из зеленого стекла.
Темные глаза У Иньлина просияли.
– Ваша доброта, дева Чу, может сравниться только с вашей красотой. Пусть в озерах ваших глаз отражаются самые прекрасные цветы земель Чу Юн.
Шуньфэн ждал от заклинательницы очередной колкости, но девушка сначала побледнела, потом покраснела и удалилась почти бегом. У Иньлин опустил ресницы, и призрачная улыбка промелькнула по его измученному лицу, будто тень от крыльев бабочки.
Закончив перевязку, помощник почтительно поклонился и ушел к другим раненым. Шуньфэну тоже стоило бы оставить главу У Минъюэ отдыхать, но каменно-тяжелое тело не слушалось, навалилась усталость и боль в растянутых мышцах; к тому же рядом с У Иньлином было удивительно спокойно.
– Молодой господин Янь, – заговорил тот через какое-то время, – я прошу вас передать главе клана все случившееся сегодня в мельчайших подробностях. Не побоюсь предположить, что мы первые из совершенствующихся, кто столкнулся с таким необычайным и пугающим явлением.
– Вы о волне?
– Вы назвали это волной? Удивительно точное сравнение. Да, о ней. И передайте мое предложение собрать Совет кланов в ближайшее время. Главе Хань Ин я сообщу сам, молодая госпожа Чу передаст в свой клан, с остальными же госпожа Янь, думаю, не откажется помочь. И прошу рассмотреть возможность сбора Совета в Башне Ветров: мое состояние, увы, вряд ли позволит мне совершать дальние поездки, а выступить свидетелем самому – мой долг. О покрывале надо думать до начала дождя, вы согласны со мной?
Шуньфэн с готовностью кивнул, а про себя подумал: «Если дождь грядет огненный, никакое покрывало не спасет». Впрочем, философ и мудрец Мэн-цзы сказал однажды: «Не надо отрицать судьбу. Следуй ее выправлению»[147]. А значит, всегда остается возможность изменить все к лучшему.
Глава 5. Так рождается мелодия флейты
Ючжэнь и его спутница задержались в руинах еще на день. Трава-иньсе и правда помогла – молодой даос уже наутро встал на ноги и, хотя рукой пока было больно шевелить, собрался в дорогу и готов был двигаться дальше. Однако Цю Сюхуа неожиданно воспротивилась.
– Поскольку тебя спасла я, изволь слушаться, – заявила она, сдвинув изящные брови. – Вызвался идти со мной – значит, должен выздороветь, иначе отстанешь, я искать тебя в лесу не буду.
Ючжэнь подчинился: ссориться с ней из-за пустяка не имело смысла. К тому же в душе поселилось стойкое желание хоть раз увидеть улыбку на этом нежном лице: искреннюю улыбку, не усмешку и не гримасу боли или гнева. Ючжэнь не задумывался, пристойно ли подобное желание на избранном им пути; просто считал, что, если для этого придется посидеть денек в руинах, так тому и быть.
Тело цзянши Цю Сюхуа сожгла еще минувшей ночью, пока Ючжэнь лежал без сознания, – разумно, ведь нечисть теперь не могла вернуться ни в каком виде, однако устав монастыря и простое милосердие требовали позаботиться если не о теле, то о душе несчастного, а для этого необходимо было хотя бы попытаться разобраться в причинах его превращения в цзянши.
Справедливо рассудив, что любые сведения следует искать в лучше всего сохранившейся части дома – том самом «хвосте тигра», который часто служил хозяину рабочим кабинетом, – Ючжэнь отправился туда. Увы, в отличие от стен, внутреннее убранство находилось в весьма плачевном состоянии. Немногочисленная мебель валялась повсюду разбитая и разломанная, пола почти не было видно под осколками посуды, грязными тряпками и порванными листами бумаги.
– Небеса, ну и разгром! – скривилась Цю Сюхуа, увязавшаяся следом. – Похоже, наш мертвец при жизни не отличался аккуратностью.
– Не все таково, как кажется поначалу, – заметил Ючжэнь, стряхивая пыль и сухие ветки с небольшого полированного сундука, – однако здесь ты права. Если дом заброшен, а хозяин мертв не первый год, странно ожидать порядка и гармонии; однако взгляни: пусть всюду пыль и лесной сор, следы и ветра, и дождя, еще до них все было разбросано человеческой рукой. – Он приподнял пачку разорванных пополам листов – таких грязных, что разобрать написанное было уже невозможно. – Это вина не природы, а прежнего хозяина. Похоже, перед смертью он был в ярости или отчаянии, дело не в неаккуратности; не удивлюсь, если главной причиной его превращения в цзянши стало самоубийство.
Крышка сундука оказалась не заперта, хоть и плотно пригнана, и поддалась неожиданно легко. Плечом Ючжэнь ощутил тепло: это Цю Сюхуа, сгорая от любопытства, прижалась к нему, чтобы было удобнее смотреть.
Внутри обнаружились поясная подвеска с розовыми жемчужинами, связка медных монет, потускневший серебряный гуань и стопка листов. Бережно вытянув бумагу из-под низа, Ючжэнь развернул первый лист.
Это оказался портрет молодого мужчины, выполненный старательной, но явно не слишком умелой рукой. О сходстве с оригиналом судить было невозможно, но тщательно прорисованные детали: изысканный гуань в светлых волосах, вышивка из цветков магнолии по вороту ханьфу, даже слабый узор в виде морской волны на ткани – говорили о принадлежности к знати.
– Думаю, это заклинатель из клана Хань Ин, как и хозяин этого дома, – задумчиво проговорил Ючжэнь.
– Почему не он сам? – удивилась Цю Сюхуа.
– Мало кто станет хранить свой портрет с такой заботой. Думаю, правду мы узнаем здесь. – Он разгладил оставшиеся листы. – Похоже на дневник. Прости, неведомый друг, – поклонился пустоте Ючжэнь, – мы не по злому умыслу проникаем в твои тайны, а лишь для того, чтобы дать покой твоей душе и выполнить предсмертное желание, если то будет в наших силах.
Цю Сюхуа бросила на него странный долгий взгляд, но промолчала и слегка отодвинулась, так, чтобы не касаться собеседника, но видеть написанное.
Десятый день месяца лотоса[148]. Третий день, как погиб мой господин, третий день, как я, ничтожный трус и предатель, зачем-то еще живу.
Тринадцатый день месяца лотоса. Почему я не удержал господина от безумного шага, почему не признался младшему господину?! Он бы сумел отговорить брата! Я знал, я чувствовал, что нельзя доверять этим тварям из Чжао Ляо, что они предадут в решающий миг!..
Четырнадцатый день месяца лотоса. Последней милостью безмолвных богов ко мне было то, что я нашел это заброшенное поместье. Не знаю, кто жил здесь до меня и куда делся, но крыша над головой и возможность уйти как можно дальше от тех, кого я уже не вправе называть братьями, – последнее, на что я могу рассчитывать. Бросаюсь на стены бездомной собакой, не в силах ни есть, ни пить, и все перебираю в памяти ту ужасную ночь, все пытаюсь понять, можно ли было изменить хоть что-то. Все труднее удерживать мысли ясными, а течение ци – спокойным. Не могу медитировать и почти не могу спать, воспоминания не дают покоя.
Все было готово, все оговорено. Господин с женой и десятком адептов должны были участвовать в церемонии в главном зале, остальные наши и отряд из Чжао Ляо – ждать условного сигнала. Я сидел в засаде у восточной стены, следил за перемещениями патруля и хорошо видел черно-желтых. И сейчас вижу их лица: узкие, сухие, с затаенными ухмылками. Пустынные змеи. Черные кобры.
Помню сигнал. Как змеи, вместо того чтобы перебить охрану и ворваться вместе с нами внутрь, бросились на нас. Мои братья падали под ударами, ломались как колосья под градом, а я… Я сбежал. Сбежал, незамеченный, неузнанный. Сразу понял, что все пропало.
Должен был остаться с ними – все равно. Плевать на исход. Должен был умереть вместе с господином, если на то была воля Небес. Но сбежал. Трус. Предатель.
Я хотел жить. Я выжил. И это мое наказание.
Чем я лучше крыс из Чжао Ляо, бросивших господина и перебежавших к змее на троне?[149]
Двадцатый день месяца лотоса. Дошел до ближайшей деревни, меч и клановое облачение спрятал в доме, там же нашел простое крестьянское платье. Сундуки набиты чужим тряпьем. Местные жители рассказали, что главой Хань Ин избрали младшего господина. Значит, император пощадил его? Может быть, и сын господина избежал казни? Это знание не избавило бы меня от вины, но даровало бы утешение хоть на миг.
Хорошо, что я не знаю. Воин, предавший господина, недостоин утешения.
Второй день месяца орхидеи[150]. Нет
