любопытство неуместно, но откуда взялось такое название?
– О чем вы, даочжан, с охотой расскажу! – расплылся в улыбке тот. – Владыку-Дракона у нас в городе почитают особо, и благословение его в заботах лишним не будет, но мой дед, когда завел свое дело, решил, что просить большой милости недостойно: на что ему руки и голова, сам должен справляться! А у Небесного Дракона даже чешуйка благодати преисполнена, от него не убудет подарить такую малость. Вот и вышло так, как вышло.
– Находчивый у вас предок, почтенный, – уважительно склонил голову Ючжэнь. – Уверен, милость чешуйки распространяется и на вашу стряпню. Найдется чем угостить усталых странников?
– А как же, даочжан! Такой куриной лапши и тушеной фасоли, как у меня, вы нигде в городе не найдете! – И хозяин кликнул подавальщика.
Позже, когда путники неторопливо насыщались, Ючжэнь заметил необычное оживление на улице. Нарядно одетые люди неспешно прогуливались, дети бегали наперегонки, хвастаясь игрушками, в толпе сновали лоточники, предлагая свой товар направо и налево. И непохоже, что гулянья собирались стихать, – горожан все прибывало и прибывало.
– Скажи, братец, – окликнул подавальщика даос, – у вас какой-то праздник сегодня?
– Истинно говорите, даочжан, все насквозь видите! – ухмыльнулся парень. – Уж два дня как Драконья неделя началась. Всегда в начале лета отмечаем и поминаем погибших в Сошествии гор, чтобы Великий Дракон отвел зло, от смерти уберег да послал богатый урожай к осени. После полудня в устье Цзялин состязания на лодках будут, сходите непременно поглядеть, со всей долины собираются искусники себя показать!
Поблагодарив подавальщика, Ючжэнь слегка погрустнел: надо же, вот и Драконья неделя наступила, а он совсем потерял счет времени. Казалось, будто он ушел из монастыря, а потом из поместья Си целую жизнь назад: столько событий и переживаний вместили эти дни. Не сорвись он неведомо куда следом за загадочной заклинательницей, сейчас, наверное, уже вернулся бы в обитель и совершал вместе с братьями ритуалы поклонения Шуйлуну… Что ж, видно, таков узор на ковре его жизни и вьющаяся нить привела его сюда.
– Пойдем посмотрим на праздник, дева Цю, – улыбнулся Ючжэнь, поднимаясь. – В каждом городе есть что-то свое. Интересно, как отмечают здесь.
– И что там делать? – хмуро спросила девушка.
– То же, что и на любом празднике: веселиться, есть сладости и смотреть на счастливых людей, – рассмеялся Ючжэнь, поднимая ее за руку из-за стола. От неожиданности Цю Сюхуа даже не попыталась вырваться.
Узкая улица вывела к берегу реки, где было еще оживленнее, чем в самом городе. Из окон домов свешивались яркие полотнища и цветные ленты, молодежь запускала воздушных змеев прямо с крыш и балконов, а по перилам мостов прогуливались канатоходцы, опасно балансируя прямо над водой. Цю Сюхуа ойкнула и сама схватила Ючжэня за руку, когда глотатель огня выплюнул прямо перед ней длинную струю пламени. Двери и окна всех выходивших на улицу лавочек были распахнуты настежь; торговали и с прилавков, и с лотков; а кто-то уселся и на земле, разложив товары на куске чистого полотна.
– В детстве я очень любил танхулу, – вздохнул Ючжэнь, с любопытством рассматривая целую вереницу лотков со сладостями. – А ты?
– Что за танхулу? – не поняла заклинательница.
– Лакомство такое, смотри, – Ючжэнь указал на унизанные красными, желтыми и коричневыми шариками палочки, торчавшие из бамбукового стакана, как диковинные цветы. – Красные – боярышник, мои любимые; вкус приятный, неяркий, с кислинкой. Желтые – яблоки, коричневые – водяные каштаны. Хочешь попробовать?
– Ну давай.
Первую ягоду Цю Сюхуа сняла с палочки осторожно, будто та собиралась плюнуть в нее огнем или улететь; положила в рот, покатала на языке и раскусила.
– Ну как, вкусно? – рассмеялся Ючжэнь. Девушка отвела глаза и взяла еще одну ягоду.
Они неторопливо шли вдоль деревянных перил, отделявших набережную от течения реки. Далеко впереди собирались нарядно украшенные лодки, готовясь к состязанию. Ючжэнь изо всех сил старался призвать даосское спокойствие, подобающее монаху обители Тяньбаожэнь, но в душе что-то звенело радостно, полузабытое, теплое, и он вновь ощущал себя ребенком, которого водили на праздники за руку родители, а старшие братья со смехом таскали на плечах, и он был выше всех, как сказочный великан Куа-фу.
На одном из лотков выстроились в ряд ярко раскрашенные фигурки, и Ючжэнь невольно подошел ближе. Воин с копьем и щитом, монах, ученый со свитком, чиновник в шапке-мао, танцовщица, знатная дама с веером – все не больше ладони, но искусно вылепленные, с тщательно прорисованными лицами и узорами на одежде. Видно было, что делали их с душой, не просто на продажу.
– Что здесь? – удивилась Цю Сюхуа, тенью следовавшая за ним. Остатки танхулу она завернула в платок и бережно убрала в поясную сумку.
– У меня в детстве были похожие, – тихо ответил Ючжэнь. – Из игрушек больше всего любил подушку в виде головы дракона, которую мама сшила, и вот такие фигурки. А у тебя была любимая игрушка?
– Игрушка? – растерянность на ее лице была какой-то болезненной. – А зачем они?
– В них играют дети… Постой, – он развернулся к ней, – ты же не хочешь сказать, что у тебя не было игрушек?..
Она промолчала, но покрасневшие уши и упрямо сжатые губы были красноречивее любых слов.
– Что ж, надо поправить дело. – Ючжэнь улыбнулся совершенно искренне, хотя с языка рвался вопрос: «Где же ты жила, если у тебя не было таких самых простых вещей?» – Госпожа, – обратился он к женщине средних лет за лотком, – какую из ваших фигурок посоветуете подарить моей спутнице?
Женщина, сощурившись, оглядела еще больше смутившуюся Цю Сюхуа и мягко заметила:
– Боюсь, из выставленных на продажу ей ни одна не подойдет, – и, наклонившись, достала из-под лотка еще одну фигурку: женщину-воина в простом белом ханьфу, по подолу и рукавам которого вились искусно выписанные ветви сливы мэйхуа с нежными алыми цветами. Воительница замерла в боевой стойке, вскинув меч, но явно не для нападения, а для защиты, и в ее высоко убранных волосах красовался еще один сливовый цветок. Цю Сюхуа опять ничего не сказала, но мгновенно прикипела к фигурке взглядом.
– Я закончила ее вчера, – лоточница завернула фигурку в кусок грубой ткани и протянула Ючжэню. – Как знала, что вы придете, даочжан. – Ючжэнь полез было за деньгами, но она остановила его и вложила в руку монаху палочку благовоний. – Не нужно платы, даочжан, просто помолитесь за меня.
Настаивать было бы невежливо и попросту неблагодарно, поэтому Ючжэнь бережно принял подарок и поклонился с глубокой признательностью. Цю Сюхуа чуть помедлила и последовала его примеру. Игрушку она какое-то время просто несла в руке, поглядывая то на фигурку, то на Ючжэня, мудро делавшего вид, что не замечает этих взглядов, потом убрала в сумку.
У многоярусного моста, опирающегося на берега мощными каменными ногами, но из-за бамбукового верха кажущегося почти невесомым, парящим над водой, они временно распрощались. Заклинательнице хотелось посмотреть на состязания лодок, а Ючжэнь собирался выполнить просьбу лоточницы – и заодно сделать еще кое-что, о чем пока решил не говорить спутнице. Едва он упомянул храм в Городе мертвых, как презрительная гримаса исказила лицо Цю Сюхуа, хотя она – удивительное дело! – удержалась от язвительных замечаний.
Ючжэнь уже неплохо различал, что значит то или иное выражение ее лица, и легко вычислил, что ее презрение было направлено не на него самого, а на всех богов в целом, поклонение которым она полагала бессмысленным. За время их путешествия молодой даос сделал определенные выводы: по всему выходило, что монахи столкнулись с молчанием богов совсем недавно, а вот заклинатели жили с этим грузом уже не один десяток лет. Ючжэнь, конечно, знал историю, помнил о войне кланов, о том, как прекратил свое существование клан Цинь Сяньян, виновный в призыве и пленении одного из божеств, но никак не думал, что и остальные сыновья Дракона и Феникса оставят своих подопечных.
Впрочем, неудивительно, если до того совершенствующиеся никак не желали прекращать свои распри… Но неужели Небесные покровители не разделяли правых и виноватых, когда лишали своей поддержки кланы? Ведь молодежь вроде Цю Сюхуа тут совершенно ни при чем. В его спутнице жила глубокая обида, куда большая, чем просто злость на ушедших богов, и эту обиду не исцелить было молитвами или словами утешения, она лечилась совсем другим. Делом, не словом. Слова было достаточно Сяньцзаню, потерявшему брата,
