мне иногда действительно не хватает общества образованных англичан с юга. Знаешь, тех, что говорят на нормальном английском языке, а не на каком-нибудь диалекте.
– Ты жуткий сноб. Просто жуткий.
– Ох, перестань. Тебе они тоже не нравились.
– Мне они не нравились, потому что они были глупые зануды, а не потому что у них не было итонского диплома. Кроме того, именно благодаря этим работягам с акцентом ты сейчас так хорошо живешь.
Ненавижу в Доминике этот снобизм. Обычно он его не показывает на людях.
– Они тоже хорошо живут благодаря мне, – возражает Доминик. – Благодаря мне они могут покупать тачки своим мамашам. -Он фактически выплевывает эти слова, столько в них презрения.
– Если бы Фрэнк тебя слышал, он бы тебе врезал.
– А что, ты пойдешь ему стучать на меня? Я вздыхаю. Не поймите меня превратно,
Доминик всегда заботился обо мне, и у него масса достоинств. Но иногда эти достоинства перестают прикрывать его недостатки, и в такие моменты я его просто ненавижу. Так или иначе, сейчас не время для ссоры, и вообще, дела Доминика теперь меня не касаются.
Но другие дела меня касаются.
– Крессида, ты не займешься ненадолго Хани? – прошу я. – И заодно, может, покажешь Кейко сад?
– Конечно. – Крессида подхватывает Хани одной рукой, а другую протягивает Кейко. – Пойдемте, девочки.
Я тоже встаю, закрываю дверь в гостиную, набираю полную грудь воздуха и шагаю к дивану:
– Так, вы двое. Вы, пара мерзких вонючих предателей, – говорите, над чем смеялись.
– Думаю, тебе лучше не знать, – недовольно отвечает Руперт.
Доминик качает головой и улыбается как идиот.
– Прости, Стелла. Это приватная шутка.
– Говорите!
– Тебе будет не смешно. – Доминик прячется за свисающей челкой и прикусывает губу. – Хотя Фрэнку было очень даже смешно.
– А ты расскажи, попробуй.
– Это, как бы сказать, мужская шутка, – мямлит Руперт. – Про девушек. Только и всего.
– Ну так и мне расскажите.
– Нет, – качает головой Доминик. – Знаешь, дом стал таким уютным. Не в моем вкусе, но все очень мило. По-домашнему. А малышка Хани – просто прелесть, правда? Говорит прямо как Фрэнк, я заметил.
– То, что она так говорит, еще не значит, что она научилась этому от Фрэнка. И не пытайся сменить тему.
– Что-то долго он с кофе возится, – в отчаянии оглядывается Руперт.
– Подвинься, – командую я и плюхаюсь на диван. – Эта шутка не о... – я откашливаюсь, – не обо мне?
– Что ты, нет! – восклицает Руперт; теперь он покраснел до самых ушей.
– Конечно нет, – уверяет Доминик, а у самого губы дрожат от напряжения – так сильно он пытается сдержать смех.
– Слушайте, вам придетсямне рассказать. Потому что я просто обязана это знать. Руперт?
– Да нечего рассказывать, – не сдается он. – Недавно мне стало известно, что... – начинаю я, но продолжить не могу.
Доминик и Руперт уперлись взглядом в пол.
Я прочищаю горло и пытаюсь начать предложение сначала. Я все равно должна с этим разобраться.
– Недавно мне стало известно, что... что... может быть, я... я издаю неприличные звуки в... в постели.
Мне сложно это обсуждать по нескольким причинам, в том числе потому, что я невольно вспоминаю, что спала с этими мужчинами. И в моей памяти всплывают обнаженные и распаленные фигуры Доминика и Руперта.
– Правда? – Руперт глядит поверх меня. – Любопытно, – блеет он и пытается встать, но я вдавливаю его обратно в диван.
– А какие звуки? – интересуется Доминик, снова проявляя свои садистские наклонности.
– Хм, я как бы... храплю. – Теперь уже краснею я.
Руперт и Доминик опять впадают в беспамятство от смеха.
– Хррррр, – орет пьяный Руперт.
– Хрю, – вторит ему Доминик.
– Нет. Нет. Этого не может быть. – Я чувствую, как под тяжестью этой страшной правды опускаются мои плечи.
– Не всегда, Стелла, – утешает добрый Руперт.
– Но часто, – добавляет Доминик.
– Почему вы ни разу не говорили мне об этом?
– Не хотели тебя расстраивать, – вежливо оправдывается Руперт.
– Как-то неудобно об этом говорить, – уточняет Доминик. Оба стараются не смотреть друг на друга, чтобы снова не разразиться гоготом. – Но потом Фрэнк нас спросил.
Руперт старается меня успокоить:
– Большинство людей в такой момент делают что-нибудь странное.
– Ты-то уж точно, – отвечаю я, умирая от желания отомстить. – Показать?
– Что показать?
– Показать, какое у тебя лицо, когда ты кончаешь?
– Уймись, Стелла.
Я прижимаю подбородок к самой шее, так что под ним складываются еще три подбородка. Раздуваю ноздри что есть мочи. Закатываю глаза. “Ёооооооо, – тяну я самым низким голосом, на который способны мои голосовые связки. – Уаааа”.
– Вот так ты делаешь, – мило сообщаю я Руперту. – В общем, на пару секунд у тебя деформируется все лицо.
Доминика от смеха просто скрючило.
– Это неправда! – кричит Руперт.
Я с многозначительным видом поднимаю одну бровь.
– А что касается тебя, – поворачиваюсь я к Доминику, – то ты,Мистер Член, делаешь вот так.
Доминик не может противостоять искушению посмотреть. Я изображаю на своем лице гримасу неимоверного усилия, зажмуриваю глаза, открываю до предела рот и дополняю картинку воплем облегчения.
– Вот как тыделаешь. Такое лицо, будто у тебя запор, а потом такой крик, будто тебя наконец пронесло.
– Стелла! – рычит Доминик. – Ты самая ужасная и негодная женщина на свете. Ничего такого я не делаю.
– Боюсь, что делаешь, – довольно улыбаюсь я.
– Нет!
– Да. Я знаю, потому что сама видела.
– Черт возьми, – хитро говорит Руперт. – Я-то думал, что это у меня страшная рожа. По крайней мере, я не выгляжу так, словно только что обосрался.
– Да пошел ты, Руперт, – злится Доминик.
– Не думаю, что у меня хватит смелости снова заняться с кем-нибудь сексом. – Руперт пытается повторить гримасу, которую я ему только что показала. – Разве можно, если знаешь, какая при этом получается харя?
Ну, значит, мы квиты. Конечно, надолго этого утешения не хватит, но сейчас мне намного легче. Поверить не могу, что Фрэнк их об этом спросил. Ох и пожалеет же он.
13
Я очень стараюсь вписаться в этот детский сад. Честное слово. Но, поверьте, это нелегко. Первый, на кого натыкаешься взглядом, едва успев снять пальто, – коротконогий, пузатый Икабод, который приветствует тебя словами “я обкакался”, и отвисающая тяжелая ноша меж его штанин не оставляет в этом сомнений. Вдруг замечаешь, что у Икабода нет губ – только узкая щель посередине лица, как у рыбы, и от этого открытия мурашки по коже ползут. Потом, не успев даже выразить свое отвращение, ты понимаешь, что менять обкаканные штаны Ики придется именно тебе, поскольку все остальные как раз в этот момент оказываются заняты очень важными делами – смотрят, как закипает чайник, разглядывают книжки и перекладывают карандаши из одной кучки в другую.
