Форма входа
Читем онлайн Московский гость - Михаил Литов
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
— Желание законное, разумное и исполнимое, — веско ответил Петя Чур. — И вы не пожалеете, что будете рождены в этот мир второй раз. А сейчас спите. Утром вы проснетесь прежним.
Он не обманул. Утром Антон Петрович сладко потянулся, жмурясь в солнечных брызгах и ощущая в теле здоровую силу, горячий ток крови, сжимающие внутренности как клещами спазмы волчьего аппетита. Он не ринулся к двери, не потребовал, чтобы его немедленно выпустили или по крайней мере накормили. Зачем торопиться? Он с улыбкой лежал на кровати и предвкушал ту счастливую минуту, когда кто-нибудь, санитарка или врач, войдет в бокс и вскрикнет от изумления, увидев совершившееся с пациентом чудо. Что он, может быть, продал душу — иди знай, не так ли? не о том ли шла речь ночью? — Антон Петрович старался не думать. Не до того, когда ты больше не страдаешь и тебя распирает блаженство. Свобода! Свобода от лишнего веса, от унизительного лежания на койке, от пытливых взглядов экспериментирующего доктора Корешка и презрительных усмешек его помощников, свобода от подлого и лицемерного врага Леонида Егоровича.
8. Чья тень накрыла Солнце?
Потомки холопов и опальных бояр, смердов, тиунов и огнищан, ремесленников, офеней и прасолов, посадских и тысяцких, ратных людей и ушкуйников, архиереев и расстриг, революционеров и раскулаченных, — позитивно, без сомнительных затей отсталого прошлого, настроенные потомки эти, надев белые рубахи и брючки смурого сукна, простенькие летние платья и детские платьица с трогательными бантами, потянулись в Кормленщиково. Они вываливались из автобусов, а то и приходили пешком и ручейками растекались по тропам и аллеям мемориального комплекса. Виктор и Григорий взошли на холм, у подножия которого струился живой поток. Гость высматривал Веру, а хозяин, выставив вперед правую ногу и выпятив нижнюю губу, устремил на толпу исполненный глубочайшего презрения взгляд.
— Когда людей собирается слишком много, очевидно наше несовершенство, наше ничтожество, — сказал он с гуманностью, ибо не помиловал и себя, не отделил от общей напасти; охваченный гуманистической тревогой, скрестил руки на груди и скорбно покачал головой. — Я хотел бы всегда работать с индивидуальностями и личностями и никогда с толпой. Я чувствую себя поводырем слепых, капитаном корабля дураков, когда меня со всех сторон окружают туристы и засыпают своими нелепыми вопросами.
— Ты прав, — откликнулся Григорий. — Несмотря ни на что, да, какой я ни есть, глупо и несправедливо подозревать меня в намеренном неприятии мира, в каком-то натужном мистическом отторжении его, в декадентских всхлипах, которыми я будто бы предаю его анафеме. Напротив, напротив… Я всегда хотел жить в согласии с миром, в согласии и любви. Но зрелость, она заставляет внимательнее присматриваться к окружающему. Я понял, что выбор у меня не так уж велик: либо я воспринимаю наш мир как могучую силу, равную солнцу, либо занимаюсь исключительно собой, взращиваю и пестую собственную силу. Но что могучего в этом мире, который просто жесток, лицемерен, безумен, отравлен деньгами и легковесными мыслишками газет, всяких изобретателей женской моды и пошлой, деградирующей культуры?
— Значит, ты увлекся собой, — отметил Виктор и, повернув к Григорию лицо, смерил его долгим взглядом.
Григорий понял, что наговорил лишнее, он ведь совсем не собирался открывать душу Виктору, который был для него, как ни верти, представителем все того же отвергнутого мира. Частичкой этого мира, пусть даже и обособленной, насколько может быть обособленным человек, глубоко чувствующий отдельность, подлинную или мнимую, Кормленщикова. Душой же поистине родственной для Григория мог быть — в последние дни он отчетливо это сознавал — не тот, кто, подобно Виктору, выпрямлял свою индивидуальность на фоне чужого величия или музейной святости места, или в служении культу великого человека, а то и в изощренной гордости за удачную географию своего рождения, а тот, кто, подобно ему, Григорию, очистил свой душевный облик, пусть даже пока только в его идеальной перспективе, и придал ему строго единственный и неповторимый вид, готовя к внедрению в вечные основы бытия. Такие люди, сознательно и наперекор материалистической очевидности вырабатывающие собственное бессмертие, могли быть, но пока Григорию с ними не довелось встретиться. С другой стороны, проблема становления, которую он перед собой теперь имел, была, несомненно, настолько личной для каждого, что не всякий позволил бы себе говорить о ней вслух, да и по собственному волеизъявлению, направленному в глубину сердца, он видел, что пространной философии, а тем более проповеди все же предпочитает немоту. В проблеме этой, с ее благим абсурдом и ставкой на вечность, не заключалось ничего общего, публичного, она и подразумевала существование вне конкретных и будто бы непреложных связей с другими людьми, ведь что может быть более индивидуальным, личным, так сказать, делом, чем смерть? А смерть неизбежна, и Григорий даже в самых смелых фантазиях не предполагал какого-либо проникновения в бессмертие в обход ее.
— Ну да, увлекся, — ответил он неохотно, избегая смотреть в глаза Виктору. — Увлекся собой… так можно назвать. Но я сделал это сознательно, а не по декадентскому капризу. Не берусь судить о степени моей мужественности, но что моя душа не женственна, в этом я уверен.
— Любопытно! — воскликнул Виктор.
— Поэтому и сейчас глупо было бы подозревать меня в нежелании иметь дело с людьми…
Григорий принялся издали заходить к объяснению своей позиции, стоя на которой он только внешне общался с миром, внутренне отталкиваясь от него, преодолевая его в себе, однако договорить Виктор ему помешал.
— Это мне объяснять не нужно, я понял, — перебил он с живостью учителя, собирающего улов из пробелов в знаниях ученика. — Я хочу услышать от тебя, что ты подразумеваешь под своей силой, как ты ее взращиваешь и пестуешь и какую конечную цель преследуешь. Попробуй обрисовать это и будь напористее, энергичнее в своем рассказе, не упускай деталей и не опасайся, что я чего-либо не пойму.
Нашел дурака, с раздражением подумал Григорий, будешь тут мне еще уроки задавать!
— Зачем это тебе? — спросил он, прячась за напускным равнодушием.
— Ничего плохого в моем любопытстве нет.
— Ты работаешь со мной, с моей индивидуальностью и личностью? — Григорий горько усмехнулся, но в чересчур ярком солнечном свете, заливавшем холм, движение его губ предстало Виктору ядовитой ухмылкой.
— Можно сказать и так, — согласился он, не потеряв выдержки, — но вернее сказать, что я хочу познать твою индивидуальность и личность.
— Познать, о, познать! — рассмеялся Григорий. — Слишком грандиозно звучит. У любого в таком случае волей-неволей возникнет подозрение, что его хотят сделать подопытным кроликом. Но я знаю, ты не отстанешь. Даже сейчас, когда тебе лучше бы обратить свою неистовую любознательность на всю эту толпу… Хорошо, хорошо… Только сначала я отлучусь ненадолго.
Григорий сделал шаг к тропинке, круто летевшей вниз и терявшейся под ногами вразвалку шагавших людей.
— Э, постой! Куда ты? — В простодушной недоверчивости и пугливой догадке, что его обидят, оставив одного, Виктор потерял всю свою картинность и забил руками, как бьет крыльями привязанная за лапку птица.
— Спущусь и поднимусь. Одна нога там, другая здесь.
— Но зачем?
— Не спрашивай. Слишком много вопросов. Я мигом.
И Григорий побежал по тропинке, совсем не думая возвращаться и удовлетворять любопытство экскурсовода. Виктор видел, как его друг растворился в толпе. Ему оставалось лишь набраться терпения и ждать. Проходящие мимо холма паломники видели на его вершине одинокую и гордую фигуру.
Хотя Григорий и возвестил, даже с вызовом, о своем неприятии мира, в глубине души он чувствовал, что лучше эту тему не затрагивать по-настоящему, особенно в разговоре с таким въедливым человеком, как Виктор. Вряд ли он объяснил бы, как дело обстоит в действительности. Начнись разговор с экскурсоводом сначала, он, спровоцированный негодованием того на массовое нашествие, искажающее образ Кормленщикова, снова скорее всего высказал бы те же надменные и суровые мысли. Но в ином порыве, вызванном иными обстоятельствами и общением с каким-нибудь совершенно другим человеком, кто знает, не сказал бы он нечто прямо противоположное? Не особо надеясь по случаю обнаружить великую силу мира или получить подтверждения его нетерпимого убожества, Григорий самого себя в некотором смысле расценивал как случай — случай движения души, в котором таится готовность испытать окружающее. Однако не любой ценой. Подлинного жара и горения ведь не было в этой готовности. Глупости и ничтожества было вокруг хоть отбавляй, но они не возбуждали неодолимо радикальных помыслов и чувств, иногда разве что вспыхивал некий эротический позыв: глупые бабы бывали на редкость хороши собой, соблазнительны, а страничками из ничтожных книжек вообще сладко подтираться. Так что сказать, что диво дивное, безусловно заключенное в непостижимой человеческой глупости и в ничтожестве души, заслоняет собой все, что оно и есть все, было бы чересчур. Пришло время, когда склонный к созерцанию и размышлению человек любуется и наслаждается глупостью гораздо острее, чем красотой; умнейший и утонченнейший ныне найдет утешение и покой скорее на рынке, а не в музее среди совершенных мраморных статуй. Григорий домогался, в сущности, не конфликта и разрыва, а компромисса и перемирия, что дало бы ему возможность спокойно, без помех заняться собственным великим подвигом.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Московский гость - Михаил Литов бесплатно.
Похожие на Московский гость - Михаил Литов книги
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Постижение - Маргарет Этвуд - Современная проза
- Постижение - Маргарет Этвуд - Современная проза
- Китайское солнце - Аркадий Драгомощенко - Современная проза
- Книжная лавка - Крейг Маклей - Современная проза
- Четыре крыла Земли - Александр Казарновский - Современная проза
- Свет Горизонта - Виктор Пелевин - Современная проза
- Сожженная заживо - Суад - Современная проза
- ТАСС не уполномочен заявить… - Александра Стрельникова - Современная проза
- 101 Рейкьявик - Халлгримур Хельгасон - Современная проза