Однако же ничего уже поделать нельзя. Но я надеюсь на лучшее. Я пока еще жива, не знаю, здорова ли. То, что произошло потом, после того, как ты меня не догнал, словами не передать. Если бы ты видел, какая у меня стала походка. Передавай привет Наташе, извини за неряшливые мысли и плохой почерк.
Меня держат взаперти в доме, адрес которого я не знаю. Ни названия улицы, ни номера дома. Что они от меня хотят, я сама не знаю. Они мне сделали два рентгеновских снимка. Они очень заботятся о моем здоровье. А один давит рукой туда, где почки, и смотрит мне в глаза. Надеюсь, мы скоро увидимся, еще в этой жизни. Мамочку целуй, а я тебя целую.
Твоя Полина.
P. S. Вот если останусь жива, буду каждое утро поднимать тебя на полчаса раньше для пробежки. Но есть и положительная сторона твоей немощи: когда на душе тяжело, вспоминаю твою трусцу. Улыбаюсь. Как весело у тебя заплетались ножки.
Андрей Ильич без единого слова вслух или про себя подошел к окну, открыл фрамугу, умылся снегом, что лежал с обратной стороны на подоконнике. От лица его валил густой и сизый пар. Потом он вернулся к записке, оставленной им на столе, чтобы еще раз ее прочесть. Но ее, увы, на столе не было. Ее не было нигде. Ни там, ни здесь. Повсюду ее не было. То есть ее не было нигде.
7. Слон, ты дурак
Он давным-давно забросил преподавание, исследовательскую работу. Больше года он не показывался ни в университете, ни в библиотеке, ни в лаборатории. Когда-то сам факт выхода человека из клинической смерти вызывал у него восторг естествоиспытателя и фанатический энтузиазм. Он изучал проблему многие годы и добился больших успехов. Оказалось, в организме млекопитающего существует резервное сердце, про запас. У человека это — печень, и, когда останавливается первое, второе поддерживает ничтожно малое давление в крови, которого иногда бывает достаточно, чтобы питать мозг умершего. Поэтому после нескольких часов, а иногда и суток пребывания в клинической смерти человек способен ожить.
Теперь ему было лень думать на естественно-научные темы. И еще было лень умываться, стричь ногти, чистить зубы. Лень одеваться по утрам. Лень вставать с постели и готовить завтрак. Лень потому, что в этом теперь не было никакого смысла. Какой смысл делать вдох, если точно знаешь, что за вдохом последует выдох. Зачем работает эта странная, живая, изнеженная, чувственная, хрупкая машина. Вдох, выдох. Бодрствовать, спать. Пить, мочиться. Смеяться, плакать. Как ритмично, как бессмысленно. Прилив, отлив. Вверх, вниз. «Зачем питать эту машину?» — думал он, сидя у окна с прикуренной сигаретой в руке. — А что же душа? Разве она не машина? Весело — полный вперед... Грустно — сдавай назад.
Андрей Ильич захотел, повинуясь старой привычке, провести рукой по лбу, но передумал. Когда человека никто не любит, он сам себя гладит по голове. Глупо. Самого себя гладить по собственной голове. Разговаривать с самим собою, самому себе отпускать комплименты перед зеркалом. Есть много разных способов заниматься любовью к самому себе и любовью с самим собой. Но почему-то совершенно нет никакого желания, подумал Андрей Ильич, еще разок приударить за самим собой, развеселить самого себя, обольстить собственным умом, своими достоинствами и планами на будущее. Лень оторвать от подлокотника руку и коснуться своего лица. Фантастическая лень. Полная апатия к самому себе. Надо заставить себя сделать этот жест, подумал Андрей Ильич, но сил не было. Душевных не было, физических не было.
Он сидел на стульчике, курил и смотрел в окно. За окном происходили странные вещи: два молодых человека стреляли из пушки по летящему в небе вертолету. А двое других лежали, прижавшись друг к другу лицами, как влюбленные. Они были мертвы. Это было не совсем обыкновенное окно. Это было окно в мир. В нижнем правом углу, на оконном стекле, там, где обычно врезают форточку, стоял значок из трех букв CNN. Последние политические новости начисто опровергали всю предыдущую научную деятельность Андрея Ильича. Из только что увиденного можно было сделать только один правильный вывод: у млекопитающих нет ни одного сердца.
Он тут же переключил канал и увидел детей, танцующих вокруг новогодней елки. Ему было неприятно видеть радость на детских лицах, и он еще раз щелкнул тумблером... и сразу за окном пошел дождь, и закипел океан. Андрей Ильич несколько минут наслаждался его беспредельностью и щедрой широтой, пока к стеклу не прилипло лицо ведущего. Ему не понравилось это лицо. Оно было чересчур добродушным. Могло показаться, что у этого человека никогда не было в жизни неприятностей. Он выключил телевизор и решил заняться делом: набрал полную ванну горячей воды, положил на стеклянную полочку опасную бритву, выпил две таблетки от головной боли. А когда все было приготовлено к финальному кровопусканию, разделся донага и лег в ванну.
Он ждал, пока кровь разогреется. «Человек подобен головоломке, — размышлял Андрей Ильич, — всю свою жизнь он пытается понять принципы, по которым устроен. Непонятно, как его основные компоненты связаны друг с другом. Ничто так не обнажает человека, как смерть. Головоломка рассыпается. Судить человека можно только после смерти».
Он взял в руки опасную бритву. Ему очень не хотелось, чтобы вся прожитая им жизнь в одно мгновение пронеслась перед его глазами. Поэтому он решил закончить дело быстро. Одним махом. Одним сильным движением... Только Андрей Ильич приложил стальное лезвие к руке, как вдруг зазвонил телефон, молчавший уже несколько месяцев. Телефон звонил настойчиво, он рыдал, он умолял подойти, снять трубку и приложить ее к уху.
Иванов встал в полный рост, с укоризной качнул головой, положил лезвие на полочку, стряхнул с себя воду, накинул халат и подошел к аппарату.
— Алло, — промычал он.
— Здравствуйте, — сказали по ту сторону фальцетом, — скажите, это зоопарк?
— Что? — переспросил Андрей Ильич.
— Скажите, это зоопарк? — повторил вопрос мальчик лет семи-восьми.
Андрей Ильич очень рассердился. Он знал, каким будет следующий вопрос. Мальчик спросит, здоров ли бегемот, и попросит позвать его к телефону. А потом рассмеется и положит трубку. Андрей Ильич захотел сам первый бросить трубку и очень разозлился на мальчика, но почему-то трубки не бросил. Наоборот.
— Да, — солгал он, — это зоопарк.
— Позовите, пожалуйста, к телефону бегемота.
— Бегемот занят.
— А что он делает? — Мальчик рассмеялся.
У него был прелестный смех. Чистый, совершенно ангельский, невинный смех. Легкий и озорной, как легкий ветерок, играющий с сухим кленовым листом. Мальчик к тому же не испугался и не бросил трубку, он с удовольствием продолжил игру.
— Бегемот читает книгу. Могу позвать слона.
— Позовите слона.
— Минуту.
Андрей Ильич сделал паузу, изменил тембр голоса и снова прижался к трубке.
— Слон слушает, — пропел он низким тоном, как певчий.
— Ты слон? — спросил мальчик.
— Я слон.
— Ты дурак, слон, — сказал мальчик, свистнул слону в ухо и бросил трубку.
Андрею Ильичу стало очень, очень обидно. Он запахнул халат, в последний раз посмотрел на себя в зеркало и потихонечку пошел умирать.
Вода в ванне немного остыла, впрочем, его кровь тоже. Поэтому он сначала скинул халат, залез с ногами и добавил горячей воды. Иванов смотрел на белую, цвета свежего известняка вертикальную струйку воды и старался ни о чем на этот раз не думать. Но человеку в такие минуты бывает очень сложно заставить себя не думать. На самом деле в глубине его сознания шла тяжелейшая, титаническая интеллектуальная работа. Мозг заявил о своем полном суверенитете и отделении от Андрея Ильича. А после всерьез занялся поиском: «Где-то, когда-то была допущена ошибка, жертвой которой могут стать ни в чем не повинные нервные клетки в центре и на периферии: душа и тело». Человек ведет себя странно, иррационально, он не имеет право решать сам свою судьбу. Такой умный человек, такой красивый, такой добрый, такой любвеобильный. В расцвете сил, на пике своей карьеры, в стране, которая только что порвала с несостоявшимся прошлым. Для того чтобы спасти человека, для того чтобы найти и указать ему на ошибку, осталось совсем немного времени. Память сориентировалась безукоризненно, и уже через мгновение перед внутренним взором Андрея Ильича предстала картинка из его прошлого. Он, двадцатилетний, стоял на ступеньках Большого театра под руку с очень красивой девушкой. Она держала в руках туфельку, у которой был сломан каблук. Вдвоем они стояли на трех ногах и ждали, когда закончится дождь. Она держала в руках белую туфельку, а правая ее босая стопа повисла в воздухе. Девушку звали Ириной, у нее были такие красивые, огромные, голубые, широко посаженные глаза, тонкий пух на щеках и замечательное чувство самоиронии в уголках губ. Но вот в чем дело — через три года он женился совсем на другой. Почему? Может быть, это и есть ошибка, та самая ошибка, которая увела в тупик, в объятия к смерти. Надо было жениться на Ирине. И тогда бы жизнь сложилась совершенно иначе. Какие у нее замечательные глаза. И сама она была изящна, как фарфоровая статуэтка, умна и расчетлива. И в ее наивном или тщательно скрываемом расчете всегда было столько очарования, столько прелести. Ей нравилось сводить с ума молодых людей, она любила интриги, а он ломал над ними голову, разгадывая, как новогодние праздничные шарады. Какой у них был красивый роман. Очень странный, очень запутанный — одним словом, не совсем обычный роман. Андрей Ильич захотел вспомнить причину их разрыва, но не смог. Он стал мучительно думать на эту тему, но память нарочно держала и не выдавала тайну. В конце концов это не важно. Важно другое, если бы ЧЕЛОВЕК женился на другой женщине, в его жизни не произошло бы апокалипсиса. И он теперь держал бы в правой руке не бритву, а, к примеру, бокал с шампанским, или «паркер» с золотым пером, или яблоко, или рыжую прядь, свисающую с ее виска.