Андрей Ильич прикурил сигарету, прижался к радиатору правым плечом, потом грудью, постоял немного, изменил позу и подставил ягодицы. Он то и дело выпускал изо рта клубы дыма в сторону желтой поржавевшей лампочки, излучающей грязный свет, дотошно и кропотливо изучая строение табачных протуберанцев и воздушных замков. В подъезде было очень тихо. Жильцы многоквартирного дома спали. Такая вялость, такое безмолвие, такая немота... Все они находились в совершенно ином мире, бодрствовал он один. Ему показалось, что он остался один в живых после страшного боя. Вечная слава так бесславно почившим. Господа легли в свои постели и умерли все до одного после ужасного, еще одного очень тяжелого дня в их жизни. Но ничего, прозвенит будильник, и они снова воскреснут. А пока грешникам снятся кошмары, а праведникам — сладкие сны. Как прекрасен этот миг одиночества. Размышляя, Андрей Ильич не заметил, как сигарета истлела в руке, как красный тлеющий уголек подкрался к указательному пальцу и пребольно прижег ноготь. Андрей Ильич вскрикнул от боли и бросил окурок под ноги... и мгновенно вспомнил, что именно он хотел найти. Свой душевный покой. Свое бывшее счастье. И поиски эти были совершенно бессмысленны, безнадежны. Каждую ночь и каждый день он выходил из дому на поиски. Но надежда возвращалась к нему только тогда, когда он напрочь забывал о том, что разыскивает свою дочь.
Как только вернулся рассудок, Иванов сразу же, не мешкая заплакал, поднял воротник, застегнулся на все пуговицы, спустился вниз по лестнице и вышел вон. Он шел долго, не поднимая глаз, потом огляделся. Его дом был где-то рядом, в Грузинах. По-прежнему мело. По дороге домой он лишь однажды остановился — зашел в телефонную будку и сам позвонил себе же домой. Никто не отвечал, несколько минут он стоял и слушал монотонные гудки, однако это были не совсем монотонные гудки, между ними были странные перерывы и паузы. Три коротких, три длинных, три коротких. В молодости Андрей Ильич служил на флоте радистом. Он сразу же вспомнил, где и при каких обстоятельствах слышал подобный ритмический рисунок. Однажды недалеко от крейсера, на котором он плавал, потерпело крушение голландское рыболовное судно. И в наушниках была та же музыка, эта простенькая джазовая композиция называлась «SOS». Сюжет ее был чрезвычайно прост: некие люди терпели крушение и просили других людей спасти их души. Андрей Ильич повесил трубку, вышел из будки.
Домой отчего-то идти не хотелось. Профессор бродил по городу до самого рассвета. Вернулся под утро продрогший и, не раздеваясь, прошел в гостиную, лег на диван в ботинках и провалился в мертвецкий сон. Спал очень долго, а проснулся от глубокого чувства недоумения, которое ему... приснилось. Недоумение было вызвано тем, что ему приснилось, будто он счастлив. Иванов открыл глаза и тут же закурил. Впервые в своей жизни он спал в ботинках и курил в постели. Ему всегда хотелось вот так лечь в постель в ботинках и закурить, но раньше он не позволял себе ничего подобного. Эти два факта поразили его своим колоритом и новизной. Андрей Ильич смотрел в потолок и улыбался. Сначала он сам перед собой притворялся, будто не понимает причины внезапного счастья.
Само слово «счастье» подходило лучше других, хоть и было кощунством. Заснул совершенно прибитым, раздавленным, а проснулся, когда душа была на подъеме, когда она медленно, но верно набирала высоту. И, конечно, дело не в ботинках и не в том, можно или нельзя курить в постели. Не теряя времени даром, Иванов внутренне преобразился и тут же почувствовал настоящий неподдельный аппетит. Он еще раз вышел и вернулся через час с бутылкой сухого вина под мышкой, яркой полиэтиленовой сумкой в правой руке, и долго, тщательно и терпеливо, как истый гурман, начал готовить себе роскошный ужин. Когда все было готово, накрыл стол в гостиной. Какое это было удовольствие — есть в полном одиночестве, много, вкусно и неопрятно. Как приятно ронять крошки на пол, на стол, на отвороты пиджака, держать вилку в правой руке и заглатывать огромные куски, не пережевывая их тщательно. Какое это было удовольствие не подавать никому за столом примера, не поучать и не талдычить о пользе тщательного пережевывания пищи и гигиене желудочного тракта, слюноотделении — как первом акте пищеварения. А потом опять лечь с ногами в постель, закурить, выпить и так вот лежать в обнимку с самим собой и молчать. Он вспомнил свою юность и студенческие холостые годы, когда с особым азартом и вдохновением ждал отъезда родителей на дачу или на курорт с тем, чтобы остаться в квартире одному. Это было настоящее счастье — остаться одному. Отец никогда не давал выспаться. Он будил в семь часов и спрашивал: «Какие у нас на сегодня планы?» Мама всегда давала тысячу поручений. А когда они уезжали, он расхаживал по квартире «nudus», включал магнитофон на полную громкость, не строил никаких планов на предстоящий день. Ложился спать днем, ел в постели. Часами разговаривал по телефону, приходил домой за полночь, когда вздумается, или не приходил вовсе. Приглашал друзей и подруг, и они с радостью тут же ехали к нему. Встречал их в костюме и галстуке. Но это были короткие моменты и мгновения свободы. Как мало было в его жизни такой вот прекрасной свободной жизни. Почему-то сейчас Андрей Ильич с удовольствием вспомнил об этом. Но таких дней в его судьбе было очень мало. Набралось бы, при тщательном и педантичном подсчете, не более недели. А ведь когда-то у него была мечта: чтобы все ушли, все оставили в покое. А ведь когда-то на самом деле была мечта остаться надолго одному и вдоволь насладиться романтикой одиночества. Или, например, хорошо, если друзья ушли бы, а самая красивая из девушек осталась. Но, к сожалению, ни одна из двух придуманных им в молодости фантазий так и не сбылась, так как он слишком рано женился. То есть одна из фантазий сбылась, но только наполовину, потому что одна из девушек осталась, ее звали Наташей Сомовой, и больше не ушла никогда. Последующие шестнадцать лет он каждый день просыпался в одной постели с ней. Поэтому в глубине своей души всегда мечтал о счастливом опыте одиночества.
После этого удивительного открытия Андрей Ильич месяц наслаждался комфортом одиночества. Ему с самим собой было очень весело, очень хорошо. Он опять полюбил себя, а больше ему никто не был нужен.
Однажды вечером он прогуливался по гостиной, ходил из угла в угол, думал, говорил, громко спорил, обсуждая с собой один очень смелый, выдающийся план, как вдруг почувствовал, что в одной из комнат произошло еле уловимое движение. Ему показалось, померещилось, будто он не один в доме. Андрей Ильич обошел все четыре комнаты, заглянул во все уголки, в шкаф и даже под кровать — ни души. Он открыл бюро и пересчитал наличность. Это был его последний гонорар за серию научных статей, опубликованных в течение минувшего года в Германии в очень солидных научных журналах.
Он не знал, сколько стоит это, а именно то, что ему предстояло совершить, но был уверен, что денег ему хватит. Несколько часов он бесцельно слонялся по квартире, склеивая в фантазиях тот самый очень дерзкий план. Затем быстро навел порядок в доме, принял душ, позвонил и узнал точное время. Было двенадцать, полночь. Самое время, чтобы...
4. Конфеты с начинкой
Он поднял руку, остановил такси и поехал к Palas Hotel, туда, где на перекрестке около подземного перехода несут свою нелегкую вахту каждую ночь десяток-другой девушек. Андрей Ильич первым назвал цену. Приличный человек и прекрасный семьянин, ни разу в жизни не изменивший жене даже в мыслях, теоретически, человек, считавший себя интеллигентом до мозга костей, закашлялся, закрыл рот кулаком и назвал явно заниженную цену. Девушки рассмеялись. А одна из них, маленькая крашеная блондиночка, ударила себя ладошками по бедрам, слегка присела и не выпрямилась, пока не перестала смеяться. «Ой, я сейчас умру, — сказала она, — пятьдесят долларов, ну, я сейчас умру».
Ветер сорвал шляпу с его бедной головы, Андрей Ильич чудом успел ухватить ее за отворот. Эта маленькая понравилась ему значительно больше других, ему не было жалко денег, просто он и представления не имел о том, сколько может стоить такая вот симпатичная и, наверное, очень легкомысленная девушка. На вид ей было около двадцати, одета она была очень экстравагантно и причудливо: очень коротенькая каракулевая шубка, очень короткие сапожки, очень короткая стрижка под мальчика, при этом сама она была коротенького росточка.
— Как вас зовут? — спросил Андрей Ильич.
— Зорька, — сказала огромная дородная брюнетка.
— Да нет, не вас.
— Меня никак не зовут, — сказала хохотушка.
— Почему?
— Потому что пятьдесят — это очень мало.
— А сколько не мало?
— Не мало — двести. — Она сказала «двести» и перестала улыбаться. Ему даже показалось, что она разозлилась.
— Хорошо, я плачу двести. Двести пятьдесят. Триста.
