захватывает в свой плен. Покрывает коркой гулко бьющееся сердце. Успокаивает. Замедляет пульс. Настолько быстро, что я едва ли в полной мере успеваю осознать, что делаю дальше.
– Ладно, – соглашаюсь, позволяя окутывающему меня сейчас хладнокровию укрепиться в разуме. – Но ты ведь помнишь, что я никогда этого не делала? – беру в руки один конец его галстука и накручиваю на палец. – Придется тебе мне помогать. Направлять… – дополняю и тяну ткань вниз, тем самым развязывая «удавку».
На Игната не смотрю – пристально слежу за своими действиями. За тем, как серебристо-зеленый аксессуар скользит с его шеи по груди и тяжело падает к нашим ногам.
– Пиджак тоже снимай.
Ничего не отвечаю, просто исполняю сказанное, отбрасывая ненужную вещь на приставленный к основному стол. И снова жду. Да, опять игнорирую его взгляд. Не нужно ему знать, сколько сейчас горького яда разливается на дне моей все больше замерзающей души.
– Кобура. Рубашка.
И снова я молча исполняю его веление.
Сперва кобура с тем, что внутри. Ее я откладываю себе за спину. Принимаюсь за рубашку. Неспешно расстегиваю пуговичку за пуговичкой, постепенно открывая для себя его совершенное тело. Но по итогу так и не снимаю, оставляя просто раскрытой. Так мне нравится больше. Скольжу ладонями по уже обнаженной груди, против воли любуясь совершенным телом с редкими шрамами. Обвожу пальцами каждый из них, сдерживая противоестественное желание расспросить о них. Вместо этого целую. Но если когда-то давно я таким образом пыталась стереть из мужчины все то плохое, что они таят в себе, то сейчас делаю это из надобности, отчего льда во мне становится больше. Он растет с геометрической прогрессией, грозя навсегда утопить в своем холоде.
Я больше не спрашиваю, что мне делать дальше. Берусь за пряжку ремня, раскрывая его. Пуговица с молнией на брюках поддается еще проще. Штаны чудом не спадают с него. Дальше я стараюсь вовсе не думать о том, как поступаю, и чего мне это будет стоить – отталкиваю его и хватаю пистолет, попутно освобождая его из кобуры. Не уверена в том, насколько быстро мне удается провернуть этот номер, но цель достигнута – оружие направлено прямиком на Игната. Который, как ни странно, встречает такое открытие вполне спокойно. И даже хуже!
– Это семнадцатизарядный глок, – сообщает. – Здесь три независимо действующих предохранителя. Даже если твой отец и успел научить тебя чему-либо, сомневаюсь, что в его руки попадалось нечто подобное, – то ли помогает, то ли опять оскорбляет. – Предохранитель спускового крючка. Боевой. И противоударный. Очень чувствителен к хвату и работе указательного пальца на спуске. Если собираешься воспользоваться им, то жми сильней, – шагает мне навстречу.
Не знаю, что он сейчас читает на моем лице. Лично я в данный момент испытываю один лишь ужас от собственных действий. Ужас и страх. Хочется забиться в угол и от души разреветься. И я не представляю, почему еще этого не сделала. Ведь это самый настоящий театр абсурда, а я – самый неправдоподобный его персонаж. И я бы никогда на такое не решилась, не вмешай он во все это моего ребенка.
– Ну же, Тая. Давай, – последний шаг и дуло пистолета теперь упирается ему в грудь. – Давай, пристрели меня. Не думай о том, что будет с Максом. Весь город уже наверняка знает, чей он сын. Если действительно думаешь, что я – худшее, что может быть в твоей жизни, то не сомневайся. Жми на курок. А потом беги к своему папочке. И молись. Потому что каждый второй мент в этом городе жрет, если не с моей руки, так с чьей-то еще. А другие ублюдки этого города не будут так великодушны к тебе, как я.
Вот теперь я усмехаюсь с неприкрытой горечью. И головой качаю, глядя в его потемневшие от эмоций глаза.
– Думаешь, я этого не понимаю? Или почему я, по-твоему, согласилась уйти с тобой, а не с отцом? Только, знаешь, на роль твоей униженной шлюхи я не подписывалась, Игнат. И ребенка своего я тебе не отдам, хоть что делай, даже убивай!
Наравне со сказанным отдаю ему пистолет. Почти вжимаю его ему в грудь. Он не обращает никакого внимания на этот жест вынужденной капитуляции. На губах мужчины расцветает жестокая усмешка. Еще секунда, и я лишаюсь возможности стоять на ногах. Оружие вываливается из моих рук. Грохот от падения остается где-то там, на стороне, я быстро забываю о нем, распятая на холодной поверхности стола, под мужчиной, нависающим сверху.
– Если не хочешь видеть во мне чудовище, то не буди его во мне, – раздается угрожающим полушепотом над моим ухом.
Зажмуриваюсь. Сильно. До черных точек. А затем говорю то, о чем наверняка пожалею в будущем.
– Я никогда по-настоящему не видела в тебе чудовище, – шепчу едва ли громче него. – Наоборот. Ты был для меня героем. Моим чертовым героем. Все эти долгие пять лет. Только я никогда не думала, что человек, спасший меня от насилия, сам по итогу будет меня к нему склонять.
Вот теперь я вновь смотрю на него. Со всей переполняющей меня горечью, обидой и еще чем-то таким, чего я и себе не способна объяснить в полной мере. Что-то близкое к надежде, но полное смертельного яда. Взор напротив – практически черный. В нем – чистая ярость. Не меньше ярости и в том, с какой силой ударяется его кулак об стол, совсем рядом с моим лицом, отчего я вздрагиваю.
– Врешь. Ты опять врешь мне, Тая, – сквозь зубы цедит Игнат. – Или на что ты рассчитывала, когда играла тут покорную рабыню? Думала, я схаваю все это дерьмо? Проглочу и покиваю китайским болванчиком, пока ты будешь стоять передо мной на коленях? Какой реакции ты от меня ждала, строя несчастную жертву, вынужденную терпеть такого ублюдочного меня?!
Хруст его суставов и еще один удар.
– Я? Я ничего не думала! – повышаю голос. – И не ждала! Да мне вообще ничего от тебя не нужно, чтоб ты знал! – бью в мужскую грудь в безуспешной попытке оттолкнуть его от себя. – Если бы было нужно, если бы хотела, давно сама пришла к тебе. Еще когда беременная оказалась на улице. Но я не дура и прекрасно понимаю, что в действительности не нужна тебе. Ни
